«Не из-за Европы ли, следовательно, не из-за Германии ли в особенности, приняла Россия на свою грудь грозу двенадцатого года? Двенадцатый год был, собственно, великой политической ошибкой, обращённой духом русского народа в великое народное торжество.
Что не какие-либо свои собственные интересы имела Россия в виду, решаясь на борьбу с Наполеоном, видно уж из того, что, окончив с беспримерной славой первый акт этой борьбы, она не остановилась, не воспользовалась представлявшимся ей случаем достигнуть всего, чего только могла желать для себя, заключив с Наполеоном мир и союз, как он этого всеми мерами домогался и как желали того же Кутузов и многие другие замечательные люди той эпохи. Что мешало Александру повторить Тильзит с той лишь разницей, что в этот раз он играл бы первостепенную и почетнейшую роль? <…>
Настал 1848 год. Потрясения, бывшие в эту пору в целой Европе, развязывали руки завоевателя и честолюбца. Как же воспользовалась Россия этим единственным положением? Она спасла от гибели соседа (Австрию). <…>
Обращаюсь к другому капитальному обвинению против России. Россия – гасительница света и свободы, тёмная мрачная сила… У знаменитого Роттека высказана мысль, – которую, не имея под рукой его “Истории”, не могу, к сожалению, буквально цитировать, – что всякое преуспеяние России, всякое развитие её внутренних сил, увеличение её благоденствия и могущества есть общественное бедствие, несчастье для всего человечества. Это мнение Роттека есть только выражение общественного мнения Европы (курсив мой. – И. Ш. ). И это опять основано на таком же песке, как и честолюбие и завоевательность России. Какова бы ни была форма правления в России, каковы бы ни были недостатки русской администрации, русского судопроизводства, русской фискальной системы и т. д., до всего этого, я полагаю, никому дела нет, пока она не стремится навязать всего этого другим…
Итак, состав Русского государства, войны, которое оно вело, цели, которые преследовало, а ещё более – благоприятные обстоятельства, столько раз повторявшиеся, которыми оно не думало воспользоваться, – всё показывает, что Россия не честолюбивая, не завоевательная держава, что в новейший период своей истории она большею частью жертвовала своими очевиднейшими выгодами, самыми справедливыми и законными, европейским интересам.
Откуда же и за что же, спрашиваю, недоверие, несправедливость, ненависть к России со стороны правительств и общественного мнения Европы?..
После Венского конгресса, по мысли русского императора, Россия, Австрия и Пруссия заключили так называемый Священный союз, приступить к которому приглашали всех государей Европы. Этот Священный союз составляет главнейшее обвинение против России и выставляется заговором государей против своих народов (курсив мой. – И. Ш. ). Но в этом союзе надо строго отличать идею, первоначальный замысел, которые одни только и принадлежали Александру, от практического выполнения, которое составляет неотъемлемую собственность Меттерниха. В первоначальной же идее, каковы бы ни были её практические достоинства, конечно, не было ничего утеснительного. Император Александр стоял, бесспорно, за конституционный принцип везде, где, по его мнению, народное развитие допускало его применение. Он был противником и врагом Партий, насильственно вынужденных бунтом и революцией…
Корнем всех реакционных, ретроградных мер того времени была Австрия и её правитель Меттерних, который, опутывая всех своими сетями, в том числе и Россию, заставил последнюю отказаться от её естественной и национальной политики помогать грекам и вообще турецким христианам против их угнетателей, – отказаться вопреки всем её преданиям, всем её интересам, всем сочувствиям её государя и её народа. Россия была также жертвой Меттерниховой политики; почему же на неё, а не на Австрию, которая всему была виновницей и в пользу которой всё это делалось, взваливается вся тяжесть вины? <…>
Не влиянию ли Меттерниха приписывается перемена образа мыслей, происшедшая в императоре Александре после 1822 года? Не это ли влияние было причиной немилости Каподистрии, враждебного отношения, принятого относительно Греции и вообще относительно национальной политики, наконец, не это ли влияние было причиной самой перемены в направлении общественного образования во времена Шишкова и Магницкого? А после не в угоду ли Австрии считалась всякая нравственная помощь славянам чуть не за русское государственное преступление?»
Ну и как вам? Ощущение: медленный, торжественный въезд в Жёлтый дом… Или – замедленный киноповтор процесса захождения ума за разум.
Относительно новым для читателя здесь будет, наверно, последний пассаж, что, оказывается, наш самодержец Александр, натянутый как кукла на руку того самого Меттерниха, не только русскую внешнюю политику сложил к ногам Австрии – это ещё соответствовало бы хоть какой-то смысловой реальности. Удавшийся заговор всё же – реальность: ведь выгодно же, одурачив вражескую державу, заставить её провести несколько войн целиком в свою пользу и во вред ей самой! НО… ТАК использовать эту «насаженность на Меттернихову руку – куклы-монарха», чтобы ещё и встрять в содержимое их , российских школьных учебников, расписание занятий в их университетах?!
Но сколько ни заостряй этот пункт у Данилевского, грустный парадокс в том, что другого объяснения тем Александровым… действиям (слово «политика» тут сложно применить) и вовсе нет.
Вот отчего я особо выделил экспертную оценку именно Жан-Жака Руссо, предсказавшего, что Россия втянется в конфликт с демократической Европой (которая на тот момент, в середине XVIII века, была ещё только в дальнем-дальнем проекте!). И век спустя Данилевский возмущённо констатирует: «Общественное мнение Европы: Россия – бедствие, несчастье для всего человечества».
И 250 лет спустя мы разве не убеждаемся каждый день: в чьих руках общественное мнение Европы? Ставка-то – Священный союз – была сделана на евромонархов – и вот…
«А упало, Б пропало – кто остался на трубе?»
Может, сегодня князья Лихтенштейна и Монако вспомнят о принесённых Россией жертвах евромонархам и помогут?
(взлёт 1856–1894 гг. и сползание в Серебряный век)
Итак. Период заёмного могущества, поступления значительного ресурса в распоряжение Екатерины, Павла, Александра и Николая после решения (Екатериной) важнейших геополитических задач России завершился почти безумным, беспрецедентным в истории забвением национальных интересов, полувековым служением Священному союзу, прислуживанием Мальтийскому ордену, Пруссии, Англии, Австрии и в итоге катастрофой Крымской войны.
Но далее история России даёт пример Великого Преодоления. Два выдающихся царствования, Александров II и III, вернули стране справедливое, равновесное национальное устройство, вслед за чем закономерно вернулась и национальная внешняя политика. Это, ещё раз подчеркну, единое историческое усилие, мной уподобленное объезду глубокой ямы: руль влево (Александр II) – руль вправо (Александр III), со сложнейшей хирургической операцией: один разрезал, удалил, второй – зашил. Но, опять же: «пациент» должен был жить.
Историк Василий Ключевский писал об императоре Александре III:
«Наука отведёт Императору подобающее место… в истории России и всей Европы… скажет, что Он одержал победу в области, где всего труднее добиться победы, победил предрассудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, обострил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное сознание и сделал всё это так тихо и молчаливо…»
Долгожданный рост материального могущества страны превзошёл самые оптимистические прогнозы. Великий русский учёный и администратор, глава созданной им метрологической службы Дмитрий Иванович Менделеев вместе с соратниками близким знакомым министром Сергеем Юльевичем Витте, адмиралом Чихачёвым вводили новый бездымный порох, новые типы кораблей, водку-«монопольку», сети казённых заводов. Дмитрий Иванович Менделеев ко всем заслугам ещё и крупнейший учёный-экономист определил царствование Александра III как лучший период в истории русской промышленности. С 1881 по 1896 год промышленное производство в России выросло в 6,5 раза. Выработка на одного рабочего – на 22 %. (Та самая «производительность труда», о необходимости роста которой всё время говорили большевики.) С 1890 по 1900 год мощность паровых двигателей в промышленности России увеличилась с 125 100 л. с. до 1 294 500 л. с. – рост 300 %.
