Фролов пожал плечами и вернулся обратно.
- Я буду считать, - сказал он, - но только... Может быть... А, впрочем, пустяки. Считаю: раз...
Сергей поднял браунинг и с ужасным напряжением принялся целить между глаз противника.
- Два...
Он вдруг изменил решение и начал водить револьвером по всему телу Фролова. Он направлял браунинг на живот и видел, как живот втягивался под черным дулом, он направлял браунинг на грудь, и грудь падала с напряженным вздохом. Наконец, он вернулся к исходной точке: револьвер уставился между глаз и остановился неподвижно.
- Три!
Сергей нажал курок.
Фролов сделал шаг вперед, взмахнул обеими руками, как будто отмахиваясь от чего-то, и упал лицом вниз, в мокрые листья, в землю.
Ноги его в высоких желтых сапогах со шпорами вздрогнули, подогнулись и вновь выпрямились, чтобы не сгибаться больше.
Сергей бросил браунинг в траву, подбежал к нему и перевернул тело: пуля попала в левый глаз - на месте глаза была кроваво-белесая ямка.
Он поднялся с колен и несколько минут стоял над убитым неподвижно, сдвинув брови, как будто стараясь уверить себя в том, что все это - дуэль и смерть Фролова - произошло на самом деле.
Где-то далеко на дороге загромыхала телега.
Сергей снова бросился к мертвецу и принялся расстегивать на нем френч.
Френч никак не расстегивался.
Наконец, расстегнулся, и Сергей вытащил из бокового кармана записную книжку, карандаш и бумажник. Бумажник был набит продовольственными карточками и вырезками из газет.
В записной книжке Сергей нашел три письма.
Первое письмо было набросано на клочке бумаги.
Сергей прочел:
"...Сенька вчера купил со шкар четыре паутинки. Если можешь, дядя, пришли мне липку. Сижу под жабами на Олене. Не скажись дома, дядя, брось своих бланкеток, задай винта до времени. Скажи Барабану, что на прошлой неделе раздербанили без меня. Жара, дядя. Здравствуй..."
Сергей не понял ни одного слова, сунул обрывок бумаги в карман и развернул второе письмо. С первого взгляда он узнал почерк Екатерины Ивановны. Екатерина Ивановна писала Фролову, что ждала его накануне до поздней ночи, упрекала в том, что вот уже третий раз он ее обманул, звала его к себе, обещала рассказать о том, как она теперь плохо спит по ночам, о том, какие глупые сны ей снятся про Фролова, как будто бы он стал хромать и лицом похудел ужасно.
Сергей с ненавистью посмотрел на склоненную голову Фролова. Труп свесил голову на грудь, ноги раздвинулись, царапая землю; он равнодушно косил на Сергея выбитым глазом.
Сергей отвернулся от него и огляделся вокруг: никого не было поблизости, солнце скользило между стволами почерневших берез и полосами ложилось на примятую траву лужайки.
Он старательно, с какой-то особенной аккуратностью сложил пополам письмо Екатерины Ивановны и положил его в боковой карман пиджака. Третье письмо было написано затейливым почерком, с завитушками, пристежками и множеством больших букв, которыми начиналось чуть ли не каждое слово. Сергей прочел:
"Уважаемый Павел Михайлович.
Некоторые затруднительные Обстоятельства заставляют Меня просить вас не отказать в нижеследующей Просьбе. Будьте добры 23-го июля сего года в 7 часов Вечера положить на крайнее Левое окно Грибовского пустыря, что на Песочной улице, 1025 р. 65 к. золотом в Запечатанном конверте. Извиняюсь за некоторую Назойливость, которого трудно избегнуть в Подобного рода Делах.
Позвольте также Уведомить Вас, что в случае которого конверта на месте Не окажется, то Мы никак не можем, к искреннему Сожаления, поручиться за вашу Драгоценную жизнь.
В случае Же, если вы доведете вышеуказанную Мысль до сведения мильтонов, то Мы никак не ручаемся за Жизнь И вашей Глубокоуважаемой Супруги.
С почтением Турецкий Барабан."
На конверте было написано красным карандашом: "Дяде - для передачу по Назначения".
Внизу за подписью стояла печать.
Сергей вгляделся в печать: это была церковная печать церкви Гавриила архангела.
Он снова огляделся вокруг, отыскал глазами небольшой пенек, поросший мхом, и уселся на этот пенек, схватившись руками за голову и напрасно стараясь собрать разбегающиеся мысли.
- Так значит Фролов... вор... или нет, скорее... этот... как называется... налетчик.
- Но если он - налетчик, если она была с ним, так значит... так значит... так значит... Не может быть.
Он стал ходить по лужайке, заложив руки за спину, в одной руке крепко сжимая записную книжку Фролова.
- Так где же она? - сказал он сам себе, остановившись в раздумьи и потирая рукою нахмуренный лоб.
Раскрытый бумажник, лежавший на траве, возле трупа, обратил на себя его внимание.
Он поднял бумажник, сунул его в карман френча, снова застегнул френч, стер линии, служившие барьером, снова положил труп Фролова лицом вниз, в землю, отыскал брошенный в траве браунинг.
С силой разжимая пальцы руки, уже начинающей коченеть, он вложил в нее револьвер, достал бумажник и, собирая в строку танцующие перед глазами буквы, снова прочел о том, что Фролов в своей смерти просит никого не винить.
Тут только он заметил, что все время не выпускает из рук записной книжки Фролова.
Он заглянул в эту записную книжку, прочел на оборотной стороне переплета кроваво-красную подпись "Memento mori" и увидал под надписью плохо нарисованный череп с двумя костями.
Он подумал немного, хотел было положить книжку туда, откуда он ее взял, но вместо этого положил ее в карман своих шашечных штанов.
Никого не было видно кругом: он опустил ворот пиджака, нахлобучил на уши фуражку и зашагал между деревьев на городскую дорогу.
VI.
Особым распоряжением все дома были вновь учтены и перенумерованы.
На месте угловатого фонаря с резными нумерами появился фонарь, похожий на китайский веер.
Но учет миновал пустыри и полуразрушенные здания. Таким образом хазы выпали из учета, из нумерации, из города. Они превратились в самостоятельные республиканские государства, неподведомственные Откомхозу.
За полуразрушенным фасадом засел бунт против нумерации и порядка.
Этот бунт был снабжен липой, удостоверяющей личность республиканца.
Нельзя решиться на большое дело без делового разговора. Мелкая шпана уговаривается на Васильевском - в "Олене", в Свечном переулке, в гопах, разбросанных по всему городу.
Но мастера своего дела скрываются в хазу, единственное место, где честный налетчик может сговориться о деле, пить, спать и даже любить, не кладя ногана под подушку.
В хазе совещаются, обсуждают планы на работу, пропивают друзей, идущих на жару - на опасное дело.
Ненумерованный бунт, скрывшийся за полуразрушенным фасадом, часто бывал штабом бродячей армии налетчиков; штаб руководил борьбой и давал боевые задания.
Было время, когда хороший налетчик еще не поддавался регистрации.
Эти времена теперь вспоминают мертвецы, расстрелянные порядком, и у них дрожат истлевшие сердца, и кости ударяются одна о другую.
--------------
- Уважаемые компаньоны! Наше последнее дело потребовало неотложно быстрое совещание, больше того, нужно уже ускорять всю механацию, пора!
Шмерка Турецкий Барабан ударил кулаком о стол и побагровел от гнева.
- Вы уже знаете, что этот проклятый жиган Васька Туз сгорел из-за какой-то говенной покупки. В чем дело? Почему нарушают работу, вы - горлопаны, вы прават-доценты! Разве так работают, разве работают на стороне, когда вас ждет дело большого масштаба? Что же вы молчите? Отвечайте!
Никто не отвечал; все молчали; каждый работал на стороне.
Барабан продолжал, успокаиваясь:
- Но не в том-то дело. Подработки происходят, как нужно. Вчера мы увезли инженера. Барин, расскажи об инженере.
Сашка Барин поднял голову - узенькая красная полоска от высокого воротника кителя осталась у него на подбородке. Он медлительно отложил в сторону недокуренную папироску и начал:
- Инженера Пинету мы увезли для подработки по сейфам. Барабан наколол его как хорошего специалиста. Вчера Барабан говорил с ним, и он обещал сделать все, что надо; он берется приготовить в 5 - 6 дней, если ему доставят все, что нужно для работы. На мой взгляд этот инженер может оказать нам услуги насчет телефонной станции.
Барин замолчал, снова всунул в рот папироску и достал из кармана зажигалку.
- Аз эр из клуг, бин их шейн*1, - сказал Барабан с презрением, - эту предпоследнюю пусть он оставит для нас. На это мы справимся без инженера Пинеты. Пятак, что нового у тебя?
Сенька Пятак был франтоватый мальчишка лет 22-х. Он носил черные усики, вздернутые кверху, и ходил в брюках с таким клешем, что нога болталась в нем, как язык в колоколе.
Веселый в пивушке, в кильдиме, на любой работе, он терялся на этих собраниях, которые устраивал Турецкий Барабан. Турецкий Барабан всегда любил торжественность и парламентаризм.
Пятак кратко отчитался в своей работе: он сказал не больше 25 слов, из которых ясно было, что все, порученное ему на прошлой неделе, он выполнил, что на телефонную станцию пробраться может когда угодно, что телефонистка Маруся третий день на него таращится и "старается для него маркоташками".
