по поводу активности торгпреда. Вместе с тем, он заявил, что является сторонником развития экономических отношений с СССР «независимо от состояния политических отношений между двумя странами» и «понимает их значение». «Говоря о своем искреннем желании развивать хозяйственные отношения с СССР, он сказал, – отмечается в записи беседы полпреда, – что это отвечает и его взгляду на желательность нормализации и политических отношений, и при этом припомнил заветы Бисмарка». Явно предлагая себя на роль «человека Москвы в Берлине», Геринг обратил внимание дипломата на то, что сам он никогда не допускал никаких выпадов против СССР и его руководителей после прихода нацистов к власти [10, с. 347]. В январе 1937 г. Сталин тайно от Литвинова предпринял через «своего» торгпреда попытку обналичить выданный Герингом политический вексель, но по распоряжению фюрера контакты были прерваны, правда, с намеком на возможное их продолжение в будущем. Вскоре Канделаки будет отозван из Берлина и репрессирован (расстрелян).
Тем временем, отношения продолжали ухудшаться, и в 1937–1938 гг. по вине Берлина разразился «консульский кризис», в результате которого были закрыты все советские консульства на территории Германии и германские консульства в СССР. Ввиду этих неудач в Москве решили пойти ва-банк и поставить на кон беспроигрышный в политической игре с Берлином «польский вопрос». В советской печати на протяжении 1938 г. появились статьи – сначала заместителя наркома В. П. Потемкина, а затем и М. М. Литвинова, в которых Польше в слегка завуалированном виде «предсказывалась», в наказание за ее нехорошее антисоветское поведение, возможность четвертого раздела. Начиная с осени 1938 г. польская тема также постоянно поднималась руководителями НКИД в беседах с европейскими дипломатами.
Берлин отреагировал далеко не сразу. Там правильно рассчитали, что пожали еще не все плоды англо-французской политики умиротворения – и в сентябре 1938 г. сорвали мюнхенский приз! После этого триумфа рассчитывать на новые уступки стратегического порядка от Парижа и Лондона не приходилось: кроме Польши уступать уже было нечего, но пасть так низко эти державы все же не решались. Только получив от западной коалиции путем шантажа и обмана все, что было политически возможно: отмену ограничений на вооружения для Германии, присоединение Саара, ремилитаризацию Рейнской области, аншлюс Австрии, захват Чехословакии и Клайпедского края Литвы, – только тогда фюрер достал из рукава кремлевский козырь и пустил его в дипломатическую игру. По его признанию, он понял, что наступил момент переориентировать свою внешнюю политику на Москву [11, с. 27].
Первой ласточкой новой «весны» советско-германских отношений стало достигнутое в октябре 1938 г. соглашение о взаимном прекращении нападок по радио и в печати на руководящих деятелей обеих стран. В декабре было достигнуто соглашение о продлении на 1939 г. советско-германского торгового договора. Тогда же Берлин предложил обсудить вопросы о предоставлении СССР 200-миллионного кредита и об общей нормализации двусторонних отношений.
Драматически зримо новая политика в отношении СССР была продемонстрирована Берлином 12 января 1939 г. на новогоднем правительственном приеме для дипломатического корпуса: Гитлер необычайно долго (целых 7 минут!) и любезно беседовал с советским полпредом А. Ф. Мерекаловым, которого до того демонстративно игнорировал. Ответной любезностью советского вождя стала его речь на XVIII съезде ВКП (б) в марте 1939 г., в которой он обвинил Великобританию и Францию в провоцировании войны между Германией и СССР, у которых, по его словам, были все шансы на бесконфликтное сосуществование [144, с. 13–14]. Как позднее признался И. Риббентропу сам Сталин, это заявление предназначалось для германских ушей и должно было стать приглашением Берлину приступить к нормализации отношений между двумя странами [12, с. 141]. Риббентроп доложил о речи Сталина Гитлеру, однако тот «занял выжидательную позицию и колебался», сомневаясь в искренности Москвы [12, c.134].
1939 год вообще можно назвать «годом СССР в Германии». С января полностью прекращается критика в адрес советского режима в немецких средствах массовой информации и выступлениях официальных деятелей Третьего Рейха. В начале мая германское правительство удовлетворяет просьбу Москвы о признании действующими заключенных ею ранее, – до поглощения Чехии Германией, – контрактов с чешскими заводами «Шкода» на поставку продукции оборонного назначения [13, c. 31]. В июне, принимая во внимание советскую озабоченность положением на Балтике, Германия по собственной инициативе идет на подписание договоров о ненападении с Латвией и Эстонией и предлагает аналогичный договор Финляндии. Германский посол в Москве В. фон Шуленбург назвал этот шаг «первым политическим взносом» Германии в дело улучшения отношений с СССР [13, с. 35]. В апреле начались, а в июле-августе были максимально ускорены переговоры на уровне посольств по всему комплексу отношений между двумя странами. Далее мы приведем их хронологию.
С учетом сказанного повторимся: дипломатическим сальто-мортале, т. е. драматическим отступлением от генеральной линии внешней политики СССР, выглядит как раз не заключение пакта Молотова-Риббентропа, а, напротив, недолгое вынужденное участие Москвы в переговорах о создании европейской системы коллективной безопасности в 1935 и 1939 гг.
Дело в том, что Сталин считал стратегический союз СССР с западными демократиями ложным шагом, уводящим слишком далеко в сторону от решения настоящих программных задач его режима на международной арене, заключавшихся в экспорте революции как по старым каналам Коминтерна, так и все в большей мере методами военно-политического насаждения социализма. В условиях европейского мира последнее было совершено невозможно. Кремлю нужна была «вторая империалистическая война». [17] Поэтому Сталин не испытывал ни малейшего желания становиться соавтором Лондона и Парижа в подготовке нового, улучшенного за счет советского участия издания Версаля, на сей раз под названием «система коллективной безопасности в Европе». Об этом Молотов заявил публично на сессии Верховного Совета СССР 31 октября 1939 г., а именно что советская внешняя политика строилась на основе, «не имеющей ничего общего с интересами увековечения послевоенной Версальской системы» [Известия.-1939. – 1 сентября]. В беседе с британским послом в Советском Союзе С. Криппсом летом 1940 г. Сталин прямо скажет, что СССР является противником восстановления существовавшего до войны европейского равновесия, потому что оно противоречило его интересам [14, с. 395].
В чем состояли эти интересы доподлинно известно: дождаться войны между Германией и западной коалицией или спровоцировать ее (для того Москва и содействовала возрождению германской армии), затем, воспользовавшись тяготами и хаосом военного времени, через подконтрольные Кремлю партии поднять народы воюющих стран на социально-политический протест. Заключительным аккордом должен был стать «освободительный» поход на Европу Красной Армии, несущей на своих штыках идею государственного социализма по образцу и подобию советского. В 1925 г. Сталин заявил, что если начнется межимпериалистическая война «то нам не придется сидеть, сложа руки – нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашу весов, гирю, которая могла
