Посадским людям Шуйский подтверждал грамоты Грозного, которыми устанавливалось самоуправление; у крестьян Зюздинской волости в Перми установлено было самоуправление вследствие просьбы их, заключавшейся в следующем: «Живут они от пермских городов, от Кайгородка верст за 200 и больше и в писцовых книгах написаны особо, дворишки ставили они на диком черном лесу, и люди они все пришлые, и вот приезжают к ним в волость кайгородцы, посадские и волостные люди, и правят на них тягло себе в подмогу, именье их грабят, самих бьют, жен и детей бесчестят и волочат их в напрасных поклепных делах летом в пашенную пору». Государь их пожаловал, велел им за всякие денежные доходы платить один раз в год по 60 рублей, особо от кайгородцев, которым запрещено было к ним приезжать; при этом зюздинские крестьяне получили право выбирать у себя в погосте судью, кого между собою излюбят. Зюздинские крестьяне жаловались на кайгородцев, вятчане – на пермичей: «Отпустили они, по царскому указу, с Вятки в Пермь, к Соли Камской, в ямские охотники 46 человек, а пермский воевода князь Вяземский, стакнувшись с пермичами, вятских охотников бил, мучил без вины для того, чтоб они с яму разбрелись, а гоньбу бы гоняли пермичи, получая с Вятки прогонные деньги, приклепывая прогоны и корыстуясь этими деньгами сами, как прежде бывало; вятских торговых людей пермский воевода мучил на правеже насмерть». Царь писал Вяземскому, что если вятчане в другой раз на него пожалуются, то он велит на нем доправить их убытки вдвое без суда; однако в том же году царь велел пермичам гонять ямскую гоньбу одним по-прежнему. Не на одних воевод приходили жалобы; холоп боярина Шереметева подал челобитную, в которой писал: «Был всполох в Нижнем Новгороде от воровских людей, стали в вестовой колокол бить, побежали посадские люди в город c рухлядью, побежал и крестьянин государя моего, боярина Шереметева, с двумя новыми зипунами, но как бежал он в Ивановские ворота, стрельцы сотни Колзакова прибили его и зипуны отняли. Я на другой день бил челом воеводам о сыску, сотник Колзаков зипуны сыскал, но пропил их в кабаке с теми же стрельцами, а у крестьянина стал просить на выкуп десяти алтын. Я пошел к вечерне в Спасский собор и стал опять бить челом воеводам, а сотник Колзаков стал бить челом на меня, будто я его бранил. Тут дьяк Василий Семенов стал Колзакову говорить: „Не умел ты этого холопа надвое перерезать, у тебя свои холопи лучше его“, да стал в соборе же бранить… государя моего Федора Ивановича Шереметева; я вступился за государя своего, но он стал меня бранить и хотел зарезать, а сотнику Колзакову кричал: где ни встретишь с своими стрельцами этого холопа или других холопей Федора Шереметева или крестьян его, грабь донага и бей до смерти; вины не бойся, я за вас отвечаю».
И Шуйский заботился о населении Сибири разными средствами: отправлено было в Пелым из московских тюрем восемь человек в пашенные крестьяне, но они оттуда бежали, подговоривши с собою в проводники двоих старых крестьян; вследствие этого царь писал в Пермь: «Вперед в Перми на посаде и во всем уезде велеть заказ учинить крепкий: кто поедет или пешком пойдет из сибирских городов без проезжих грамот и подорожных, таких хватать, расспрашивать и сажать в тюрьму до нашего указа». В то же время в Перми велено было набирать для Сибири пашенных крестьян из охочих людей, от отца – сына, от братьи – братью, от дядей – племянников, от соседей – соседей, а не с тягла.
Постоянные неудачи русского войска, превосходство иностранных ратных людей над русскими, сделавшееся очевидным при соединении полков Скопина со шведами, необходимость, какую увидал этот воевода, учить своих при помощи шведов, – все это заставило подумать о переводе с иностранных языков устава ратных дел, чтоб и русские узнали все новые военные хитрости, которыми хвалятся чужие народы. Переводчиками были Михайла Юрьев и Иван Фомин. Печатание книг продолжалось в Москве: им занимались Анисим Родишевский (волынец), Иван Андроников Тимофеев и Никита Федоров Фофанов псковитянин; в предисловии к Общей Минеи, напечатанной последним, говорится, что Шуйский велел сделать новую штанбу, еже есть печатных книг дело, и дом новый превеликий устроить.
Относительно нравственного состояния русского общества мы видели, в каком ходу было чародейство; о Шуйском прямо говорится, что он сильно верил ему; царь объявлял в своих грамотах народу, что Лжедимитрий прельстил всех чародейством, но легко понять, как распространение подобных мнений должно было вредно действовать на нравственные силы народа. При таких убеждениях народ должен был походить на напуганного ребенка и лишиться нравственного мужества: где же спасение, когда какой-нибудь чернокнижник, с помощью адской силы, так легко может всех прельстить? Надобно представить себе это жалкое положение русского человека в описываемое время, когда он при каждом шаге с испуганным видом должен был озираться на все стороны: вот злой человек след выймет, вот по ветру болезнь напустит. Гибельно действует на нравы отсутствие общественной безопасности, когда нет защиты от насилий сильного или злонамеренного, когда человек, выходя из дому, не имеет уверенности, дадут ли ему благополучно возвратиться домой; но еще гибельнее должна действовать на нравы эта напуганность, это убеждение, что повсюду против человека направлены враждебные невещественные силы. Если правительство уверяло народ, что расстрига прельстил всех ведовством и чернокнижеством, то нет ничего удивительного, что в Перми в 1606 году крестьянина Талева огнем жгли и на пытке три встряски ему было по наговору, что он напускает на людей икоту.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
МЕЖДУЦАРСТВИЕ
Присяга боярам. – Грамоты по областям о свержении Шуйского. – Кандидаты на престол. – Сношения бояр с гетманом Жолкевским. – Действия самозванца. – Договор с Жолкевским об избрании королевича Владислава. – Присяга Владиславу. – Король Сигизмунд хочет сам быть царем в Москве. – Жолкевский отгоняет самозванца от Москвы. – Посольство митрополита Филарета и князя Василия Васильевича Голицына к королю под Смоленск. – Самозванец в Калуге. – Польское войско вводится в Москву. – Жолкевский уезжает из Москвы. – Съезды великих послов с панами под Смоленском. – Действия Салтыкова и Андронова в Москве в пользу короля. – Казань и Вятка присягают самозванцу. – Смерть самозванца.
По смерти царя Феодора, до избрания Годунова, правительствующею царицею считалась Ирина, но теперь, по свержении Шуйского, некому было стать или по крайней мере считаться в главе правительства, кроме Думы боярской, и вот все должны были присягать – до избрания нового царя повиноваться боярам: «Все люди, – сказано в крестоприводной записи, – били челом князю Мстиславскому с товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам бог даст государя». Присягавший клялся: «Слушать бояр и суд их любить, что они кому за службу и за вину приговорят; за Московское государство и за них, бояр, стоять и с изменниками биться до смерти; вора, кто называется царевичем Димитрием, не хотеть; друг на друга зла не мыслить и не делать, а выбрать государя на Московское государство боярам и всяким людям всею землею. Боярам всех праведным судом судить, а государя выбрать с нами со всякими людьми, всею землею, сославшись с городами; бывшему государю Василью Ивановичу отказать, на государеве дворе ему не быть и вперед на государстве не сидеть; нам над государем Васильем Ивановичем и над государыней и над его братьями убийства не учинить и никакого дурна, а князю Дмитрию и князю Ивану Шуйским с боярами в приговоре не сидеть». В грамотах, разосланных по городам от 20 июля, Москва объявляла: «Видя междоусобие между православными христианами, польские и литовские люди пришли в землю Московского государства и многую кровь пролили церкви и монастыри разорили, святыне поругались и хотят православную веру в латинство превратить; польский король стоит под Смоленском, гетман Жолкевский в Можайске, а вор в Коломенском; литовские люди, по ссылке с Жолковским, хотят государством Московским завладеть, православную веру разорить, а свою латинскую ввести. И мы, – продолжают москвичи, – поговоря между собою и услыша от всяких людей украинских городов, что государя царя Василия Ивановича на Московском государстве не любят, к нему не обращаются и служить ему не хотят, кровь христианская междоусобная льется многое время, встал отец на сына и сын на отца, друг на друга, – видя всякие люди Московскому государству такое конечное разоренье, били челом ему, государю, всею землею, всякие люди, чтоб он государство оставил для междоусобные брани и для того: которые люди, боясь от него опалы или его не любя, к нему и ко всему Московскому государству не обращаются, те бы все были в соединенье и стояли бы за православную христианскую веру все заодно. И государь государство оставил, съехал на свой старый двор и теперь в чернецах, а мы целовали крест на том, что нам всем против воров стоять всем государством заодно и вора на государство не хотеть. И вам бы всем, всяким людям, стоять с нами вместе заодно и быть в соединенье, чтобы наша православная христианская вера не разорилась и матери бы наши, жены и дети в латинской вере не были».
