x x x
17 июля пришло известие, потрясшее весь мир. Днем ко мне заехал Стимсон и положил передо мной клочок бумаги, на котором было написано: "Младенцы благополучно родились". Я понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее. "Это значит, - сказал Стимсон, - что опыт в пустыне Нью-Мексико удался. Атомная бомба создана". Хотя мы следили за этими страшными исследованиями на основании всех тех отрывочных и скудных сведений, которые нам давали, нам заранее не сообщили или, во всяком случае, я не знал даты окончательных испытаний. Ни один ученый, обладающий чувством ответственности, не мог бы предсказать, что произойдет при первом атомном взрыве большого масштаба. Были ли эти бомбы бесполезными или они оказались всесокрушающими? Теперь нам это было известно. "Младенцы благополучно родились". Никто еще не мог определить ближайших военных последствий этого открытия, и никто еще не осознал его значения. На следующее утро самолет доставил полное описание этого грандиозного события в человеческой истории. Стимсон привез мне этот доклад. Я рассказываю все по памяти. Бомба, или нечто схожее с ней, была взорвана на вершине вышки в сто футов. Всех людей в радиусе десяти миль удалили от нее, а ученые со своими помощниками укрылись в мощных бетонных убежищах приблизительно на таком же расстоянии. Взрыв был ужасающим. Колоссальный столб пламени и дыма вознесся к внешним пределам атмосферы нашей бедной планеты. В радиусе одной мили было абсолютно все разрушено. Так, значит, вот что даст возможность быстро закончить вторую мировую войну, а пожалуй, и многое другое. В связи с этим президент пригласил меня безотлагательно побеседовать с ним. При нем находились генерал Маршалл и адмирал Лэги. До сих пор мы мыслили себе наступление на территории собственно Японии при помощи массовых воздушных бомбардировок и вторжения огромных армий. Мы предвидели отчаянное сопротивление японцев, сражающихся насмерть с самоотверженностью самураев не только на поле боя, но и в каждом окопе, в каждом укрытии. Перед моим мысленным взором вставал остров Окинава, где много тысяч японцев вместо того, чтобы капитулировать, стали в строй и уничтожили себя ручными гранатами после того, как их командиры торжественно совершили обряд харакири. Для того чтобы подавить сопротивление японцев и завоевать их страну метр за метром, нужно было бы пожертвовать миллионом жизней американцев и половиной этого числа жизней англичан или больше, если мы сможем доставить их туда, ибо мы твердо решили также участвовать в этом испытании. Сейчас вся эта кошмарная перспектива исчезла. Вместо нее рисовалась прекрасная, казалось тогда, картина окончания всей войны одним или двумя сильными ударами. Я сразу же подумал о том, что японский народ, храбростью которого я всегда восхищался, сможет усмотреть в появлении этого почти сверхъестественного оружия оправдание, которое спасет его честь и освободит его от обязательства погибнуть до последнего солдата. Кроме того, нам не нужны будут русские. Окончание войны с Японией больше не зависело от участия их многочисленных армий в окончательных и, возможно, затяжных боях. Нам не нужно было просить у них одолжений. Через несколько дней я сообщил Идену: "Совершенно ясно, что Соединенные Штаты в настоящее время не желают участия русских в войне против Японии". Поэтому всю совокупность европейских проблем можно было рассматривать независимо и на основании широких принципов Организации Объединенных Наций. Внезапно у нас появилась возможность милосердного прекращения бойни на Востоке и гораздо более отрадные перспективы в Европе. Я не сомневался, что такие же мысли рождались и в голове у моих американских друзей. Во всяком случае, не возникало даже и речи о том, следует ли применить атомную бомбу. Возможность предотвратить гигантскую затяжную бойню, закончить войну, даровать всем мир, залечить раны измученных народов, продемонстрировав подавляющую мощь ценой нескольких взрывов, после всех наших трудов и опасностей казалось чудом избавления. Принципиальное согласие англичан использовать это оружие было дано 4 июля - до того как состоялось испытание. Окончательное решение теперь должен был принять президент Трумэн, в руках которого находилось это оружие. Но я ни минуты не сомневался, каким будет это решение, и с тех пор я никогда не сомневался, что он был прав. Исторический факт таков - и о нем следует судить в исторической перспективе, - что решение об использовании атомной бомбы для того, чтобы вынудить Японию капитулировать, никогда даже не ставилось под сомнение. Между нами было единодушное, автоматическое, безусловное согласие, и я также никогда не слыхал ни малейшего предположения, что нам следовало бы поступить иначе. Оказывается, американские военно-воздушные силы подготовили колоссальное наступление с помощью обычных воздушных бомбардировок японских городов и портов. Их, конечно, можно было бы разрушить в течение нескольких недель или нескольких месяцев, и трудно сказать, сколько при этом погибло бы гражданского населения. Но теперь, применив новое оружие, мы смогли бы не только разрушить города, но и спасти жизни как друзей, так и врагов.
x x x
Сложнее был вопрос о том, что сказать Сталину. Президент и я больше не считали, что нам нужна его помощь для победы над Японией. В Тегеране и Ялте он дал слово, что Советская Россия атакует Японию, как только германская армия будет побеждена, и для выполнения этого обещания уже с начала мая началась непрерывная переброска русских войск на Дальний Восток по Транссибирской железной дороге. Мы считали, что эти войска едва ли понадобятся и поэтому теперь у Сталина нет того козыря против американцев, которым он так успешно пользовался на переговорах в Ялте. Но все же он был замечательным союзником в войне против Гитлера, и мы оба считали, что его нужно информировать о новом великом факте, который сейчас определял положение, не излагая ему подробностей. Как сообщить ему эту весть? Сделать ли это письменно или устно? Сделать ли это на официальном или специальном заседании, или в ходе наших повседневных совещаний, или же после одного из таких совещаний? Президент решил выбрать последнюю возможность. "Я думаю, - сказал он, - что мне следует просто сказать ему после одного из наших заседаний, что у нас есть совершенно новый тип бомбы, нечто совсем из ряда вон выходящее, способное, по нашему мнению, оказать решающее воздействие на волю японцев продолжать войну". Я согласился с этим планом.
ПОТСДАМ: ПОЛЬСКИЕ ГРАНИЦЫ
Победа над Японией не была ни самой трудной, ни, быть может, самой значительной проблемой, стоявшей перед нами на Потсдамской конференции. Германия потерпела крах; нужно восстанавливать Европу. Солдаты должны вернуться домой, а беженцы должны, если могут, возвратиться в свои страны. И прежде всего нации должны заключить мир, при котором они все могли бы жить вместе, если не в условиях комфорта, то, во всяком случае, в условиях свободы и безопасности. Я не собираюсь подробно рассказывать о наших переговорах в ходе официальных совещаний и частных бесед по всем неотложным и многочисленным вопросам, стоявшим перед нами. Доля России в Польше, доля Польши в Германии и место Германии и Советского Союза в мире - таковы были темы, которым уделялось главное внимание в наших обсуждениях. В Ялте мы договорились, что Россия должна продвинуть свою западную границу в Польшу до линии Керзона. Мы всегда признавали, что Польша в свою очередь должна получить значительную долю германской территории. Но вопрос - какую именно долю? Как далеко в пределы Германии она должна вступить? На этот счет было много разногласий. Сталин хотел продвинуть западную границу Польши до реки Одер, до того места, где в нее впадает Западная Нейсе; Рузвельт, Идеи и я настаивали на том, чтобы граница остановилась у Восточной Нейсе. Все три руководителя правительств открыто обязались в Ялте проконсультироваться с польским правительством и, если они не смогут договориться, оставить этот вопрос на решение мирной конференции. Это было все, чего нам удалось достигнуть. Но в июле 1945 года мы столкнулись с новым положением. Россия продвинула свою границу до линии Керзона. Это означало, как мы с Рузвельтом понимали, что три или четыре миллиона поляков, живших к востоку от линии Керзона, должны будут переселиться на запад. Теперь мы столкнулись с еще более сложным положением. Находящееся под советским господством правительство Польши также двинулось далее на запад, не до Восточной Нейсе, а до Западной. Значительная часть этой территории была населена немцами, и хотя несколько миллионов немцев бежало, все же многие еще оставались там. Как же поступить с ними? Уже и без того плохо, что придется переселить три или четыре миллиона поляков. Неужели нам придется, кроме того, переселить еще свыше восьми миллионов немцев? Даже если бы такое переселение и было мыслимо, то в оставшейся части Германии для них не хватило бы продовольствия. Значительная доля производимого Германией зерна шла как раз с тех земель, которые захватили поляки, и если западные союзники не получат этих земель, то им останутся только разоренные промышленные районы с изголодавшимся, сильно возросшим населением.
