К вечеру в лавках не осталось ни одной бутылки шампанского. Некий гусарский офицер гарцует прямо по тротуару — «теперь вольность!». На улицах уже щеголяют во фраках и круглых шляпах, обнимаются и поздравляют друг друга.
Но многие возмущены случившимся и осуждают убийц. «У меня нет ничего общего с этими господами, — говорит Н. Саблуков. — Офицеры нашего полка держались в стороне и с таким презрением относились к заговорщикам, что произошло несколько столкновений, окончившихся дуэлями…»
Узнав о случившемся, в Москве всплакнули Вяземский, братья Тургеневы, Жуковский. С. Р. Воронцов недоумевает, почему не арестован Пален. В письме к брату он писал: «Подобный пример может иметь плохие последствия и погубить Россию, которая превратилась во вторую Персию». Возмущенный Кочубей пишет в Лондон Воронцову: «Желать перемены было каждому естественно, и никто оной более меня не желал, но насилие такого роду, каковое, сказывают, было должно быть как гнусно, так и опасно для переду. Поистине, если бы было мне возможно… никак бы не двинулся из Берлина».
«Ты обязан был умереть там», — говорит жена К. Кюхельбекеру.
«Еще и полсуток не прошло, как он был здоров и весел, а теперь — все кончено. Несчастный император», — с сожалением говорит Екатерина Ильинична мужу. «Видишь ли, Павел Петрович был человек с рыцарскими замашками, — отвечает ей М. И. Кутузов. — Родная мать ему была мачехой, а судьба оказалась злей мачехи».
«При редком государе можно было бы больше сделать добра для государства при усердии к отечеству окружавших», — скажет, узнав о случившемся, московский сенатор И. В. Лопухин.
П. А. Вяземский: «Знавшие коротко внутренние качества императора, например Нелединский, мой родитель и другие достойные уважения и доверенности люди отзывались всегда о нем с живым и особенным сочувствием. Они могли жалеть о некоторых действиях и явлениях его правления, но всегда отдавали справедливость природным прекрасным его чувствам и правилам. Помню, как родитель мой поражен был известием об его кончине и от скорби занемог; как Нелединский не иначе как со слезами на глазах вспоминал и говорил о нем…»
А. Ланжерон: «Мы не можем не сознавать его недостатков и промахов. Но мы проливали слезы на могиле нашего благодетеля, и наши сожаления еще усилились, когда мы узнали, какой смертью он погиб».
Полетика приводит высказывание сына русского генерала и писателя Ф. И. Клингера, который, увидев Беннигсена, сказал: «Вот наш Тезей, скоро увидим Минотавра» (и после того вошел в комнату, где лежало тело императора в мундире на походной кровати).
Графиня Ливен, воспитательница великих княжон, немало способствовавшая возвышению фон Палена, бросила ему в лицо тяжкое оскорбление; «Я не подаю руки цареубийцам».
Константин назвал Беннигсена «капитаном сорока пяти», намекая на убийство герцога Гиза в Блуа гвардейцами Генриха III. А когда Платон Зубов попытался оправдаться, Константин Павлович ему заметил: «Князь, кто оправдывается, тот сам себя обвиняет».
Встретив Саблукова, великий князь произнес: «Ну, Саблуков, хорошую здесь только что заварили кашу?» — «Да, — ответил тот, — в самом деле хорошая была каша, но я рад, что не принимал во всем этом участия!» — «Друг мой, — задумчиво произнес великий князь, — после того, что случилось, пусть мой брат царствует, — и, помедлив, добавил: — Если хочет… Но если бы престол достался мне, то я бы, наверное, отрекся».
Адмирал Чичагов, услышав рассказ Уварова об одном из обстоятельств убийства, немедленно ответил: «Если вы служите нынешнему государю так же верно, как его предшественнику, то заслуживаете щедрого вознаграждения».
В эти первые дни заговорщики чувствовали себя героями, спасителями отечества и без конца рассказывали о своих подвигах. Обеды, банкеты, ужины следовали чередой, но многие офицеры избегали заговорщиков. Пален с целью примирения устроил грандиозный банкет на несколько сотен персон. Полковник Саблуков и его друзья отказались «обедать вместе с убийцами». Тогда «Пален пригласил Саблукова к себе, чтобы выяснить причину отказа. «Я не хочу иметь дело с этими господами», — смело ответил Саблуков. «Вы совершенно неисправимы, Саблуков, дело сделано, и как патриоты мы должны устранить наши разногласия и думать только об интересах страны, которой мы служим», — возразил Пален. «Хорошо, мы придем», — обещал Саблуков и, вежливо поклонившись, удалился. На банкете Саблуков и его друзья сидели за отдельным столом и не пригубили шампанское, которое лилось рекой».
Декабрист Михаил Фонвизин рассказывал, что сам слышал от графа Петра Александровича Толстого, который был при Павле I генерал-адъютантом, что Пален, Панин и другие вожди заговора хотели с первой минуты ограничить власть Александра. Талызин предупредил его и убеждал ни под каким видом не давать на то согласия, обещая ему, что гвардия, на которую Талызин имел большое влияние, сохранит верность Александру и поддержит его. Александр последовал внушениям Талызина и устоял против настойчивых требований Палена. Большая часть заговорщиков не знала о намерении ограничить самодержавие.
Спустя двадцать лет один из идеологов декабристского движения Н. М. Муравьев был вынужден с горечью заметить, что «в 1801 году заговор под руководством Александра лишает Павла престола и жизни без пользы для России».
Приведение тела покойного императора в надлежащий вид продолжалось более тридцати часов, и лишь на другой день вечером государыня была допущена к нему.
Обер-шталмейстер Муханов рассказывал Саблукову: «Бледная и холодная, как мраморная статуя, императрица пребывала в своей спальне. Александр и Елизавета прибыли сюда из Зимнего дворца. У вдовствующей императрицы находились Муханов и графиня Ливен… Опираясь на руку Муханова, императрица подошла к комнате усопшего, Александр и Елизавета следовали за нею, шествие заключала графиня Ливен. Когда Мария Федоровна увидела тело, она молча остановилась, глядя на него широко открытыми глазами и не проливая ни одной слезы. При виде искаженного накрашенного лица своего отца Александр словно окаменел на месте. Тогда вдовствующая императрица обратилась к своему сыну и сказала по-русски: «Теперь поздравляю, ты император». При этих словах Александр упал на землю, присутствующие одно мгновение думали, что он умер. Императрица без признаков волнения посмотрела на своего сына, потом опять взяла Муханова под руку и в сопровождении его и графини Ливен вернулась в свои покои. Это произошло прежде, чем Александр пришел в сознание; очнувшись, он отправился к матери, и там оба свободно предались своему горю. Вечером императрица в сопровождении также Муханова и графини Ливен отправилась опять в комнату усопшего. Там она бросилась на труп своего убитого мужа в полном отчаянии и с горькими слезами, близкая к обмороку. Друзьям ее пришлось почти нести ее обратно. На другой день эти посещения повторились».
Н. Греч: «Тело покойного императора было выставлено в длинной проходной комнате, ногами к окнам. Едва войдешь в дверь, указывали на другую с увещеванием: «Извольте проходить». Я раз десять ходил в Михайловский замок и мог видеть только подошвы его ботфортов и поля широкой шляпы, надвинутой на лоб».
Полковник Н. А. Саблуков: «Нельзя не высказать сожаления, что этот безусловно благородный, великодушный и честный государь, столь нелицеприятный, искренне и горячо желавший добра и правды, не процарствовал долее и не очистил высшую чиновную аристократию, столь развращенную в России, от некоторых ее недостойных членов. Павел I всегда рад был слышать истину, для которой слух его всегда был открыт, а вместе с нею он готов был уважать и выслушать то лицо, от которого он ее слышал».
Михайловский замок, лишившись своего создателя, осиротел и перестал быть императорской резиденцией. Вся обстановка и вещи были перевезены частью в Зимний дворец, частью в Гатчину и Павловск. На месте опочивальни императора Павла Петровича была устроена церковь. Там, где он пал под ударами подлых убийц, был воздвигнут алтарь.
На третий день хоронили убитого камер-гусара Кириллова. Похороны были скромными, но на гроб возложил живые цветы Александр I, а Мария Федоровна прислала крест из белых роз, среди которых символически выделялись несколько штук ярко-пунцовых.
Пасха в этом году была ранней, приходилась на 24 марта — похороны убиенного императора были назначены на страстную субботу. Народ из церкви шел проститься с прахом своего заступника. Набережная перед Петропавловской крепостью была запружена людьми, с их безмолвной печалью сочетался траурный салют.
Начиная с Петра Великого российских самодержцев, кроме Петра II и Петра III, хоронили в Петропавловском соборе против образа святого апостола Петра. Император Павел Первый был погребен против образа святого апостола Павла, он стал родоначальником следующего поколения самодержцев российских.
