В те же дни, когда советским властям передавали казаков группы Доманова, в 100 км восточнее решилась судьба 15-го казачьего кавалерийского корпуса. Сначала, 28 мая, произошла выдача генерал-лейтенанта фон Панвица и большого числа военнопленных немецких офицеров и солдат из состава корпуса. При этом нельзя не отметить особо, что среди выданных находился и полковник фон Рентельн, соратник фельдмаршала Александера по Балтийскому ландесверу, поддерживавший с ним в межвоенный период деловые отношения. Как до него Власов, так и генерал-лейтенант фон Панвиц оставил без внимания совет доброжелательных британских офицеров воспользоваться случаем и бежать, поскольку он, как заявлял, не хотел оставлять доверенных ему казаков в этой ситуации на произвол судьбы. Депортация отдельных частей Казачьего корпуса, размещенных под Фельдкирхеном, Альтхофеном и Клейн-Санкт-Паулем, также происходила по схеме, использованной в других местах. Это означало прежде всего отделение офицеров от их подчиненных при маскировке подлинных намерений [649]. Еще 24 мая британский полковник публично заявлял на казачьем собрании, что выдача несовместима с честью Великобритании. Казаков лживо уверяли в том, что их передислоцируют в Италию, а в дальнейшей перспективе предоставят возможности выезда в Канаду и Австралию. Там, где подобные отвлекающие маневры не удавались или где – как в районе 6-й бронетанковой дивизии – от них сознательно отказывались, практиковалось грубое насилие. Путем показной подготовки расстрелов и демонстрации действия огнеметного танка подавлялась в конце концов моральная сила сопротивления и последних людей, так что погрузку и отправку в Юденбург можно было производить так, как намечалось.
То, что происходило в Каринтии с 28 мая до 2 июня 1945 г., в различных вариантах повторилось в это же время или позже во всех других районах Германии и Австрии, оккупированных западными союзниками, а также во Франции, Италии, Северной Африке, Дании, Норвегии и других странах. Даже нейтральная Швеция осуществляла суровые депортации интернированных немецких военнослужащих и прибалтийских беженцев. Швейцария оказывала психологическое давление, чтобы избавиться от русских. Лишь княжество Лихтенштейн противостояло всякому нажиму советского правительства и находившейся в стране советской репатриационной комиссии. Нарушения писаных законов страны и неписаных законов христианской любви к ближнему здесь не допускались [650]. В целом западные державы, по сообщению уполномоченного Совета Народных Комиссаров по делам репатриации генерал-полковника Голикова от 7 сентября 1945 г., передали советским властям до указанного момента 2 229 552 человека [651]. А именно во-первых, гражданских лиц, т. е. принудительно набранных восточных рабочих или беженцев с территории СССР, во-вторых, «освобожденных» военнопленных, по советской терминологии – «клятвопреступников и изменников», и, в-третьих, военнослужащих добровольческих частей в составе германского вермахта, а также солдат РОА, которые все без разбора считались «преступниками» и «бандитами» [652].
Какая же участь ожидала этих людей после их выдачи? Этот вопрос возникает особенно в отношении последней категории, активных борцов за свободу и против сталинского режима. Со стороны британского правительства с самого начала не имелось ни малейшего сомнения в том, что выданные шли навстречу «верной смерти, пыткам или невыносимым страданиям» в «ледяном аду 70-й широты» [653]. Почти всюду депортированные солдаты после их передачи подвергались первым общим акциям возмездия. В Мурманске, Одессе, Юденбурге и под Любеком массовые расстрелы производились уже в пределах видимости британского военного персонала. Кроме того, твердым правилом органов «СМЕРШ» было немедленное разделение семей. Из казаков, выданных под Юденбургом, группа видных старых эмигрантов, среди которых находились генералы Краснов, Шкуро, Султан-Гирей Клыч, сначала испытала еще относительно корректное обращение со стороны офицеров Красной Армии, которое, однако, вскоре по указке «СМЕРШ» изменилось к худшему. Большая группа выживших казачьих офицеров была переведена во Львов, а оттуда, как особо опасный элемент, в тюрьмы Европейской части России – в Лефортовскую или Бутырскую тюрьмы в Москве, куда попали Красновы, далее в Свердловск, Новочеркасск, Владимир, Молотов и т. д. [654] В дело вступили военные трибуналы, приговаривавшие к смерти или к более чем 10 (чаще всего – к 25) годам каторги в Воркуте, Инте, Асбесте, Норильске, Тайшете, Караганде, Тапурбай-Норе и других концентрационных лагерях. Масса казаков попала в лагеря Кемеровской области, где большинство из них рано или поздно погибло от невыносимых жизненных условий. Старший лейтенант Николай Краснов, внук генерала[52], автор книги «Незабываемое», в период своего 10-летнего пребывания в лагерях разузнал подробности и о судьбе собственно военнослужащих РОА, для многих, видимо, типичной [655]. Согласно ему, отделив сначала офицеров из окружения Власова и высоких штабов, остальных выживших без разбора отправили в спецлагеря под Кемерово, где органы «СМЕРШ» либо Наркомата внутренних дел или Наркомата государственной безопасности (Министерство внутренних дел/Министерство государственной безопасности, 3-й отдел Управления лагерей) выявляли офицеров и пропагандистов, командиров полков, батальонов, рот, батарей, эскадронов и штабных офицеров. В дело вступили военные трибуналы Сибирского военного округа, приговорившие большую часть из них к смерти, а остальных – к обычным мерам наказания, в основном к 25 годам исправительно-трудовых лагерей. Вплоть до 1944 г. контрразведка «СМЕРШ» в принципе велела расстреливать каждого добровольца уже за его принадлежность к РОА [656], но и в 1945 г. в ее лагерях еще приговаривались к смертной казни – расстрелу примерно 30 % узников. Позднее, видимо, все военнослужащие Власовской армии получали приговор 25 лет каторжных работ. Бывшие офицеры и солдаты Власова зачастую находились в особых лагерях, например, в «Спецлагере № 7» на железнодорожной линии Тайшет-Братск, но, кроме того, их можно было встретить во всех концентрационных лагерях ГУЛАГа (Главное управление исправительно-трудовых лагерей), в Воркуте и на Колыме, а также в Джезказгане, Камышлаге и др.[53]
Ужасная участь депортированных военнослужащих РОА и добровольческих частей – бойцов регулярных вооруженных сил – еще раз возвращает нас к основной проблеме, связанной с насильственной выдачей. А именно, к тому обстоятельству, что международно-правовой статус этой группы лиц, численность которой оценивалась Верховным командованием вермахта после окончания войны как-никак все еще в 700 тысяч человек, определялся исключительно по внешнему признаку – военной форме, которую они носили в момент пленения, а не по их национальности. В результате того, что эти солдаты носили военную форму, которую и союзные войска считали «немецкой», они все без исключения имели статус военнопленных со всеми вытекающими отсюда последствиями [657]. Этим принципом, закрепленным в Международной конвенции о содержании военнопленных от 27 июля 1929 г., поначалу считали себя связанными и западные державы, которые ее подписали. Например, еще 1 февраля 1945 г. заместитель госсекретаря США Дж. Грю счел нужным заявить в ноте советскому посланнику в Вашингтоне Новикову, указав на «тщательнейшее изучение» вопроса компетентными ведомствами: «Ясным замыслом конвенции является то, что подход к военнопленным должен определяться на основе униформы, которую они носили во время пленения, и что берущие под стражу власти не могут заглядывать за униформу, чтобы прояснить последние вопросы гражданства и национальности» [658]. Великобритания и США, в чьих вооруженных силах находились многочисленные представители иностранных государств, включая державы «Оси», например, немецкие и австрийские эмигранты, в особенности евреи, которые не должны были подвергнуться угрозе, на ранней стадии войны через соответствующие государства-посредники недвусмысленно уведомили Берлин, что каждый попавший в плен британский или американский солдат в силу своей военной униформы находится под неограниченной защитой Женевской конвенции [659]. Пока существовала угроза репрессий Германии в отношении союзных военнопленных, западные державы и не отходили от этого принципа, по крайней мере, внешне. Это касается в особенности США, после того как правительство рейха через государство-посредника Швейцарию пригрозило подобными репрессиями, если военнослужащие вермахта, происходящие с территории Советского Союза, будут передоверяться правительству этого государства [660]. Но чем слабее становилась угроза контрмер с приближением конца войны, тем меньше склонности имелось на стороне союзников по-прежнему придерживаться этого женевского положения, которое теперь становилось обременительным [661]. Британское правительство шло впереди и в этом отношении, ведь оно сознательно оставляло без ответа в течение 4 месяцев официальный запрос делегации Международного Красного Креста в Лондоне об обращении с пленными военнослужащими вермахта русского происхождения, чтобы, наконец, дать в апреле 1945 г., за несколько недель до конца войны, столь же пустой, как и зловещий ответ. Очевидно, хотелось завуалировать то обстоятельство, что Форин-оффис давно уже стал рассматривать эту категорию лиц не как военнопленных, а как предателей своего союзника и соответственно с ней обращаться. [662]
