Лемке, почитавший себя человеком прогрессивным, естественно, демократом, на помощь Всевышнего не полагался, забросал Пустовойтенко вопросами. Генерал назвал положение «безотрадным». Тут же еще вопрос Лемке:
— Ну, а Верховный?
— Он смотрит с глаз своих приближенных, которым, конечно не пристало рисовать ему какую-нибудь мрачность. Она невыгодна для них. Каждый, особенно нацелившийся на какое-нибудь жизненное благо, старается уверить его , что все идет хорошо и вполне благополучно под его высокой рукой. Разве он понимает что-нибудь из происходящего в стране?! Разве он верит хоть одному мрачному слову Михаила Васильевича (Алексеева — Н.Я.)? Разве он не боится поэтому его ежедневных докладов, как урод боится зеркала? Мы указываем ему на полный развал армии и страны в тылу ежедневными фактами, не делая особых подчеркиваний, доказываем правоту своей позиции, а он в это время думает о том, что слышал за пять минут во дворе, и, вероятно, посылает нас ко всем чертям…
— Да, тяжело в такой обстановке. Не завидую вам
— …Знаете ли вы, что приходится испытывать ежедневно? Ведь ни один шельма министр не дает теперь окончательного мнения ни по одному вопросу, не сославшись на Алексеева – как он. де полагает. Все умывают руки, но делают зто незаметно тонко.. Вы посмотрите на армию, все опустилось, все изгадилось. Да и в тылу не лучше. Там такой хаос, такой кавардак, что сил человеческих нет. чтобы привести в порядок.
— А государь заговаривает когда-нибудь на общие темы?
— Никогда. В этом особенность его беседы с начальником штаба и со мной: только очередные дела.
— Какой же выход, Михаил Саввич?
— Выход? По-моему, куропаткинское терпение…
Далеко не все им обладали, а что проку! Оставим мифических или действительных «заговорщиков» в военных мундирах. Спустимся с высот таинственною на твердую почву известного, повседневного. Обратимся к тем. кто тянул лямку службы, работал, воевал, исполнял свой долг. В армии офицерский корпус связан дисциплиной и. конечно, никак не мог пренебречь ею. Следовательно, генерал или офицер мог действовать только в рамках вверенных ему полномочий. Фронтовые командиры не были в неведении об усиленной работе по разложению армии. Их возможности пресекать поползновения в этом направлении были весьма невелики, ибо занимались этим нередко отнюдь не «революционеры», а респектабельные по российским критериям люди.
До Ставки дошел рапорт начальника 19 пехотной дивизии генерал-лейтенанта Нечволодова командованию IX-й армии. Замечательный русский патриот», выдающийся историк, прославившийся своими патриотическими трудами о прошлом России, Нечволодов докладывал: «Необходимо отклонить развозку по позициям подарков от газеты «Биржевые ведомости». В октябре ко мне в штаб явились два молодых сотрудника этой газеты, гг. Проппер и Гессен, и за 10 минут своего пребывания в штабной столовой, где им был предложен чай, успели объяснить, что в Германии в действительности никакого недостатка ни в чем не ощущается и не будет ощущаться, а что наше правительство периодически заставляет газеты писать про это; про внутреннее же состояние России и про то, что творится по их выражению, «в сферах», они частью намеками, частью фразами, выражающими сожаление о «бедной нашей родине», наговорили таких возмутительных вещей, что я вынужден был объявить, что сам буду сопутствовать им по позиции, а затем не отпускал их от себя ни на шаг до их отъезда из дивизии».
Лемке с легко различимым недовольством занес этот эпизод в свою книгу, поставив в кавычки слово «историк» применительно к Нечволодову. Что не должно удивлять, сам автор недалеко ушел от направления «Биржевых новостей», использовав свое пребывание в Ставке для сбора сплетен. По-видимому он почитал гражданской доблестью поносить командование решительно за все. Он собрал немало приказов по армии, начиная с августа 1914 года, в которых командование грозило суровыми карами вплоть до расстрела за мародерство, насилие над мирными жителями. Одни из первых отданы генералом А.В. Самсоновым еще при вступлении в Восточную Пруссию: «Все чины армии должны помнить, что где бы ни находилась наша армия — в пределах ли нашей родины или неприятельской страны — славянское население и его имущество должно быть свято для русских войск. Особенно же это относится к полякам, с полной преданностью нашей родине ставшим грудью за общеславянское дело. Вместе с тем, следует помнить, что русские войска воюют лишь с вооруженными силами неприятеля; мирное же его население, не причиняющее нам вреда, равно как и его имущество, должны быть неприкосновенны». И в другом приказе по армии: «Предупреждаю, что я не допу-
скаю никаких насилий над жителями. За все то, что берется от населения, должно быть полностью и справедливо уплачено».
Привел Лемке эти и другие приказы, сообщил, что военно-полевые суды на протяжении всей войны жестко карали за мародерство и заключил: «Расстреляйте половину армии, а другая все-таки будет воровать — такова природа русского человека. Романовы развратили всю страну» Для господ лемке не представляло никакого труда перечеркивать все, что пытались делать честного и разумного генералы и офицеры русской армии. Свое, отечественное, мазалось черной краской Не останавливаясь перед кощунством по поводу павшего А.В. Самсонова, который был де «бесталанным воином и стратегом».
Вообще, расфилософствовался Лемке, «недостаток людей ужасен. Сколько зла происходит только потому, что ничего не стоящих людей некем заменить. Здесь в Ставке, это особенно ощущается и сознание такого безлюдия просто давит и до боли сжимается сердце; начинаешь впадать в какую-то ужасающую пессимистическую полосу… Хотели создать касту и создали прах армии и страны, конечно, при благосклонном участии судьбы, стремящейся сбросить авторитет коронованного идиота».
Нет, нет и нет достойных людей в офицерском корпусе по мнению тех, кто предавал анафеме великую русскую армию В самом деле, посмеивается Лемке сегодня (2 декабря 1915 года) приехал главный начальник двинского военного округа ген. Дмитрий Петрович Зуев, — у него в округе Виленская, Витебская и часть Псковской губ. Приехал хлопотать … законники Зуевы все ждут, что им поможет какая-то общая власть и чье-то общее руководство». А речь идет о крупном военачальнике,совсем недавно командовавшем на одном из самых ответственных участков фронта.
Ничего не могут военные по мнению мудрецов в Ставке Вот предприниматели – дело другое. Они заняты проектом использовать пороги Днепра и устроить гидростанции мощностью в 1 млн. л. с. Стоимость 52 млн. рублей, правительственный проект тех же сооружений оценивается в 12 млн. рублей. «Только теперь во время войны и можно осуществиить этот (терещенский) грандиозный замысел» — восторгается Лемке. Естественно вытащить у казны средства!
Терещенко прямо от Алексеева ввалился в кабинет Лемке Посплетничали, что было тогда главным занятием в верхах
Ставки. Терещенко объявил, что получил советы, как провести «по инстанциям» свой днепровский проект. Поругали Алексеева, который «не умеет выбирать людей». Еще посудачили, «Терещенко — записал Лемке — считает Брусилова ограниченным». Беседа происходила за месяц до начала наступления Юго-Западного фронта! Когда же прогремел на весь мир брусиловский прорыв, Лемке смотрел на происходившее из рук Терещенко и Ко , перехваленных предпринимателей. 29 мая 1916 года он записывает: «Если я что-нибудь понял за девятимесячное здесь пребывание, то нет никакого сомнения, что вся операция Брусилова будет тоже фарсом и кончится стратегической трагедией». Поистине тогдашние «демократы» были неисправимы. Диаметрально противоположного мнения придерживались лучшие из лучших офицеров.
На следующий день 30 мая Лемке лаконично записывает: «Д.Д. Зуев подал рапорт об отчислении в Преображенский полк — ему совестно сидеть здесь, когда началось настоящее дело». Гвардии поручик (сын генерала Д.П.Зуева) Преображенского полка Д.Д Зуев был причислен как достойный из строя к Ставке всего четыре месяца назад. Их оказалось достаточно для молодого офицера, сыт по горло порядками в Ставке. Он сделал то, что было по силам по служебному положению — воодушевленный победами русского оружия, вернулся в войска и прямо в бой. Такие как он, честно выполнявшие свой воинский долг, беззаветно сражались потом под знаменами Красной Армии.
Так случилось, что на пороге эпохальных событий мозговой центр вооруженной мощи России оказался парализованным. Напрасны были надежды иных трезвых людей на армию. Скованный воинской дисциплиной офицерский корпус по инерции не мог, а по долгу не смел стать на позиции неповиновения. Офицер-гражданин практически не оказывал доминирующего влияния пока существовала императорская армия. Многочисленные исключения, увы, подтверждали общее правило. По слишком понятной причине — для русского офицера присяга была превыше всего. Была суровой реальностью как и враг, который стоял на фронте от Балтики до Карпат.
