достигнут лишь в начале XVIII в. Так что не всё так просто.
В ещё более сложной ситуации мы оказываемся, сравнивая наиболее развитые «докапиталистические» социумы между собой. Дело в том, что в «докапиталистических» обществах природные производительные силы играют решающую роль по отношению к искусственным, к технике, а живой труд – по отношению к овеществлённому. Социумы, цивилизации встроены в свою природную среду, образуя единый социоприродный комплекс. И сравнивать надо не технические элементы комплексов, а сами комплексы. Здесь вообще невозможна абсолютная оценка, поскольку техника, овеществлённый труд не являются здесь системообразующими, как при капитализме. Возможна лишь оценка относительная, фиксирующая соотношение природных и искусственных (овеществлённых) факторов труда. Последнее проявляется в соотношении коллективной и индивидуальной форм живого труда: чем больше роль искусственных факторов производства, тем большее значение имеют индивидуальные формы труда, тем свободнее индивид от коллектива в системе социальных производительных сил.
Однако даже придя к такому выводу – об изменении соотношения искусственных и естественных факторов производства в пользу первых и отражении этих изменений в соотношении индивида и коллектива, мы можем распространять его только на Европу, на цепочку «рабовладение – феодализм» (Античность – Средневековье). А вот использование этой схемы при сравнении европейских и азиатских (неевропейских) форм, с одной стороны, и внутри азиатских (неевропейских), с другой, крайне сомнительно. Как сравнивать между собой китайскую, индийскую и исламскую цивилизации по «шкале прогресса»? С точки зрения абсолютного вещественноэнергетического потенциала и возможностей количественного развития сравнения Китая и Индии с Античностью и феодализмом будет в пользу Востока; по линии соотношения природных и искусственных сил производства, выражающемся в степени свободы индивида от коллектива (индивидуализация и дифференциация), а следовательно, по потенциалу качественного развития, выхода за собственные рамки, усложнения (прогресса) сравнение будет в пользу Античности и особенно феодализма. В принципе конструкции последнего была заложена возможность перехода к капитализму как способ решения внутрисистемных противоречий.
Западная цивилизация решала свои проблемы, переходя от одного хрупкого равновесия с природой к другому (вот такая природа ей противостояла – и позволяла, и требовала), а потому из 2800 лет европейской истории 25–35 % приходится на революционно-промежуточные эпохи, эпохи флуктуаций. Европейская история не была столь флуктуационной, как русская (практически полный антипод Востока) и выступает в качестве «золотой середины» между ними. Азиатские цивилизации решали свои проблемы на основе сохранения одного и того же равновесия. Столь разные стратегии вообще очень трудно сравнивать по навязанной миру европейцами шкале прогресса, эталоном которого был провозглашён европейский meum, превращённый в универсальный verum. С XIX в. этот verum был подкреплён капитализмом, индустриальной техникой и обеспеченными ими уровнями благосостояния, образования, науки. Большая прогрессивность индустриальной капиталистической системы по сравнению со всем, что предшествовало ей в Европе и со всем современным ей вне Европы, кажется очевидной. Здесь и накопленное материальное богатство, и фантастическая техника (станки, автомобили, ракеты, ТВ, компьютеры), расцвет науки и техники, достижения медицины и многое-многое другое. Разве это не так? Нет, отвечает И. Валлерстайн, отец-основатель школы мир-системного анализа.
IX
«Это просто неправда, что капитализм как историческая система представлял собой прогресс по сравнению с различными предыдущими историческими системами, которые он уничтожил или трансформировал», – пишет он в своей работе «Исторический капитализм». «Даже когда я пишу это, – продолжает он, я чувствую дрожь, которая связана с осознанием богохульства. Я боюсь гнева богов, так как меня выковали в той же идеологической кузнице, что и всех моих товарищей, и я поклонялся тем же святыням, что и они».
Валлерстайн считает, что критерии прогресса носят односторонний характер. Так, мы никогда не задумывались над тем, сколько знаний потеряли в ходе интеллектуальной «зачистки», проведённой идеологами универсализма. Растущее беспокойство по поводу качества социальной жизни (аномия, отчуждение, рост психических заболеваний) – это тоже «достижение капитализма». Господство над силами природы? Да, на одном уровне. На другом – угроза глобальной экологической катастрофы. Условия жизни рабочего класса? Промышленного, в ядре, улучшались вплоть до начала 1980-х гг. Но промышленные рабочие – меньшинство мировой наёмной рабочей силы. Подавляющее большинство живёт в сельской местности и в городских трущобах полупериферии и периферии, и они живут хуже, чем их предки 500 лет назад; большая часть мирового населения работает интенсивнее и подвергается большей эксплуатации. Все рассуждения о прогрессе эпохи капитализма на самом деле подтверждаются только на примере 15–25 % мирового населения ядра и его анклавов на периферии, 75–85 % исключены из этого прогресса, и это имманентная черта капиталистической системы как игры с нулевой суммой: прогресс меньшинства осуществляется за счёт большинства и в ущерб ему. Всё это не значит, что иные, чем капитализм системы были лучше (хороших систем не бывает). Дело в другом: универсальный (для всех) прогресс при капитализме является мифом. Прогресс капитализма – это прогресс для меньшинства (которое, правда, в зависимости от конкретного периода истории мировой экономики может составлять 15 %, а может 25 %) представляемый как материальный и духовный прогресс для всех или для большинства.
Все системы основаны на иерархии и привилегиях; свои иерархии и привилегии буржуазия ядра объявила лучшими и попыталась обосновать это научно и идеологически с помощью понятия прогресс. Наука, научная истинность играет в этом по сути идеологическом обосновании огромную, если не решающую роль, поскольку в соответствии с обеими положительными прогрессистскими идеологиями наука работает с объективными, т. е. вне поля социальных интересов, истинами. На самом деле это не так. Наука, в том числе наука об обществе, – есть функциональный элемент капсистемы и работает на укрепление системы и её системообразующего элемента. Наука (и научная культура) как способ и форма познавательной деятельности действительно направлены на рациональное познание объективной истины. Однако я согласен с теми, что социальная функция научной культуры в капсистеме заключается, помимо прочего, в рационализации и научном обосновании господства привилегированных групп, в социализации кадров, обеспечивающих процесс накопления капитала и его хозяев. Кому-то такой язык и такие формулировки покажутся марксистскими, левыми. Это не марксизм, а реальность. Не согласны? Попробуйте оспорить. А пока – в завершение – цитата из Валлерстайна.
Научная культура «представляла собой нечто большее, чем простая рационализация. Она была формой социализации различных элементов, выступавших в качестве кадров всех необходимых капитализму институциональных структур. В качестве общего и единого языка кадров, но не трудящихся, она стала также средством классового сплочения высшего слоя, ограничивая перспективы или степень бунтовщической деятельности со стороны кадров, которые могли бы поддаться этому соблазну. Более того, это был гибкий механизм воспроизводства указанных кадров. Научная культура поставила себя на службу концепции, известной сегодня как «меритократия», а раньше – как «la carriere ouverte aux talents». Эта культура создала структуру, внутри
