href="ch2-935.xhtml#id814" class="a">[935]. Получалась критика со стороны, хотя здесь и была некоторая условность, поскольку большинство сотрудников АОН работали и в Академии наук. Все это не оставляло сомнений, что подобные мероприятия вскоре пройдут в ведущих научных и образовательных центрах страны.
Заседания проходили при стечении большого количества людей. С. С. Дмитриев записал в своем дневнике: «Публики много. Вход затруднен» [936]. По воспоминаниям Г. З. Иоффе, студентов других учебных заведений в воспитательных целях специально водили посмотреть на процесс [937]. Желающих выступить было очень много, но слово давали только критикам. Пытались высказаться и Н. Л. Рубинштейн, и И. М. Разгон, но тщетно [938].
17 марта прошло закрытое партийное собрание исторического факультета МГУ. На нем было решено, что «группа Минца» (Разгон, Городецкий) является наиболее ярким проявлением космополитизма. Их вина заключалась в следующем: принижали роль русского народа; не показали патриотизм движущей силой общества; сорвали написание учебника по истории советского общества; тормозили выращивание новых кадров; «создали на кафедре затхлую атмосферу самотека, делячества и семейственности и занимались безудержным самовосхвалением»; «группа» специально сорвала работу кафедры МГУ и сектора Института истории. Попавшими под влияние «группы Минца» были названы Верховень и Анпилогов. Помимо «группы Минца» «космополитами» были объявлены Н. Л. Рубинштейн и Л. И. Зубок [939].
Под огнем критики оказался и профессор кафедры Нового времени МГУ И. С. Звавич, в чьих работах не нашли «последовательного разоблачения империализма». Кафедры Древнего мира и Средних веков, согласно заключению, поставили «контрабандную» книгу Р. Ю. Виппера по истории христианства. А заведующий кафедрой славяноведения С. А. Никитин имеет в своих трудах ряд ошибок «объективистско-буржуазного» характера [940]. Специально постановили осудить А. С. Ерусалимского и Анпилогова, как избегавших самокритики [941].
Общее открытое партийное собрание кафедры истории СССР постановило, что разоблачение «космополитов» «явилось большой партийной школой для всех членов кафедры…» [942].
17 марта Городецкий читал лекцию. На лекции присутствовал С. С. Дмитриев, который описал ее в своем дневнике. Первое, что бросилось Дмитриеву в глаза, это то, что Городецкий страшно похудел. Он понимал опасность своего положения, поэтому нервничал. После лекции к нему пришло две записки. В одной был вопрос: согласен ли он с М. В. Нечкиной в том, что либерализм никогда не был прогрессивен в истории России. Городецкий ответил, что согласен. Второй вопрос носил явно провокационный характер: «Как быть с курсом ваших лекций, что нужно исправить в связи со вскрытием космополитических извращений?» [943]. Городецкий вынужден был идти по проверенному пути — соглашаться с критикой. «В моих лекциях, изданных в ВПШ, есть крупные ошибки. Я их подвергну критике. В настоящей лекции плохо, что не дана связь между русской культурой и развитием культуры других народов России» [944], — ответил в духе самокритики лектор. В тот же день на закрытом партийном собрании Исторического факультета была принята резолюция, в которой говорилось, что «наиболее ярким проявлением антипатриотической деятельности на Истфаке является деятельность академика Минца и его группы (Минц, Разгон, Городецкий)» [945].
Несколько иначе обстановку, сложившуюся вокруг Городецкого, описывал спустя много лет ученик Ефима Наумовича, тогда староста группы истфака МГУ В. С. Лельчук. Он вспоминал об одной из лекций историка: «Подойдя, как обычно, к кафедре, он повернулся лицом к аудитории, и мы впервые увидели на лацкане его пиджака значок лауреата Сталинской премии: человек открыто, с большим достоинством защищает свое кредо, отстаивает свои взгляды… по сей день я слышу те долгие дружные аплодисменты, которыми наш курс приветствовал Городецкого» [946]. За эти аплодисменты деканат начал проверку курса, но все обошлось. Спустя много лет Лельчук узнал, что тогда всю вину взял на себя К. Н. Тарновский.
Общая беда объединяла. В. С. Лельчук рассказывал, что в это же время был арестован отец Н. Я. Эйдельмана, в будущем известного историка. Когда студенты рассказали об этом Городецкому, тот призвал их поддержать своего товарища всеми силами [947]. Несмотря на поддержку части студенчества, Городецкий вынужден был прекратить чтение лекций по истории СССР. Вместо него к чтению приступил Л. Н. Бычков [948].
25, 26 и 28 марта прошло заседание Ученого совета исторического факультета. Его открыло выступление декана Г. А. Новицкого. В центре критики вновь оказался И. И. Минц. Особенно большое внимание критике академика уделил А. Л. Сидоров [949]. От Минца попытался отмежеваться Е. Н. Городецкий. Тем не менее, он вынужден был признать, что именно по его вине Минц оставался безнаказанным, а скандальная статья вышла благодаря его помощи как сотрудника журнала «Вопросы истории».
Н. Л. Рубинштейн признал, что был просто не готов к той работе, за которую взялся, стремясь написать обобщающую историю русской историографии. В то же время он подчеркивал, что его ошибки носят «объективистский», а не «космополитический» характер. Это не устраивало организаторов проработок: «Всю свою многолетнюю порочную практику в научной и педагогической деятельности проф. Рубинштейн свел только к отдельным “грубым ошибкам” объективистского характера, тогда как на самом деле его пороки коренятся не в отдельных ошибках, а в законченной системе взглядов, в концепции, чуждой марксизму-ленинизму» [950].
Затем слово дали С. С. Дмитриеву. Ему пришлось держать ответ и за М. Н. Тихомирова, с которым был написан совместный учебник по истории СССР. Тревожным сигналом для историков стала публикация еще в октябре 1948 г. рецензии на «Хрестоматию по истории СССР», где составителем был С. С. Дмитриев.
Рецензия была подписана «Р. Самойлов» [951]. Составителя обвинили в том, что не сумел разделить революционеров-демократов и буржуазных либералов. Тем самым историк оказался в плену буржуазно-либеральной историографии [952]. В феврале 1949 г. в той же «Литературной газете» появилась статья А. Громова [953] «По стопам буржуазных историков», в которой утверждалось, что авторы учебника освещали исторические события с либерально-буржуазных позиций [954].
Дневник С. С. Дмитриева позволяет выявить и реакцию историка на кампанию. В записи за 11 марта обнаруживаем любопытный диалог Дмитриева с самим собой. Приведем его полностью: «Обдумываю снова и снова прихожу к твердому выводу, что в космополитизме я не повинен. Я всегда старался воспитывать советский патриотизм и на материале 19 в. показывал первенство русской культуры во многих великих делах. Мои крупные ошибки, допущенные в учебнике и хрестоматии, в основном правильно были показаны в рецензиях и на обсуждениях. От влияния русских буржуазных либеральных историков нужно избавляться, и чем решительнее, тем лучше» [955].
В предложенном отрывке показательно все. И страх, и чувство неуверенности. Но главное, что историк мыслит в рамках того дискурса, который для
