этом свидетельствует Н. И. Павленко [977]. Негативное отношение к Л. В. Черепнину явственно прослеживается на страницах дневника М. Н. Тихомирова [978].
В определенной степени перед нами эффект атомизации общества. По мнению основателя тоталитарной теории Ханны Арендт, это делалось намеренно, чтобы превратить общество в разобщенную массу, неспособную к консолидации и сопротивлению [979]. Тем не менее, невооруженным взглядом видно, что атомизация не носила всеобъемлющего характера. Более того, неформальная структура корпорации историков устояла.
Увольнение И. И. Минца привело к тому, что сотрудники факультета, патронируемые академиком, оказались в тяжелом положении. В данном случае мы имеем дело с типичным случаем падения патрона корпоративного уровня. Выстроенная им патронажная сеть сложилась буквально как карточный домик. Так, Г. Н. Анпилогов, отметившийся в ходе «борьбы с объективизмом», вынужден был покинуть исторический факультет и был командирован в Венгрию. В письме от 5 февраля 1950 г. к своему ученику А. П. Пронштейну М. Н. Тихомиров описал последнюю встречу с Анпилоговым: «Недели две назад ко мне явились гости. Кто бы Вы думали — Анпилогов и Разгон. Анпилогов пришел проститься перед отъездом. Первый момент смущения прошел, мы посидели и выпили даже, конечно, я не пил за немочью. По своей оптимистической склонности я был все-таки доволен этим визитом. В конце концов, ведь не в нем же одном дело, хотя я ему и сказал откровенно, что мне он сделал большую неприятность» [980]. И. М. Разгон уехал в Томск, где укоренился и основал собственную школу [981].
В определенном смысле от кампании пострадал даже А. Л. Сидоров. В 1948 г. он сдал в Госполитиздат рукопись своей докторской диссертации «Экономика России в годы Первой мировой войны, 1914–1917». В условиях непрекращающихся погромов, когда любая монография неизбежно вызывала критику, историк предпочел забрать рукопись из издательства [982]. Такой шаг мог быть обусловлен целым рядом соображений. Во-первых, элементарным желанием перестраховаться и не подставляться под удар. Во-вторых, публикация книги неизбежно, согласно ритуалу критики и самокритики, должна была вызвать поток критических разоблачений. В ситуации, когда А. Л. Сидоров рвался по карьерной лестнице, это могло не просто осложнить его путь, но и перечеркнуть все усилия.
2. Заседание кафедры истории Средних веков МГУ
По логике кампаний заседания должны были пройти и специально на кафедрах. Здесь происходила «детализация» найденных ошибок, поиск новых, обнаруживались новые жертвы. Проработки в узких коллективах давали многое: микроклимат в среде, и без того недружелюбный, резко ухудшался, а контролирующим органам давалась новая, весьма полезная информация об ученых. Раскол сообщества делал его более управляемым.
К сожалению, стенограммы кафедральных заседаний почти не сохранились. Их массово уничтожали во время «макулатурных кампаний». Во многом благодаря случаю была сохранена, а впоследствии опубликована стенограмма объединенного заседания сектора Средних веков Института истории и кафедры истории Средних веков МГУ, прошедшего 23 марта.
И кафедру, и сектор возглавлял многострадальный академик Е. А. Косминский. Он же и открыл заседание. Но главную скрипку играл явно не он. В прошлом году, во время «борьбы с объективизмом», его выступления, открывавшие заседания, не пришлись по вкусу сторонникам жесткой линии. Теперь главный доклад делала Н. А. Сидорова. Ее выступление действительно стало боевым и наполненным аналогиями с холодной войной. «Космополитизм — это своего рода бактериологическое оружие в той “холодной” войне, которую силы международной империалистической реакции ведут против всего передового человечества» [983], — говорила она.
Но не броские сравнения были главным содержанием речи. Поиск ошибок и публичное их разоблачение — вот цель Сидоровой. Недаром выступавшая часто подчеркивала, что ту или иную монографию или статью она прочитала по поручению партийного, институтского или университетского начальства [984]. Тем самым, видимо, она стремилась подчеркнуть, что выполняет свой долг, а не реализует собственные амбиции.
Сидорова напомнила, что в Академии наук и на историческом факультете МГУ была обнаружена и разоблачена «группа Минца». Прошлась она и по журналу «Вопросы истории», заявив, что он «измельчал», а в редколлегии «существовала атмосфера благодушия, самоуспокоенности и семейственности» [985]. Она выделила основные признаки «космополитизма»: «1. Проповедь единой мировой науки. 2. Преклонение и низкопоклонство перед буржуазной западной наукой. 3. Принижение исторической роли русского народа, русской и советской культуры. 4. Традиционализм, отрицающий принципиальное существо и значение науки советской, науки, которая зиждется на единственно научном методе марксизма-ленинизма. 5. Игнорирование принципа партийности. 6. Пренебрежительное отношение к вопросу о приоритете русской науки. 7. Идеалистические вывихи, носящие ярко выраженный космополитический характер» [986]. Легко заметить, что некоторые пункты носили противоречивый характер. Так, критику дореволюционных ученых под видом борьбы с традиционализмом могли повернуть как отрицание приоритета русской науки, и наоборот. Принцип партийности вообще был размытой, аморфной формулой. Так же как и «идеалистические вывихи».
Сочетанием различных ошибок был назван уже многократно критикуемый «Византийский временник». Передовая статья, где подчеркивалась преемственность с дореволюционной традицией, была объявлена порочной и лежащей на совести Е. А. Косминского [987].
Много критики прозвучало и в адрес Б. Т. Горянова. Особенно Сидорова акцентировала внимание на его предисловии к книге французского византиниста Ш. Диля, в котором он признавал высокие заслуги ученого перед наукой и рекомендовал монографию советскому читателю. По заявлению выступавшей, «советская наука по истории Византии предстает в этих трудах — предисловиях Б. Т. Горянова — только как некий, если можно так выразиться, “критический перерабатыватель” буржуазного византиноведения» [988].
Проявление «космополитизма» было обнаружено и в творчестве искусствоведов В. Н. Лазарева, М. В. Алпатова и Н. И. Брунова, которые слишком часто ссылались на иностранные исследования. В. Н. Лазареву припомнили историю с его статьей о фресках Св. Софии, где он высоко оценил работу американских реконструкторов. Естественно, не могла в своем выступлении Сидорова пройти мимо О. Л. Вайнштейна и его книги «Историография Средних веков». Она заявила, что сразу же после выхода труда Вайнштейна стала его непримиримым критиком, найдя в нем множество пороков.
Но все перечисленные выше случаи, по мнению Сидоровой, слишком очевидны. Гораздо важнее найти «преклонение перед буржуазной западной наукой у тех наших историков, которые не только с внешней стороны путем ссылок на иностранные работы высказывают свое низкопоклонство, но и являются людьми, не расставшимися с буржуазным влиянием, людьми, которые не критикуют этот материал и те выводы, которые были взяты ими из буржуазной исторической литературы» [989]. Таким ученым был назван А. И. Неусыхин, чья монография «Общественный строй древних германцев» (1929) была объявлена написанной под влиянием идей А. Допша [990]. Автор уже неоднократно каялся за свою работу еще в 30-е годы, но теперь о ней вновь
