Разминая плечи, Андрей Арсентьевич встал. И лишь теперь заметил, что вместе с газетами сбросил на пол и тоненькую, почти квадратную бандероль. На ней был обозначен обратный адрес: Светлогорск, от Н.Г.Алихановой. Кто такая?
Разорвал оберточную бумагу бандероли. Сборничек стихов некой Надежды Алихановой, изданный в Светлогорске. Оформлена книжка старательно и все-таки провинциально. Обязательная кедровая ветка над контурами далеких гор. И золотом внизу тиснение - "Течет река времени". Нечто грустное. И философическое. Вернее, претенциозное?
Он приподнял твердую корочку переплета. На белом форзаце очень мелким, четким почерком было сделано авторское посвящение:
Андрею Арсентьевичу Путинцеву
Надежда, как Татьяна,
письма не слала к Вам.
Поэт ведь знает сам:
стихи не без изъяна.
И все ж перо бежит
(не будьте слишком строги!),
рука моя дрожит,
слагая эти строки,
пусть в смехе или плаче,
я не могу иначе.
Не побоясь молвы,
я спрашиваю прямо:
счастливы ль Вы?
А я? Теперь...
Седая Дама.
Подпись: Н.Алиханова. И постскриптум: "Мне очень тяжело. Простите. Но почему-то я вспомнила Вас".
Андрей Арсентьевич тоже вспомнил: "ярмарка невест" у Седельниковых, Надя, Надежда Григорьевна, врач, будущий доктор медицинских наук, "исследователь" его электрокардиограмм и рентгеновских снимков... Только почему Алиханова? Тогда у Нади фамилия, кажется, была другая.
На обороте титульного листа в издательской аннотации он прочел: "Это третий сборник стихов светлогорской поэтессы, удачно сочетающей свое творчество с основной работой: она профессор медицинского института и главный врач..."
И тогда прорезался в памяти драматический рассказ Серафимы Степановны Зенцовой, которая после санатория поддерживала переписку с Ольгой. Зенцовы, как это бывало частенько, оказались у Широколапа одновременно с Андреем.
Он тогда не очень вслушивался в этот рассказ, а Серафима Степановна говорила о некой женщине, хорошем докторе, вышедшей замуж за вылеченного ею превосходного человека, в долгой и трудной борьбе прямо-таки отнятого у смерти. А счастье их короткое подстерег случай. Пошли вдвоем весной на прогулку за реку. Цветы, птички поют, светлая радость во всей природе разлита. Вернулась же черной ночью одна. У мужа внезапный сердечный приступ, а патрончик с нитроглицерином остался дома в другом пиджаке. Жена не проверила, жена-доктор... Каково-то ей было там, на цветущей поляне, закрывать мужу глаза?
Конечно, это Надежда Григорьевна.
Что написать ей в ответ? Счастлив ли?
Андрей Арсентьевич обвел взглядом свою мастерскую, кипы связанных папок, отдельные листы бумаги с рисунками, разбросанные где попало, полку с выстроенными в ряд ста сорока двумя проиллюстрированными книгами, "квадратуру круга" с лежащим на полу возле нее бязевым покрывалом.
Рука его нечаянно коснулась Дашиного лица. Он не отвел ее, но побоялся пальцами дотронуться до губ, таких живых, нежных, кощунственно погасить светлую недоверчиво-радостную улыбку.
Что ответить Надежде Григорьевне? Далекой и давней "Татьяне", тогда не приславшей к нему письма...
9
Приглашение Зенцовых провести у них вечерок Андрей Арсентьевич принял с большой неохотой. Все, что не относилось прямо или хотя бы косвенно к его работе, он считал потерянным временем.
Он посещал все художественные выставки, ходил в театры и особенно часто в кино, даже на посредственные фильмы. И какие-то крупицы знаний или эстетического наслаждения от таких посещений у него все-таки оставались. Но сидение за обильным праздничным столом и пустые, беспорядочные разговоры, кроме чувства уныния, не приносили ничего. Андрей Арсентьевич иногда себя спрашивал: а чем пустая кинокартина лучше пустого застольного разговора?
Пробовал разобраться в этом. И получалось: в разговоре так или иначе и самому надо участвовать, банально отвечать на банальные вопросы, жевать и жевать что-то, хотя бы и очень вкусное, когда есть уже совершенно не хочется, в кино же и на плохом фильме мозг, словно сито-решето, не пропустит ненужного для художника, а что-то хорошее в нем непременно отыщет. Нельзя бесконечно напрягать только воображение, создавая все новые и новые образы. Художнику необходима натура. Которая, впрочем, тоже не идеальна в своей целостности. Вот фильм на время и становится такой натурой.
Не хотелось Андрею Арсентьевичу идти к Зенцовым еще и потому, что накануне в вечерней газете было опубликовано сообщение о том, что ему присвоено почетное звание народного художника республики. Значит, добрая половина всех разговоров будет складываться, конечно, вокруг его персоны. Вдобавок между рюмочками вина, которого он и в рот не берет. Зачем все это ему нужно?
Не хотелось ему встречаться в домашней обстановке и с Германом Петровичем, также приглашенным Зенцовыми. На работе он говорлив неимоверно, что же будет, когда он подвыпьет? А к этому есть основания: Герман Петрович в состоянии душевной неустроенности. Прошла всего лишь неделя, как он развелся с женой. Второй по счету. Зенцовы одобрили его поступок, больше того, считали, что решиться на это надо было давно.
Андрей Арсентьевич ответил бы на приглашение твердым отказом, но Серафима Степановна вскользь упомянула о Даше, которая тоже придет - есть идея одна интересная у Германа Петровича, - и Андрей Арсентьевич согласился. Вдруг ему представилось, как подвыпивший Широколап начнет приставать к Даше со своей "интересной идеей" - какой? - говорить дерзости, и некому будет ее защитить, потому что Зенцовы считают Германа Петровича просто веселым, обаятельным человеком, которому вполне дозволено игриво подшучивать над своим "великим визирем" с намеком, что и развелся-то, дескать, он вовсе не зря.
Вот это последнее обстоятельство, пожалуй, и сыграло главную роль в решении Андрея Арсентьевича. Его точила подспудная мысль: неужели... Он отгонял ее от себя - какое мне дело? - и все-таки думал. Нет, это так нелепо: Даша - жена Германа Петровича. Третья жена...
Стол у Зенцовых был накрыт отменно. Серафима Степановна, привычная к приему иностранных гостей, умела хозяйничать.
Разговор начался, конечно, с факта присвоения Андрею Арсентьевичу почетного звания. Серафима Степановна, разливая в высокие с золотым ободком фужеры какое-то извлеченное из полированного серванта марочное вино, вдохновенно заявила:
- За нашего дорогого! Есть лишь одна несправедливость: почему так поздно? Андрей Арсентьевич, как могли вы, оформив сто тридцать семь книг, столь долго оставаться незамеченным?
- Сима, все книги Андрея Арсентьевича замечены, и многие награждены дипломами, Почетными грамотами, - мягко поправил жену Николай Евгеньевич. И главное, замечены теми, кому адресованы, маленькими читателями. Ты ведь сама сколько раз говорила, в каком восторге дети от рисунков Андрея Арсентьевича. А это награда немалая. За ваше здоровье, за ваши успехи, мой дорогой!
- Признаться, - сказал Герман Петрович, - при первом знакомстве с Андреем Арсентьевичем я посчитал его, говоря мягко, за маляра-мазилу. Теперь - ого! - какая знаменитость...
- Не надо, Герман Петрович, - остановил его Андрей Арсентьевич.
- Но почему же! - воскликнул Герман Петрович. - Знаменитость так знаменитость. Письма от детей и родителей к вам теперь мешками пойдут. Давайте вот и все мы, - он обвел круг рукой, - коллективное письмо сочиним. В газету. С этаким придыханием. Дария, готовь проект!
Даша смутилась, взглянула на него умоляюще: зачем хороший разговор превращать в балагурство, вдобавок и обидное по тону? Но Германа Петровича тотчас поддержала Серафима Степановна. Придавая значение не его словам, а самой мысли, она радостно захлопала в ладоши.
Андрей Арсентьевич встал.
- Прошу, я прошу всех, - сказал он, почему-то глядя только на Дашу и улавливая на ее лице к себе сочувствие, - не писать никаких писем, если это говорится серьезно.
- На высшем пределе! - стукнул кулаком по столу Герман Петрович.
- Почему не писать? - уныло спросила Серафима Степановна. - Мы это сделать хотим от доброго сердца. Помочь еще больше распространиться популярности вашей.
- Верю, - сказал Андрей Арсентьевич. - Но слушать это мне тяжело. Мне помогать ни в чем не надо, тем более в создании популярности. В своей мастерской я работаю всегда без помощников. А что вышло из мастерской, мне уже не принадлежит.
- Народу? - немного ёрничая, спросил Герман Петрович. - Истории?
- Народу, - сухо, с вызовом подтвердил Андрей Арсентьевич. - И хорошо, если бы еще и истории.
Николай Евгеньевич побарабанил пальцами по столу.
- Не будем разжигать страсти, - миролюбиво проговорил он. - Хотя замечу, я полностью на стороне Андрея Арсентьевича, исходя из его характера и преклоняясь перед его скромностью. Никаких писем, разумеется, писать не будем. Просто: за ваш талант, Андрей Арсентьевич!
