Берч имеет простецкий вид, но это эрудированный, энергичный ученый; он является и редактором старейшего в мире журнала по кардиологии «American Heart Journal». Дома у него я видел сувениры, вывезенные Берчем из Африки – большие барабаны (на которых можно сидеть), какие-то стулья черного дерева из Конго, музыкальные инструменты племени банту и т. д. «Самая интересная страна современного мира – это Африка», – говорил Берч, рассказывая о своем участии в охоте на львов и крокодилов (если это были не сказки барона Мюнхгаузена). Притом он описывал тропические леса, озеро Виктория-Пьяссо. «У вас в России мне понравился Кремль и Самарканд. Ну еще Сочи – гораздо красивее, чем наша душная и низменная Флорида».
Нью-Орлеан во многом – французский город: мы побывали в старых кварталах с множеством кабаре, в которых виднелись через раскрытые двери голые подавальщицы и танцовщицы, зашли в павильончик, известный своим отличным джазом (большая толпа стояла со счастливыми лицами и в такт двигала руками и ногами, даже как бы вся дрожала, и, признаться, я сам стал невольно поддаваться захватывающим ритмам и дрожать!). Днем мы объездили улицы с блестящими виллами. На набережной мы любовались грандиозными и вместе с тем легкими мостами через Миссисипи.
Вернулся я в Нью-Йорк, как домой, – и через день отправился действительно домой, в Москву.
Среди немного неприятных ощущений этой поездки отмечу одно: читал я подробный материал об убийстве президента Кеннеди – и было досадно узнать, что Ли Освальд, предполагаемый убийца, жил в Советском Союзе три года, был женат на русской, был коммунистом, что в его квартире висят портреты Маркса, Энгельса и Ленина, что его библиотека полна книг по марксизму-ленинизму. Это официальные материалы, и в ответ на них не было сделано каких-либо опровержений, за исключением того, что к моменту данного события Ли Освальд не состоял в рядах партии.
* * *
Последние 10–12 лет жизни (я имею в виду к данному моменту – а сколько придется еще жить, мне неведомо) я то куда-нибудь еду, то откуда-нибудь приезжаю. Но, конечно, большую часть времени я все же в Москве, дома. Мое детище – Институт терапии – переехал в новое большое здание, в котором много больных, много врачей, много лабораторий. Много ли полезной науки дает он, не мне судить. Все же с годами он окреп, это теперь уже признанный центр кардиологии в Союзе – не только формально, но и фактически.
Институт стал известным и в зарубежных странах, чему отчасти мы обязаны визитерам: изо дня в день у нас – иностранные посетители, которых мы водим то туда, то сюда; как Академия, так и Минздрав сплавляют к нам, естественно, всех гостей по нашей специальности, – понятно, что, возвращаясь домой, они рассказывают об Институте и обо мне, его руководителе.
...
Институт стал известным и в зарубежных странах, чему отчасти мы обязаны визитерам
Я вошел в состав редколлегий международных кардиологических журналов (два американских журнала – «Am. Heart J.» и «Am. Journal of Cardiology»; одного издающегося в Амстердаме – «J. of Atherosclerosis», одного в Италии – «Molatti Cardio-vascolatia», одного в Париже – «Actualité angio-cardiologie», одного в Праге – «Cor et Vasa»), я почетный член ряда международных обществ и академий (последний раз стал почетным членом французского общества кардиологов, что, признаться, мне особенно лестно) и т. д.
На базе Института терапии открыт международный центр по борьбе с атеросклерозом (один из центров этой системы по ВОЗ). Я и А. М. Вихерт часто фигурируем как эксперты ВОЗ и ездим в Женеву.
Наш Институт устраивает ежегодные сессии, которые превратились во всесоюзные конференции или съезды; к нам приезжают все видные терапевты (с кардиологическим уклоном) из периферийных вузов, из далеких областей, даже из Владивостока, с Сахалина, не говоря уже о Среднеазиатских, Закавказских и Прибалтийских республиках.
Мы выпускаем брошюры, в том числе и популярные (например, мои «Сто вопросов и ответов» переиздавались уже три раза огромным тиражом), методические указания и т. п. По моей инициативе создан в Советском Союзе журнал «Кардиология», правда, 6 номеров в год (притом тощих), но лиха беда начало.
Сейчас мне 65 лет, я подготовил больше сотни кандидатов наук, около 20 докторов медицинских наук, ряд моих учеников занимают кафедры в Ленинграде и на периферии. Два моих бывших ученика являются членами-корреспондентами академии, я выпустил в свет около 150 научных печатных работ, 2 общепринятых учебника, 7 монографий (из которых одна была четыре раза переиздана, две – переведены на немецкий и китайский языки, а одна – на английский).
Я не заслуженный деятель науки РСФСР, это звание, на получение которого меня неоднократно выдвигал I МОЛМИ, не получало поддержку со стороны руководства Минздрава! И т. д. Особенно не приятны для моего самолюбия были повторные провалы с Ленинскими премиями. Ну за книгу «Гипертоническая болезнь» премию можно было не присваивать, так как за несколько лет до этого присудили – посмертно – премию Г. Ф. Лангу за книгу того же названия. Но – «Атеросклероз»! Вся медицинская терапевтическая общественность горячо поддержала выдвижение этой книги на получение премии – многие десятки протоколов и резолюций об этом были присланы в Комитет, были постановления ряда институтов, Академии. Мне лестно было читать замечательные отзывы об этой книге в печати, присуждение премии, казалось, предрешалось почти единодушным голосованием в медицинской секции. И вдруг провал, не хватало трех голосов (из 80). Провал был вызван: а) походом против книги, то есть против меня, хирурга Бакулева, бывшего президента академии – по личным мещанским мотивам; б) отрицательным отзывом одной сотрудницы Н. Н. Аничкова – Волковой (а сам Н. Н. Аничков дал более или менее положительный отзыв); в) выступлением химика с армянской фамилией, академика, кажется, его фамилия Клуянц, заявившего, что все равно кругом мрут от атеросклероза – за что же давать премию? Это заявление вызвало живую реакцию ихтиозавров (членов комитета). В дальнейшем для моего утешения академия дала мне за эту книгу премию имени Боткина, и на том спасибо.
Таким образом, дым отечества нам не только сладок и приятен, но по временам может быть и ядовит.* * *
Из многочисленных поездок мне хотелось бы описать еще поездки в Испанию, Латинскую Америку, Бельгию, Англию, в Японию и в Швейцарию.
В Испанию мы отправились в составе Тареева, Яблокова и меня на 4-й конгресс по внутренней медицине в сентябре 1956 года в Мадриде. Так как дипломатических отношений между СССР и Испанией не существует, то испанские визы мы должны были получать в Париже. Дня три мы провели в этом чудесном городе. В аэропорту в Мадриде на таможне стали осматривать наш багаж – для проформы. «А это что за тюк?» – спросил чиновник. Наш переводчик, не моргнув глазом, объяснил: «Это подарки членам конгресса – научные книги по медицине». – «Ну, хорошо». Если бы чиновник стал распаковывать сверток, он увидел бы «научные книги по медицине» – «Диалектика природы» и «Анти-Дюринг» Энгельса, труды объединенных сессий Академий по сельскому хозяйству и физиологии и т. д. Потом мы заметили, как к нашему переводчику в номер приходила какая-то молодежь.
Интересная страна, интересный народ. Начать с того, что шофер машины, на которой мы прибыли в гостиницу, узнав, что мы из Москвы, отказался с нас взять плату за проезд, этим выражая симпатию. Швейцар этой фешенебельной, чисто американской гостиницы, по утрам выпуская нас, вызывал такси и говорил: «Рус, совьет, карошо!» Мы ездили в университет, где заседал конгресс, и на фронтоне его здания краснел среди флагов государств, чьи делегации участвуют в конгрессе, наш советский флаг – а ведь последний раз красный флаг висел здесь в период восстания, когда именно здание университета служило последним оплотом защитников революционной Испании в Мадриде. Любопытно далее, что на банкете в честь конгресса, состоявшемся в парке, среди расцвеченных электрическими лампочками южных деревьев и кустов, данном мэром города, меня пригласили за стол президиума, и я сидел рядом с его женой, а оркестр исполнял испанское каприччио Чайковского и болеро Глинки. Наконец, на великолепном ужине у президента конгресса Хименс-Диаса в его вилле я и Тареев были за одним столом с ним и с министром здравоохранения правительства Франко! Кстати, профессор Диас, получивший громадное состояние по наследству, его истратил на создание Института кардиологии; он лично показывал нам и небольшому числу других делегатов конгресса замечательное здание, обширные лаборатории, блестяще оборудованные, но пока только самое раннее начало науки.
...
Если бы чиновник стал распаковывать сверток, он увидел бы «научные книги по медицине»
А страна? Мадрид старый особенно хорош: прелестные решетки балконов, мавританский стиль окон; смесь романского и европейского барокко с арабскими формами. Мадрид новый не слишком американизирован, без небоскребов. По кривым улицам снует толпа. Вы легко замечаете два типа мужчин: вот идут многочисленные Санчо Пансы, коренастые, невысокие, а вот над ними возвышаются отдельные Дон Кихоты, высокие идальго, с благородными лбами и удлиненными подбородками, украшенными усами и клиновидной бородкой. Женщины также двух сортов; молоденькие Кармен, они тонки, гибки и стройны, у них большие черные очи и смеющиеся сверкающие зубами губы, они быстры и веселы, и старые, отцветшие тетки, как потухшие угли, они идут медленно, в развалку, угрюмы. И те и другие имеют и нечто общее: а) одеты, главным образом, в черное; б) одинаково кричат (говорят быстро и громко, как будто даже ругаются). Все кажутся слишком темными (загар, черные волосы).
