Наступили дни Октябрьской годовщины. По сему случаю в одном из помещений города был многолюдный митинг, выступали члены общества Уругвай – СССР, а также и я (наша делегация была послана к этой дате).
После речей показали кино, последнюю часть «Тихого Дона». Мне показалось, что некстати: во-первых, одна из героинь заболела сифилисом, другая – утопилась на ваших глазах (сделано, правда, ловко), во-вторых, сам герой – ни вашим, ни нашим, его психология непонятна даже нам, как он может быть интерпретирован чужеземцами, неясно, в-третьих, какое все это имеет отношение к Октябрьскому празднику? (Дали бы «Ленин в Октябре» или «Человек с ружьем»!) Мне сказали: «Тех фильмов не было, и вообще плохо нам помогаете…»
В тот же день вечером мы отправились на вечер – в честь праздника – в Русский клуб. В Уругвае много выходцев из старой России – молокан, духоборов; позже мы посетили одно село, где они живут. Совсем Россия: поддевки, сапоги, избы, самогон, деревенский – рязанский или тамбовский говор… Молодежь, впрочем, – уже уругвайцы, они поженились на местных испанцах или испанках и почти уже не знают русских слов.
...
«Я готов пожертвовать всеми своими капиталами за «спасение своей души» – не в религиозном смысле, конечно, а в смысле служению правильной идее»
На следующий же день пришлось поехать на аналогичный митинг в клуб одной из еврейских общин (тут их две: одна – левых, другая – правых убеждений). Мне предложили выступить о Москве и т. п. Слушали с большим вниманием (они понимают по-русски). После доклада пришли записки: «Есть ли антисемитизм в Москве?» Я решил, что надо действовать не общими фразами, а примерами. «Могу вам привести в связи с этим вопросом два примера, близкие мне и потому абсолютно достоверные. Я – председатель Всероссийского общества терапевтов, а мой заместитель – профессор Мирон Семенович Вовси (бурные аплодисменты). Я заведую кафедрой терапии пятого курса медицинского факультета в Москве, а мой заместитель – профессор Борис Борисович Коган (бурные аплодисменты). Продолжать или ясно?» – «Ясно, ясно», – раздавались возгласы.
На пресс-конференции для сотрудников уругвайских газет и из других стран нас завалили вопросами о Пастернаке. Что за расправа над писателем? Разве у вас пишут только по указке начальства? Я эту неприятную историю объяснил так: «Пастернак – наш известный поэт, и как поэт и переводчик он свободно и всегда печатается. Как прозаик он не был известен. «Доктор Живаго» его первое произведение в прозе. У нас – централизованное издательство, перед тем как вынести решение о печатании того или иного произведения, требуется утверждение – внесение в план. Я, например, написал монографию «Гипертоническая болезнь» – прежде чем ее печатать, она была на рецензии у авторитетных специалистов. Так и «Доктор Живаго» – он поступил на рецензию к определенным, очень известным нашим писателям. Те нашли, что с художественной точки зрения он не находится на должном уровне, дали его критический разбор и посоветовали вернуть рукопись автору для внесения изменений. Что тут такого? Автор передал ее для прочтения кому-то из итальянских гостей, а тот отправил в печать, – далее вся эта шумиха с Нобелевской премией, присужденной нарочно, в пику нам. И совсем не потому не печатался этот роман, что в нем якобы нарисован сочувствующий интеллигент, не верящий в революцию или не желающий стрелять в юнкеров. Многие годы у нас не сходит со сцены спектакль «Дни Турбиных», в котором обрисованы человечески белые офицеры, как честные люди, исполняющие свой долг, принятый на себя перед отечеством – в их понимании. Но в пьесе дано все это художественно». Судя по напечатанным заметкам в газетах, «объяснение» было хорошо принято.
На приеме у посла я познакомился с приглашенными профессорами, литераторами и др. Была, между прочим, «Мисс Уругвай», завоевавшая на последнем конкурсе по красоте первое место. Как раз она сидела напротив меня за обедом, и я успел ее хорошенько разглядеть, – очевидно, все показатели подошли, но совершенство не в них, а в чем-то неуловимом, которого у красавицы, на мое восприятие, не оказалось. Познакомился я там с известным скульптором и графиком Марией Кармен – она мне потом подарила один свой чудесный рисунок (я любуюсь им на даче и вспоминаю его автора как исключительно тонкого и проникновенного человека).
...
На пресс-конференции для сотрудников уругвайских газет и из других стран нас завалили вопросами о Пастернаке
Монтевидео – прекрасный город; часто встречаются признаки испанской культуры – в чертах и характере жителей, в стиле домов с цветущими розами на балконах и внутренними садиками – патио – как в Севилье. Уругвай – маленькая страна, но очень просторная; низменность, небольшие рощи каких-то южных деревьев, изредка – живописные культурные городки. Много скота (кожа и мясо предметы экспорта). В ресторанчиках мы поглядели на ритмичные пляски с кастаньетами и затейливым стуком каблучков, – все поют какие-то сладкие, увлекающие романсы, сменяющиеся зажигательным престо. Живут хорошо, насколько об этом можно судить путешественнику. У одного доктора дома – чудесные дети: два мальчика и две девочки; все обучены французскому языку и игре на рояле, одна любит Прокофьева и Стравинского.
После Уругвая мы очутились в Чили. Там также нас сердечно встретили друзья по аналогичному обществу, в их числе знаменитый поэт Неруда. Это крупный пожилой мужчина, жизнерадостный, смеющийся и, как показалось, немного чудак. У него в Сантьяго вилла – помещения построены над протоком, его комната висит над водой, и он спит под журчание ручья. Другая на побережье Тихого океана (сосед его, директор Института по легочным болезням, устроил виллу из стекла, живут все время в окружении моря, как на корабле). Пабло Неруда в давних приятельских отношениях с Семеном Кирсановым. Он любит собирать экзотические вещи (из Москвы привез гармошку, балалайку, самовар), а с Кирсановым послал в подарок Эренбургу какой-то стул – я так и не понял, индийский ли он или какой, тот тащил стул на пересадках в самолеты. Стихи его в переводе не произвели на меня впечатления, но там, у грандиозных волн прибоя, они воспринимались на непонятном мне испанском языке более поэтично. Сантьяго – большой город, в центре старая испанская крепость; улицы полны веселой толпой (многие женщины – помесь испанской и индийской крови – красивы и гибки). Я выступал с докладом в Чилийском обществе кардиологов; переводил профессор университета патофизиолог-онколог Липшиц (он очутился здесь, очевидно, после Октябрьской революции; у него вилла с обширным садом, замечательная библиотека по истории и культуре индейцев, – кроме патологии, Липшиц известен как автор исследований по этой проблеме). Тут же мне был преподнесен диплом почетного члена общества. Наш визит в Чили вообще был встречен необыкновенно дружественно, нас принимали председатель парламента, министры, ректор университета, говорили о горячем желании чилийских кругов восстановления дипломатических отношений с Россией, о необходимости связи в области культуры, о нас писали в газетах и т. п. Съездили мы и в Вальпараисо, это мощный порт на Тихом океане, мне весьма понравилось. «Не хотите ли прокатиться на остров Пасхи, тут всего 2 тысячи километров», – говорили нам шутливо и подарили по тарелке с изображением фигур, высеченных там на скалах.
В Италии я был дважды. В первый раз летом 1957 года мы с женой в большой группе туристов (профессоров, врачей, научных работников) отправились поездом через Варшаву и Вену. В Варшаве нас возили по строящимся улицам, показывали реставрационные работы по Старому Месту, дворец Понятовского, – гид, обычно говорливая молодая дама, молчала, когда мы объезжали высотный дом, «построенный Москвою» – «в дар». Они недолюбливают этот дар в сталинском стиле. В Вене было приятно прогуляться по веселым улицам, среди хорошо одетой публики, хорошеньких молодых женщин (их тут много); были и в Венском лесу, а также в отличном Kunsthistorischen Museum с его «Юдифью» Веронезе, знаменитой Violante Пальма Веккьо, божественной «Madonna in Grünen» Рафаэла. Были мы и в Бельведере, в церкви Св. Стефана, на кладбище, где похоронены знаменитые музыканты, а также советские воины. Город приятен своим старым барокко. Потом мы сели в поезд, идущий в Италию, сидячие места, скорчившись, просидели всю ночь почти без сна (противный вагон, хоть он и мягкий). Утром пошли красивые горы, потом спустились в долину р. По, городки, много фабрик, сады, романские постройки. Наконец путь по узкой косе через залив и Венеция. Венеция действительно чудный город. И это видишь сразу, ее не надо разглядывать, она сразу в вас входит, сама ее история, ее архитектура. От поэтичных каналов, правда, вы вдыхаете кислый, иногда протухший запах, но перестаете на него обращать внимание в восхищении от потонувших в воду мраморных дворцов, а любой дом здесь кажется дворцом, а камни – мрамором. Мы плывем по Большому каналу на черной гондоле, лодочник в широченной шляпе ловко орудует веслом, мимо (Mesa della Salute Дворца дожей – направляясь на остров (или полуостров?) Лидо; останавливаемся в небольшой приятной гостинице. Переодевшись и помывшись с дороги, мы выходим на балкон.
