другою церкви: во имя Стефана архидиакона, во имя Софии Премудрой и Николы Можайского. Эти указания считают у нас очень важными и сближают их как несомненные исторические факты со словами наших летописей (I и II Новгородской, I Псковской и Софийского Временника) о построении Садком Богатым церкви Бориса и Глеба в Новгороде в XI или XII веке. Ничего нет мудрёного в том, чтоб разбогатевшие купцы древнего времени строили, как и купцы нашего времени, церкви на своей родине. Без сомнения, этот факт всегда существовал и повторялся. Но когда уже достаточно доказано, что вся песня о Садке не заключает ничего русского вообще, ни новгородского в особенности, нет повода ожидать, чтоб и рассказ о построении церквей имел в себе что-нибудь действительно историческое и русское. И на самом деле, обращаясь к тем же самым источникам, которые мы видели выше, мы находим, что церкви нашего рассказа выражают собою не новгородские, не русские, не даже христианские церкви, а те храмы, которые упоминаются в восточных прообразах. Буддийские легенды, где рассказываются путешествия купцов за драгоценностями, обыкновенно кончаются тем, что, воротясь на родину, купецкий голова, начальник экспедиции, приносит дары Будде и из барышей своих строит ему ступу, т. е. храмик или часовню.
Что же касается до подробного рассказа об украшении Садкой выстроенных им церквей: "Кресты, маковицы золотом золотил, местные иконы изукрашивал, изукрашивал иконы, чистым жемчугом усадил, царские двери вызолачивал", то это, без сомнения, не что иное, как переложение на русские христианские нравы повествований об украшении героями буддийских легенд (купцами, царями, царевичами и т. д.) выстроенных ими после благополучных морских путешествий буддийских ступ или храмов. В легенде о Пурне после рассказа об укрощении им бури, спасении брата и благополучном возвращении всех купцов с богатым грузом сандала говорится, что Пурна тотчас же построил Бгагаватту (всевышнему Богу) "храмину из сандального дерева, изукрашенную сандальными гирляндами. По прибытии туда по приглашению Пурны Будда превратил этот храм в хрустальный".
Во-вторых, обратим внимание на игру Садки на лютне. Как уже выше замечено, у нас находили, что в Садке мы имеем "тип древнего нашего гусляра". Предшествующее изложение показывает, что герой нерусский, значит, нечего искать национального типа в самой основе создания. Но, кроме того, довольно странно было бы предполагаемое здесь превращение гусляра в купца. Не говоря уже о том или другом восточном оригинале, даже и в русском тексте герой былины нигде не назван гусляром. Былина называет каждую вещь своим именем, ничего не утаивает: князя так и называют князем, богатыря — богатырём, змея змеем и т. д.; будь Садко гусляр, былина, наверное, назвала бы его, и много раз, этим именем. Но этого мы не встречаем, и только уже наши исследователи, по своим соображениям, нашли необходимым вывести заключение, что Садко — гусляр и даже тип древнерусских гусляров. На самом деле мы находим совсем другое: Садко не гусляр, не скоморох, а просто бедный человек, делающийся потом богатым купцом. Что же касается восточных первообразов, то ни в одном из них не только не говорится, чтоб герой настоящего сказания был музыкант по ремеслу, но даже чтоб он тут вообще производил музыку; напротив, в одной из восточных редакций ("Дзанглун") не герой забавляет музыкой Морского царя, а Морской царь велит потешать спустившегося к нему героя музыкой. Тут вообще дело состоит не в ремесле, не в звании героя, а в общеизвестной мифологической связи музыки с водой и игры на струнах с бурею. Поэтому, какие бы ни были открыты впоследствии ещё новые восточные оригиналы настоящей легенды, кажется, во всяком случае, можно с достоверностью предполагать, что нигде герой не окажется музыкантом по ремеслу, гусляром. Гусли наших сказок и песен — это лютня и вина (род арфы) индийских и тибетских рассказов. На лютне и вине играют там очень часто цари, царевичи, царевны, брахманы, отшельники, купцы и т. д. Знаменитый индийский царь Удаяна сам учит свою невесту, царевну Васавадатту, пению и игре на лютне, и в этом занятии проводит целые дни; ему самому волшебная лютня подарена царём Змеев; звуками этой лютни он усмиряет и притягивает к себе диких слонов; царица Васавадатта и сын её, царевич Нараваханадатта взапуски играют на лютне, кто лучше; по выколотии глаз царевичи Гедон и Кунала принимаются играть один на лютне, другой на вине. Наконец, игрою на лютне отличается знаменитый отшельник и мудрец Нарада, и он не только играет на лютне, но даже потешает многочисленную публику буффонством и комическими выходками. Все эти лица и бесчисленное множество других в восточных поэмах, песнях и сказках много играют на инструментах у себя и в людях, а всё-таки они не гусляры. Так точно и Садко.
В заключение укажем на то, что представление расходившегося, бурного моря под видом чего-то пляшущего, и иногда под видом пляшущего человека не есть исключительная принадлежность русской былины о Садке: напротив, это одна из любимейших и употребительнейших фигур восточных поэм. Так, в рассказе Магабгараты о великом потопе говорится: "Море, пляшущее волнами, ревущее водой", а в другом месте, в рассказе Арджуны: "Я увидел море: пенистые, громоздящиеся его волны ходили точно пляшущие горы"; в эпизоде о пари двух сестёр, Кадру и Винаты, много раз говорится: "Море, царь рек, прыгает и пляшет своими движущимися волнами". Иногда олицетворение моря идёт так далеко, что море представляется не только "пляшущим", но даже "улыбающимся волнами".
VII СОРОК КАЛИК CО КАЛИКОЙ
Содержание этой былины следующее. Сорок калик собираются идти со своим атаманом или головой во святую землю "святой святыне помолитися, во Иордане реке покупатися". При этом они кладут на себя такой зарок: кто в дороге украдёт или солжёт, или сотворит блуд и атаман это узнает, того закопать по пояс в землю среди поля и вынуть у него очи косицами (через виски), язьж теменем. Идут калики и приходят в Киев, к князю Владимиру. Там они просят себе милостыни таким богатырским голосом, что от него в первый раз при встрече с князем в поле дрогнула матушка сыра земля и богатыри с коней попадали, а потом, во второй раз, когда они пришли к княгине, Владимировой жене, с теремов верхи повалилися, с горниц охлопья попадали, в погребах питья всколебалися. Таких страшных гостей спешат угостить на славу и
