Александр, однако, был известен как в высшей степени способный и опытный администратор, который почти наверняка лучше своих соперников мог нормализовать ситуацию в Риме, полностью вышедшую при Иннокентии из-под контроля. Говорили, что он никогда не пропускал консисторию (регулярно проходившие встречи кардиналов) — за исключением тех случаев, когда болел или отсутствовал в Риме; никто лучше его не понимал дел курии. Александр был остроумен, очарователен, будучи украшением компании. «Женщины, — писал завистливый современник, — тянулись к нему, как железо к магниту». Чего ему не хватало, так это хотя бы проблеска религиозности. Он не делал секрета из того обстоятельства, что служит церкви только для того, чтобы получить от нее то, что ему угодно, и добивался в этом смысле очень многого. Ко времени своего избрания, которое отпраздновали боем быков на площади перед собором Святого Петра, он стал отцом не менее чем восьми детей по меньшей мере от трех женщин, что вызвало упреки со стороны Пия II, не возымевшие какого-либо действия. Наиболее близкие к нему из этих отпрысков были детьми знатной римлянки Ваноццы Катанеи: Джованни, Чезаре, Лукреция и Гоффредо (или Жофре, по-каталонски Джофре). Не менее пяти членов его фамилии получили кардинальские шапки; Чезаре удостоился ее в возрасте всего восемнадцати лет, причем к этому времени он уже был архиепископом.
Александр занимал папский престол всего два года, когда французский король Карл VIII, о котором историк Г. А. Л. Фишер писал как о «молодом распущенном горбуне с сомнительной психикой», повел армию численностью примерно в 30 000 человек в Италию, положив тем самым начало серии вторжений, которые продолжались семьдесят лет и привели к установлению иностранного господства над большею частью полуострова[203]. Casus belli[204] стал Неаполь. Старая анжуйская династия прервалась в 1435 году со смертью королевы Иоанны II, и неаполитанский престол занял король Сицилии Альфонсо Арагонский, которому наследовал его побочный сын Фердинанд[205], а затем сын Фердинанда, тоже Альфонсо. Однако незаконнорожденный внук узурпатора, как все считали, имел весьма сомнительные права на трон; и Карл, потомок своего тезки Карла Анжуйского, полагал, что у него прав гораздо больше. Все это не сулило ничего хорошего папе Александру. В 1493 году он женил своего сына Гоффредо на внучке Фердинанда, по смерти последнего сразу же признал королем и короновал юного Альфонсо. Неоднократные угрозы Карла низложить его, а также новости о том, что его злейший враг, кардинал Джулиано делла Ровере, заявил о своей поддержке французского короля и двинулся на север на соединение с ним, не вызывали у него энтузиазма.
Для Карла начало вторжения стало многообещающим. Вместе со своим родственником, герцогом Орлеанским, он благополучно пересек Альпы, тогда как свою тяжелую артиллерию отправил морем в Геную. Милан, где теперь властвовал блистательный Лодовико Сфорца (Лодовико «иль Моро»), принял его с энтузиазмом; то же произошло в Лукке и Пизе. Во Флоренции короля приветствовал как освободителя Савонарола — подстрекатель из числа монахов-доминиканцев, и Карл воспользовался случаем, чтобы изгнать Пьеро Медичи, не проявлявшего и малой доли тех государственных дарований, которыми обладал его отец, скончавшийся двумя годами ранее. 31 декабря 1494 года Рим открыл ворота перед Карлом, и он водворился в Палаццо Венеция, в то время как Александр, тщетно взывавший к султану Баязиду о помощи, ненадолго нашел убежище в замке Святого Ангела. Однако уже через две недели состоялась первая встреча между королем и папой, а знаменитое обаяние Александра довершило дело. 17 января 1495 года он отслужил мессу перед 20 000 солдат французской армии на огромной площади перед собором Святого Петра с участием самого Карла в качестве служки.
Французы оставались в Риме еще десять дней. Как и все оккупационные армии, они вызывали все большую неприязнь местного населения. Солдаты Карла выказывали мало уважения к жителям города. Каждый день приносил известия о притеснениях, грабежах и изнасилованиях. Подвергся ограблению даже дворец Ваноццы Катанеи. С нескрываемыми радостью и облегчением римляне наблюдали за тем, как французы выступили на Неаполь, сопровождаемые Чезаре Борджиа — официально папским легатом, фактически же заложником, который должен был гарантировать лояльность его отца. С ним также отправился принц Джем, единственный человек во всей этой многочисленной компании, об отъезде которого сожалели.
22 февраля Карл вступил в Неаполь. Король Альфонсо немедленно отрекся от престола и ушел в монастырь. Его сын Ферранте бежал, спасая свою жизнь. С другой стороны, неаполитанцы, которые всегда видели в представителях арагонской династии не более чем чужеземных узурпаторов, встретили французского короля как героя. 12 мая его короновали вторично. Однако, как ему пришлось вскоре убедиться, это были две совершенно разные вещи — молниеносное наступление и программа длительной оккупации. Неаполитанцы, радовавшиеся изгнанию арагонцев, вскоре, в свою очередь, обнаружили, что одного иноземного угнетателя сменил другой, весьма на него похожий. Все больше возрастало беспокойство и среди жителей многих маленьких городов, которые увидели, что им приходится содержать без понятных для них причин вызывавшие недовольство и зачастую весьма недисциплинированные французские гарнизоны.
За пределами Неаполитанского королевства люди также стали испытывать тревогу. Даже в тех государствах, итальянских и прочих, которые прежде благосклонно относились к наступлению, предпринятому Карлом, теперь задавались вопросом, насколько же далеко намерен зайти молодой завоеватель. Фердинанд и Изабелла, которые сами мечтали завладеть Неаполем, заключили союз с императором Максимилианом, который был скреплен браком их дочери Хуаны, впоследствии известной (не без серьезных к тому оснований) под прозвищем Безумной, с сыном Максимилиана Филиппом, и подготовили флот для вторжения.
И даже бывший союзник короля Лодовико Сфорца «Моро» Миланский, к тому времени встревоженный так же, как и остальные, был возмущен присутствием в соседнем городе Асти герцога Орлеанского, чьи претензии на Милан, поскольку он являлся внуком герцогини Валентины Висконти, были не менее серьезными, чем его собственные или чем претензии Карла на Неаполь. Папа Александр, к которому к этому времени возвратилось его хладнокровие, добился значительной поддержки идеи антифранцузского союза, так называемой Священной лиги, номинально преследовавшей мирные цели, но по сути имевшей единственную цель — спровадить нового короля.
Когда Карл в Неаполе узнал о создании лиги, то его охватила ярость, однако он правильно оценил опасность, перед лицом которой теперь оказался. Что еще хуже, он лишился двух высокопоставленных заложников. Чезаре просто ускользнул; у Джема в Капуе начался жар, и через несколько дней он скончался. Таким образом, всего через неделю после коронации в Неаполе Карл покинул свое новое королевство навсегда и направился на север, сопровождаемый 20 000 мулов, нагруженных добычей из Неаполя. Рим охватила паника при мысли о его возвращении. Александр и большинство членов курии бежали в Орвьето, оставив одного-единственного несчастного кардинала встречать короля.
К счастью, на сей раз французская армия показала себя на удивление хорошо — видимо, потому, что Карл не хотел терять время и стремился быстро и безопасно пересечь Альпы. Он был бы не прочь добиться аудиенции у папы, чтобы обсудить вопрос о возможном роспуске Священной лиги и добиться от папы полного признания его коронации в Неаполе. Однако папа явно решил уклониться от встречи, и королю ничего не оставалось, как только смириться с этим. Марш, во время которого приходилось в разгар лета тащить через Апеннины тяжелую артиллерию, превратился в настоящий кошмар. А когда 5 июля Карл достиг небольшого города Форново близ Пармы, то столкнулся там с армией лиги численностью примерно в 30 000 человек под командованием Франческо Гонзага, маркиза Мантуанского. Эта битва, единственная за всю кампанию, началась на следующий день и закончилась очень быстро; однако она была самой кровавой из всех, какие видела Италия за последние 200 лет. Прошли времена прежних наемных condottieri, которые стремились максимально продлить войну и продолжать жить ею; зачастую они были склонны рассматривать битву как нечто вроде величественной паваны с рукопашным боем и столь слабым и неточным артиллерийским огнем, что он не мог причинить серьезного вреда. Французы стали применять совершенно иные методы боя: они с их швейцарскими и немецкими наемниками сражались для того, чтобы убивать, и тяжелые железные ядра, вырывавшиеся из жерл их орудий, причиняли ужасные раны.
