Довольно большое количество – 6,1 процента «клиентов» тайного сыска – составляли колодники, пытавшиеся путем объявления «слова и дела» достучаться до властей, добиться истины, смягчить свое наказание или отомстить своим недоброжелателям. Все другие слои населения давали подследственных уже гораздо меньше: купцы – 2,8 процента, посадские – 4,5 процента, духовенство – 2,4 процента, что примерно соответствует тогдашнему удельному весу этих групп в социальной структуре российского общества. Остальные дела касались не установленных «прочих»: людей без рода и племени, городских «женок», бродяг, нищих, отставных солдат, беглых рекрутов, скитавшихся «меж двор» и кормившихся «черной работой».[419]
После «бироновщины» и ареста самого герцога интенсивность работы Тайной канцелярии в «незаконное правление» императора Ивана Антоновича и его матери-регентши Анны Леопольдовны в 1740–1741 годах заметно снизилась, и по столице ходили слухи о предстоявшей ликвидации этого учреждения. Но при «доброй» императрице Елизавете Петровне количество расследуемых им дел не только не сократилось, а наоборот – возросло, особенно во второй половине царствования. Подсчет по ведомостям, составленным при передаче в архив документов Тайной канцелярии, показывает, что при Анне Иоанновне в среднем за год рассматривалось 161 дело, а при Елизавете – 277.[420] Соответственно увеличилось и количество арестантов, но их точным статистическим подсчетом по елизаветинскому и екатерининскому царствованиям мы пока не располагаем.
Н. Я. Эйдельман подсчитал, что за 35 лет екатерининского правления – с 1762 по 1796 год – через орган политического сыска прошло 862 дела, в среднем по 25 в год. При Павле I же (считая с 1 января 1797 года) было открыто 721 дело, в среднем 180 в год – в семь раз больше, чем в предшествовавшее царствование. Кроме того, 44 процента обвиняемых в последние годы существования Тайной экспедиции были дворянами (при этом благородное сословие составляло 1 процент населения империи); примерно одинаково были представлены три группы (купеческо-мещанская, крестьянско-казацкая вместе с городскими низами, иностранцы), а духовенство и солдаты дали менее 9 процентов общей численности подследственных.
Ниже мы рассмотрим наиболее характерные типы преступлений, нарушавших политическую стабильность в империи в XVIII столетии.
Уже в 1725 году имели место случаи отказа от присяги императрице Екатерине I: «Не статочное дело женщине быть на царстве, она же иноземка». В плохо сохранившихся за этот период делах Тайной канцелярии попадаются сообщения о казни (довольно редко встречающемся в ее работе наказании) нескольких лиц: рассыльщика Федора Бородина, крестьянина Еремея Белокопытцева – за неизвестные, но «великие» преступления. Есть упоминания об уничтожении таких дел – к примеру, показаний казненного в 1726 году «калуженина» Алексея Анцифорова за «злые слова» в адрес Екатерины.[421]
В мае 1725 года отправился в Соловки «карла» императрицы Яким Волков за «противные его слова против персоны ее императорского величества».[422] Священник стоявшего в Петергофе Нарвского полка Иван Алексеев был арестован за отказ от присяги и заявление, что Синода «он не знает, а знает патриархов и своего архиерея».[423] В мае 1725 года датский посол Вестфален сообщил о казни некоего полковника, также не признавшего новую императрицу. Зимой и весной 1726 года в столице горели дома обывателей и трижды – Адмиралтейство, где были уничтожены 30 новых галер и 30 тысяч пудов провианта для флота. Власти предполагали диверсию; но был пойман и казнен лишь несовершеннолетний Аристов, поджигавший дома соседей.[424]
В такой обстановке ликвидация петербургской Тайной канцелярии была мерой преждевременной и, скорее всего, обусловленной борьбой за власть внутри правившей «команды». Толстой явно проигрывал соперничество с Меншиковым, тем более что с подачи последнего было решено создать специальную охрану императрицы – кавалергардскую роту «из знатного шляхетства самых лучших людей из прапорщиков и из поручиков». В течение нескольких месяцев Военная коллегия подбирала кандидатов – не из гвардии, а из офицеров армейских полков. К началу 1727 года эта «гвардия в гвардии» насчитывала 56 человек во главе с капитан-лейтенантом – тем же Меншиковым.[425] Разгорались и другие конфликты. С Меншиковым поссорился генерал-прокурор Ягужинский.
В апреле разразился скандал, виновником которого явился вице-президент Синода, новгородский архиепископ Феодосий Яновский. «Духовные пастыри весьма порабощены», – считал он, отказавшись служить панихиду по императору. Остановленный 12 апреля 1725 года при въезде на мост близ дворца (спящая до полудня императрица запрещала пропускать грохочущие кареты) Феодосий заявил: «Я де сам лутче светлейшего князя», – и в гневе отправился к царице; когда его не пустили, «вельми досадное изблевал слово, что он в дом ея величества никогда впредь не войдет, разве неволею привлечен будет».[426] После неоднократного отказа архиепископа явиться к царскому столу терпение Екатерины лопнуло. Следствие во главе с П. А. Толстым быстро нашло обвинительный материал в виде «продерзливых слов» Феодосия и его заурядных хищений из сокровищниц новгородских монастырей. В итоге первое лицо в церковной иерархии было осуждено «за некоторый злой умысел на Российское государство» к вечному заточению в Николо-Корельском монастыре.[427] В чем этот умысел состоял, мы до сих пор не знаем. Особо строгие условия заточения (владыку заживо замуровали в камере и не допускали говорить с ним наедине даже священника) заставляют исследователей предполагать, что Феодосий знал какие-то очень опасные для властей секреты.[428] К тому же правительство было весьма озабочено заграничной реакцией на это событие и предписало послу в Гааге И. Г. Головкину объяснять арест архиепископа его «церковными преступлениями» и немедленно «опровергать и уничтожать» любые иные толкования в прессе.[429]
Незадолго до ареста владыка предсказывал дальнейшие «междуусобия». Он был не одинок в своих предположениях: весной 1725 года французский посол Кампредон отмечал, что никакого единства среди министров нет и все усилия направлены «к приобретению наибольшего влияния в ущерб друг другу».[430]
Так и случилось. К концу короткого царствования Екатерины I Меншиков задумал женить маленького Петра (сына царевича Алексея) на своей дочери Марии, в результате чего сам Александр Данилович смог бы породниться с династией и стать регентом при несовершеннолетнем государе. Но здесь он встретил сопротивление со стороны вчерашних соратников: своего зятя генерал-полицеймейстера А. М. Девиера, гвардейского генерала И. И. Бутурлина и бывшего начальника Тайной канцелярии П. А. Толстого. В беседах в узком кругу противники князя высказывали пожелание, чтобы императрица «короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну или Анну Петровну, или обеих вместе». Самого же Петра Толстой хотел «за море послать погулять и для облегчения посмотреть другие государства, как и протчие европейские принцы посылаютца, чтоб между тем могли утвердитца здесь каранация их высочеств». Более решительный Девиер пытался даже повлиять на самого наследника и уговаривал мальчика: «Поедем со мной в коляске, будет тебе лучше и воля».[431]
Существовали также группировки, так сказать, второго ряда – например, «факция» вокруг княгини Аграфены Волконской, куда входили ее братья, молодые дипломаты Алексей и Михаил Бестужевы-Рюмины, «арап» Абрам Ганнибал, камергер Семен Маврин, кабинет-секретарь Иван Черкасов и член Военной коллегии Егор Пашков,[432] тоже мечтавшие войти в милость при юном императоре.
Но до настоящего заговора не дошло – главные участники не были связаны с гвардией, а в команде обер-полицеймейстера едва насчитывалась сотня солдат. Пока противники Меншикова обменивались «злыми умыслами», светлейший князь действовал. 10 апреля он переехал из своего дома в Зимний дворец, чтобы держать ситуацию под контролем, так как у Екатерины началась горячка – воспаление или, по позднейшему заключению врачей, «некакое повреждение в лехком». 24 апреля Меншиков добился от царицы указа об аресте Девиера, осуществленном в тот же день, – утром генерал-полицеймейстер еще заседал в Сенате. 27 апреля была назначена следственная комиссия во главе с Г. И. Головкиным, куда вошли Д. М. Голицын, генералы И. И. Дмитриев-Мамонов, Г. Д. Юсупов и «креатуры» Меншикова – генерал-майор А. Я. Волков и обер-комендант столицы Ю. Фаминцын. Указы царицы следователи получали вместе с сопроводительными письмами Меншикова, требовавшими скорейшего допроса обвиняемых в Петропавловской крепости.[433]
