А иные повскакали даже с мест
Заявляет он двенадцатый протест.
Выступает осужденья супротив,
Повторяет свой излюбленный мотив:
- Если будете касаться КПК,
Мы дадим отсюда трепака.
И скажу я вам как братьям брат:
Нетерпим для нас ничей диктат.
Я обижен здесь сирийским братом,
Потому вам ставлю ультиматум.
Так нам всем Никулеску грозил,
Никулеску, который Мизил,
И, сказав под конец "мульцумеску",
Наконец-то ушел Никулеску.
*
Острова, острова ... Шум прибоя, лагуны, бананы...
Для романтиков моря вы вечный приют и кумир.
К вам стремятся душой бригантин боевых капитаны,
А порою, как Корсика, вы изумляете мир.
Острова, острова... С детства снился нам пик Монте-Кристо.
С Кубой связан волшебный, хотя и недолгий наш сон.
В Будапеште узнали и надолго запомнят марксисты
Славный остров Гаити и роковой Реюньон*.
*
Пишем в день по телеграмме,
Но не папе и не маме,
А, волнуяся слегка,
Информации в ЦК.
"Заседали нынче ночью.
Председатель был Комочин**,
Выступали делегаты,
Говорили - очень рады,
Очень рады этой Встрече.
Отмечали в каждой речи,
Что у всех у них одно увлечение,
Что горою все стоят за сплочение".
***
Еще не завершилась встреча,
Еще речей лилась река,
КВ - заботою отмечен
Уже летел на ПКК.
Лежала впереди София,
В ней - ожидания большие.
Маячил побоку Белград
Ревизьонистов стольный град,
Догматиков оплот, Тирана,
Чуть выступала из тумана.
А позади был Будапешт
Столица сбывшихся надежд,
Очаг повторного рожденья
Единства, силы комдвиженья.
После года упорной и неблагодарной работы, кое-как склепав наконец подобие нового своего Манифеста, коммунисты собрались в Москве за самым, вероятно, большим прямоугольным столом в мире, поставленным вдоль стен огромного Георгиевского зала Кремля. Если в Будапеште "консультировались" 67 партий, то на Совещание съехались уже 75. В течение почти двух недель (5-17 июня 1969 г.) генеральные секретари произносили свои монологи, а редкомиссия устраняла вновь возникшие к тому времени (в основном - в связи с подавлением Пражской весны) разногласия. Наконец документ принят, Леонид Ильич выступил на банкете с тостом, подчеркнув выдающееся значение нового этапа сплоченности комдвижения. И что осталось?
Сказать, что у меня было в то время ощущение бесполезности всего этого грандиозного, дорогостоящего предприятия, нельзя. Такая оценка во всей ее беспощадности пришла позднее. Но уже в то время и мне, и большинству моих коллег было очевидно, что достигнуть главной цели, которая ставилась перед совещанием, не удалось. Его итогом стал не апофеоз интернациональной солидарности, а раскол МКД, теперь уже закрепленный документом, под которым не стояла подпись крупнейшей коммунистической партии - китайской. Сталин считал, что пролетарская солидарность будет существовать и без формальных уз, как обходятся без брака многие семейные пары. Но, просуществовав в таком состоянии по инерции два десятилетия, МКД все-таки начало распадаться.
Последней отчаянной попыткой помешать этому стала Конференция коммунистических и рабочих партий Европы 1976 года. Ей предшествовало столь же долгое и муторное, как в Будапеште, "сидение" над проектом Итогового документа в Берлине. Поехав в столицу ГДР той же командой, мы встретились со многими старыми своими знакомыми - французом Канапа, итальянцем Росси, испанцами Мендесона и Аскарате, румыном Шандру, венгром Хорном. На сей раз секретари не пожелали тратить год жизни на бесконечные дебаты и свалили это дело на своих замов. Благодаря этому берлинские консультации отличались большим демократизмом, чему в немалой мере способствовал искусный председатель заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Пауль Марковский. Худощавый, веснушчатый, с ежиком рыжих волос и быстрыми зелеными глазами, Пауль дирижировал собранием, умело используя возможности ведущего: объявить перерыв на кофе или отложить работу на другой день при первых признаках затевавшейся ссоры, поручить рассмотрение спорного вопроса специальной комиссии или подкомиссии и т. д. Практически все организационные вопросы, не говоря уж о содержании документа, наши немецкие коллеги согласовывали с Загладиным и мною, представлявшими в Берлине КПСС.
Если внешне сценарная канва подготовительной работы в Берлине была сходна с будапештской, то существенно изменилась их проблематика: китайский вопрос утратил свою жгучую актуальность, на первый план вышли серьезные разногласия между КПСС, другими партиями соцсодружества и группой влиятельных западноевропейских компартий. По своей теоретической сути это был спор между двумя этапами марксистской мысли - современной, которая была окрещена еврокоммунизмом, и традиционной, консервативной, упорно отстаиваемой нашим руководством. Бесконечный спор разгорелся, к примеру, вокруг понятия "диктатура пролетариата". Французы и итальянцы категорически настаивали на исключении этой формулы из проекта, ссылаясь, в частности, на то, что в современной социальной структуре демократических государств рабочий класс не располагает численным превосходством, к тому же доля его регулярно сокращается, общее соотношение "синих" и "белых воротничков" меняется в пользу последних. С доводами этими невозможно было спорить, наши коллеги из соцстран готовы были пойти им навстречу, мы с Загладиным несколько раз испрашивали согласие на уступки, но встречали требование настаивать на принятии первоначально подготовленного в Москве текста. Недели пролетали в словопрениях, а дело если и двигалось, то главным образом на закулисных переговорах, где изощрялись в поиске компромиссных формулировок (к примеру, вместо диктатуры пролетариата - государственное руководство обществом со стороны рабочего класса). Предлагались варианты "обмена" (мы вам "государственное руководство", вы нам - "взаимодействие с социал-демократами"). Словом, мало-помалу удавалось находить взаимоприемлемые развязки, хотя они и немногого стоили.
Разногласия с коммунистами "цивилизованных стран" не шли ни в какое сравнение со сварами внутри "ядра" МКД. Как и десять лет назад, румыны фактически пытались превратить документ из гимна сплочения в гимн независимости компартий. В Берлине они нашли себе нового союзника в лице югославов, присоединившихся к МКД после долгого перерыва. У Владо Обрадовича, невозмутимого и рассудительного серба, была к тому же своя идефикс - движение неприсоединения, которое он, склоняя на разные лады, пытался всадить в каждый абзац документа. Бесконечные дискуссии с ним требовали стальных нервов иногда я, не жаловавшийся тогда на здоровье, просил пардона и шел спать, Вадим же продолжал отстаивать честь КПСС уже не столько в теоретическом, сколько в спортивном поединке. Его мощная комплекция позволяла поглощать больше коньяка без ущерба для идеологического мышления, так что и упрямый Владо в конце концов сдавался. Где-то около пяти они расставались, после чего, поспав пару часов, позанимавшись с гантелями и освежившись душем, Загладин был готов к очередной нервотрепке.
Берлинская конференция компартий Европы прошла вполне благополучно: я уже рассказывал, что в кругу нашей делегации она была отмечена как очередной триумф Леонида Ильича. Что же касается значения принятого ею документа, над которым мы корпели целый год, я по своему обычаю аллегорически изложил его в стихотворной форме.
I
Дела в Европе просто блеск,
Добились мы больших успехов.
Кругом разрядка и прогресс,
И совещанье стало вехой.
С другой, однако, стороны,
Дела совсем не безнадежны,
И это мы признать должны,
Хотя и крайне осторожно.
II
Капитализм недавно вдруг
Объял безмерно жуткий кризис.
Теперь ему совсем каюк,
Конец его, бесспорно, близок.
С другой, однако, стороны,
Увы, как это ни печально,
Враги еще весьма сильны
И укрепляются нахально.
III
Все ж обстановка хороша.
Противоречьям нет предела
Меж ФРГ и США.
В ЕЭС неважно также дело.
С другой, однако, стороны,
О чем свидетельствуют факты?
Вынашивая план войны,
Они там укрепляют пакты.
IV
Как указал сам "Манифест",
Чтоб быть нам силою ударной,
Всем партиям из разных мест
Необходима солидарность.
С другой, однако, стороны,
Не дай нам бог друг друга трогать.
Самостоятельность должны
Мы чтить почтительно и строго.
V
К борьбе за мир мы кличем всех
И раскрываем всем объятья.
Единство - вот где наш успех!
Сомкнем ряды, друзья и братья!
С другой, однако, стороны,
Нельзя держаться слишком близко
От тех, с кем мы разделены,
От всякой швали реформистской.
VI
Я знаю: документу быть!
