8
Не могу не сослаться на свой собственный опыт. Будучи в Сиккиме, в Гангтоке, я вышла пройтись по его бегущим вверх-вниз улочкам, но тут внезапно стемнело и город погрузился во тьму. Где-то внизу подо мной я увидела уютный, приветливо зовущий огонек, решила, что это буддистский храм, спустилась и вошла в него. Передо мной стояла шеренга мужчин и отбивала поклоны, так что я видела только их спины и зады. Вокруг были чисто выбеленные стены и больше ничего. И тут я поняла, что сегодня пятница и меня занесло в мечеть на священную пятничную мужскую молитву, где женщине – да еще из Европы, да к тому же не снявшей обувь и не закрывшей лица, а лучше всей фигуры плотной черной хламидой, – вовсе не следовало находиться. Мулла, который вел службу и стоял ко мне лицом, из последних сил старался не замечать меня. Похолодев от ужаса, я вышла из мусульманского святилища и прошла сквозь строй стоявших на улице мужчин, взгляды которых дышали такой ненавистью, что она готова была просто испепелить меня. Надо сказать, что я очень дешево отделалась. Случись все это у нас в Средней Азии, где-нибудь в глубинке, спокойно могли бы убить – ведь я невольно осквернила мечеть и священную молитву.
Нужно сказать, что сиккимская виза – это действительно песня. Будучи в Дели, я ее получила чистым чудом. Поскольку я была гостьей Индийской национальной академии наук, за моими передвижениями тщательно следили в целях моей же безопасности. А так как я имела обыкновение ходить одна когда и куда мне хотелось, ко мне приставили якобы случайно возникшего сопровождающего, явно связанного с местными спецслужбами. Каждый вечер он «случайно» попадался на моем пути, и каждый вечер я тоскливо жаловалась ему, что история с сиккимской визой затягивается по совершенно непонятным причинам, а срок моей командировки ограничен. Бравый офицер в штатском вначале молча все это выслушивал, а потом, убедившись в моей полной глупости и беспомощности, мрачно сказал, что с визой он поможет, но мне надо связаться с нашим посольством и найти в нем опору. Это не приходило мне в голову. На следующее утро я позвонила в посольство, и секретарь по культуре, оказавшийся очень душевным человеком, отправился со мной в Академию. И ровно через день все уладилось, мне оставалось лишь пройти мытарства с мелкими чиновниками, и вот в моем паспорте красовалась долгожданная сиккимская виза.
Когда я вышла из самолета в Багдогре, ко мне опрометью кинулись два военных чина огромного роста с автоматами, и это сопровождение не покинуло меня до тех пор, пока все мои документы не были тщательнейшим образом проверены. Прием впечатлял. Во время длинной ночной дороги по горам машину останавливали через каждые полчаса на всех контрольных пунктах, и мой бедный паспорт в итоге был весь уштампован: каждый пост считал своим долгом шлепнуть свою печать. А в самом Гангтоке вдруг выяснилось, что мне нельзя сделать ни шагу за его пределы, за которыми как раз и находились все буддистские монастыри. Любезные хозяева пришли на помощь, пожаловав мне статус гостя Сиккимского правительства, так что по монастырям я поездила. А вот на обратном пути уже никто не обращал на меня внимания, мне даже обидно стало, так что в аэропорту Багдогры я подошла к чинам, проверявшим мои документы, а также к сопровождающим меня автоматчикам, и сообщила, что, между прочим, индийская виза у меня уже закончилась и меня могут арестовать в Дели. На что мне лениво ответили, что зато сиккимская виза у меня еще три дня действительна, а вот через три дня они меня непременно арестуют. Эти три дня я провела в аэропорту Багдогры и в его ужасном отеле: у них проходил контроль границы, и на грифельной доске снова и снова писали мелом, что наш самолет перелетел Багдогру. Вначале мне хотелось протереть глаза, но потом привыкла. Мой самолет из Дели давно должен был улететь в Москву, а я прочно сидела в Багдогре до тех пор, пока там не собралась целая толпа европейских пассажиров, от которых следовало избавиться. Тогда какой-то самолет посадили, не дав ему перелететь Багдогру, набили его до отказа, и летели мы в Дели через совершенно ненужную нам Калькутту. Правда, в Дели никого не интересовала моя виза, билета на самолет в Москву еще не было, а в гостинице мне страшно обрадовались, так как Академия совершенно не понимала, куда я делась: в Гангтоке сломался компьютер, и запросы не доходили. В итоге из Академии послали запрос о моей судьбе прямо в правительство Сиккима. Правда, до моего отлета из Индии никакого ответа оттуда не поступило. Тем не менее, все это меня очень растрогало, ибо, пропади я где-нибудь в России, никто из официальных лиц и не подумал бы слать запросы о моей судьбе. Словом, дорога в Сикким и обратно – это поэма. Впрочем, я с удовольствием повторила бы все это еще раз.
Я объясню этот шокирующий пассаж. Дело в том, что сильно продвинутым адептам буддистской тантры для прохождения последнего, заключительного этапа обязательно требовалась реальная сексуальная партнерша, без нее в этой традиции нельзя достичь окончательного Просветления. До этого же йогин обычно работал с женщиной, которую создавал в своем воображении. Как помним, у великого Падмасамбхавы были и нежная принцесса Мандарава, и мужественная Еще Цогель, и не только они одни. Для каждой ступени продвижения требуется особая партнерша. Так, бывшая европейская певица, знаменитая Александра Дэвид-Неэль, странствуя паломницей по Тибету и Индии ровно 11 лет, начиная с 1911 года, довольно далеко продвинулась в учениях и практиках тибетского буддизма. Но каждый раз, когда эта любознательная и мужественная женщина добиралась до уединенной пещеры какого-нибудь медитирующего высоко в горах отшельника и йогина, тот непременно предлагал завершить ее обучение сексуальным контактом и очень удивлялся, когда она в испуге бросалась от него прочь. Так что Оле Нидал, считающий, что в том, чтобы подарить радость себе и ближнему, нет решительно ничего дурного, отнюдь не одинок.
Это действительно очень важно – чтобы изучаемый предмет был жизненно значим для ученика. Самыми лучшими слушателями, с которыми я когда-либо работала, были группы аспирантов-музыкантов, уже сложившихся людей, успешно концертирующих. Лекции как по истории западной философии, так и по философии Индии и Тибета они воспринимали не как нечто абстрактно интересное, но как возможные модели для собственной жизни и творчества. И это было самое плодотворное восприятие, несравнимое, например, с абстрактно-теоретическим восприятием студентов философского факультета.
Тибетцы говорят, что сила веры может вселить божество в любой предмет. Так, рассказывают, что однажды мать попросила сына, отправляющегося в дальнюю поездку, привезти ей священную реликвию – зуб Будды. Сын уехал и забыл о просьбе старой матери. То же самое случилось с ним и во второй раз. На третий раз он вспомнил о просьбе матери уже на полпути к дому. Ему стало стыдно, но тут он увидел лежащий на дороге зуб собаки, подобрал его, завернул в белую тряпицу, словно это и был зуб Будды, и преподнес матери, счастью которой не было предела. Старая женщина окружила привезенный зуб благоговейным поклонением, ежедневно совершала перед ним все положенные ритуалы, поверяла ему свои самые сокровенные желания. И что бы вы думали? Зуб начал испускать неземное сияние и демонстрировать чудеса, выполняя все просьбы старухи-матери. Все зависит не от предмета, а от нашего отношения к нему.
Ваджрайогиня представляется в образе богини с одним лицом, тремя глазами и двумя руками. Она высоко поднимает светящийся бриллиантовым светом острый нож, отсекающий напрочь все мешающие ментальные процессы. В левой руке она держит на уровне груди наполненный кровью человеческий череп. На голове у нее возвышается корона из пяти человеческих черепов, символизирующая пять дхьяни-будд с их пятью типами мудрости. На шее у нее ожерелье из пятидесяти кровоточащих человеческих голов, только что отрезанных от туловищ, что символизирует полное отречение адепта, отождествленного с Ваджрайогиней, от сансары, от всех мирских утех. Тело ее помазано собранным на кладбищах пеплом, оставшимся после кремации, что символизирует крайнюю степень отвержения мира и полную победу над страхом смерти, достигнутые приступающим к практике адептом. Она держит на сгибах рук длинный жезл, символизирующий божественного отца, Херуку. Херука здесь обозначает мужское начало, позитивный аспект Просветления, Ваджрайогиня – женское, негативное начало Просветления, жезл же, символ Херуки, свидетельствует, что божественной паре предстоит соединиться, ибо оба аспекта Просветления существуют лишь в неразрывном единстве. Ваджрайогиня обнажена, ей шестнадцать лет, и она находится в полном расцвете своей девственной красоты. Нагота Ваджрайогини говорит о ее полной освобожденности от всех вещей сансары. Прекрасная юная Ваджрайогиня находится в непрерывном танце, в котором ее левая нога попирает грудь человеческого существа, то есть весь мир сансары брошен ей под ноги. Пламенеющие языки Мудрости образуют нимб над ее головой.
