Самой большой проблемой в воздухе стало обледенение механизмов. Да и на земле дела обстояли не лучше. С наступлением морозов завести мотор становилось все труднее и труднее, сильные снегопады мешали нормальной работе, поскольку самолеты приходилось буквально выкапывать из сугробов. Противовоздушная оборона в Звереве вообще отсутствовала, и за один только день 14 января советские истребители и бомбардировщики уничтожили пятьдесят немецких самолетов. Это была одна из самых удачных операций советской авиации, которой пока еще по-прежнему не хватало уверенности в собственных силах.
Рихтгофен и Фибиг с самого начала поняли, что им придется заниматься заведомо гиблым делом. Они уже не надеялись встретить понимание наверху. «Мое доверие к высшему руководству упало до нуля», – сказал Рихтгофен 12 декабря генералу Йешоннеку, начальнику штаба Люфтваффе. А неделей позже, узнав, что Геринг доложил Гитлеру о «прекрасном положении дел со снабжением 6-й армии», записал в своем дневнике: «Не говоря уже о том, что его фигуре не повредила бы неделя–другая пребывания в „котле“, я делаю вывод, что мои докладные записки либо вообще никто не читает, либо их читают, но подвергают сомнению».
Если Геринг так и не умерил свой аппетит, то генерал Цейтцлер, видимо, в знак солидарности с голодающими в Сталинграде войсками урезал свое потребление пищи до размера их пайка. По словам Альберта Шпеера, за две недели он похудел на двенадцать килограммов. Когда Гитлер узнал об этой диете, он приказал Цейтцлеру вернуться к нормальному образу жизни, но в качестве уступки и «в честь героев Сталинграда» запретил распивать в ставке коньяк и шампанское.
Подавляющая часть гражданского населения Германии даже не подозревала, что 6-я армия находится на волосок от гибели. Одна молодая женщина писала своему жениху: «Скоро вы вырветесь из окружения, тогда тебе наверняка дадут отпуск. Молю Бога, чтобы это случилось поскорее. Очень скучаю...» Глава нацистов Бильфельд в середине января написал письмо фон Даниэльсу. В нем он поздравлял генерала с рождением первенца, получением Рыцарского креста и заканчивал письмо так: «Скоро вы опять будете среди друзей, и я смогу пожать вашу мужественную руку»,
Атмосфера неуверенности охватила даже высшие правительственные круги. Шпеер, глубоко удрученный положением дел под Сталинградом, в один из вечеров отправился с женой в оперный театр. Его супруга, как и многие другие, не подозревала о надвигающейся катастрофе. Давали «Волшебную флейту». Свои впечатления об этом вечере Шпеер занес в дневник: «Находясь в ложе и сидя в мягком кресле в окружении празднично одетой толпы, я представлял себе, какое же общество собиралось в Парижской опере в те дни, когда Наполеон с позором бежал из России. Не могу не думать о тех страданиях, которые выпали на долю наших солдат в волжских степях». Шпеер целиком и полностью отдавался работе, стараясь забыться и подавить гложущее чувство вины перед своим братом, рядовым 6-й армии. Незадолго до этого Шпееру позвонили родители. Они были в панике, получив известие о том, что их младший сын Эрнст находится в примитивном полевом госпитале, разместившемся в полуразрушенной конюшне. Бедняга лежал с распухшими ногами, жестоко страдая от болей в почках. Мать рыдала в телефонную трубку: «Ты не можешь его там бросить!» А отец еще подлил масла в огонь: «Я не верю, что ты не в состоянии вытащить из этого ада родного брата. Ведь эвакуируют же других раненых». Шпеер чувствовал себя абсолютно беспомощным. Еще год назад Гитлер издал приказ, запрещающий высшим должностным лицам использовать свое положение ради родственников. Он действительно ничего не мог сделать. В конце концов Шпеер отделался от родителей обещанием перевести брата во Францию, как только закончится кампания. В своем последнем письме Эрнст сообщал, что не может видеть, как страдают его товарищи, и собирается вернуться на передовую. Несмотря на распухшие ноги и общую слабость, Эрнст Шпеер выполнил свое обещание.
* * *
А внутри «котла» циркулировали невероятные слухи не только о рвущемся к ним танковом корпусе СС, который Гитлер обещал задействовать в середине февраля, но и о полнокровной дивизии, якобы переброшенной по воздуху. Многие домыслы просто поражали своей несуразностью. Так, например, некоторые горячие головы утверждали, что 4-я танковая армия находится всего в десятке километров от передовых позиций 6-й армии, но Паулюс приказал Готу пока воздержаться от дальнейшего продвижения вперед. Позже появились и вовсе уж невероятные сплетни, подобные той, что Паулюс предал своих солдат и действует с русскими заодно. По другой версии, русские издали приказ, предписывающий сурово наказывать тех, кто застрелит немецкого летчика при пленении. Германские пилоты будто бы очень ценились в Красной Армии, потому что советскими самолетами некому было управлять. Слухи со скоростью степного пожара распространялись от одного солдатского сообщества к другому. Обычно солдаты собирались в блиндажах, городских развалинах, а то и в заваленных снегом балках. Если находились дрова и можно было растопить крохотную печку, жизнь не казалась немцам такой уж унылой. В качестве топлива использовалось абсолютно все: дощатые настилы, столы, койки, которых становилось все больше, по мере того как люди умирали. Чтобы сберечь тепло, солдаты спали, тесно прижавшись друг к другу, и все равно ночь напролет тряслись от холода. От жгучего мороза не спасали ни брезент, ни слабые печурки. Поддерживая в укрытиях плюсовую температуру, солдаты себе же делали хуже, потому что вши и мыши оживали и возобновляли свои происки. Грызуны, питаясь трупами, множились с невероятной быстротой, а в степи «маленькие партизаны» посягали даже на живую плоть. Один солдат написал домой, что крысы отъели два пальца у него на ноге. Во сне бедняга ничего не почувствовал.
Когда привозили пищу, из всех щелей выползали гротескные фигуры, одетые в жалкие лохмотья. Их изможденные лица были грязны и небриты. Бороды росли клочьями, а шеи выглядели морщинистыми и худыми, как у дряхлых стариков. Одежда кишела паразитами. Ванна и чистое белье представлялись немецким солдатам такой же несбыточной мечтой, как и сытная пища. Дневной паек хлеба снизился до двухсот граммов, а кое-где составлял чуть больше ста. Конину, которую добавляли в суп, брали исключительно из местных запасов. На морозе конские туши могли храниться сколь угодно долго: правда, разделать их можно было только при помощи пилы и топора: нож с этой задачей не справлялся.
В свободное от несения службы время солдаты неподвижно лежали в землянках, дабы сберечь энергию, и выходили наружу с мучительной неохотой, да и то лишь для того, чтобы справить нужду. Ослабевшие от недоедания люди часто впадали в беспамятство. Холод замедлял как общую жизнедеятельность организма, так и активность мозга. Раньше книги пользовались большой популярностью, их зачитывали до дыр, теперь же втаптывали в грязь как бесполезный хлам. Очень немногие проявляли интерес к печатному слову. Из-за общего упадка сил офицеры Люфтваффе отказались от шахмат, предпочтя им карты, которые требовали гораздо меньше умственных усилий. Недоедание приводило не только к апатии. Многие впадали в бредовое состояние, слышали потусторонние голоса и вели себе соответственно, что было опасно для окружающих.
Сейчас невозможно подсчитать все случаи самоубийств, причиной которых стало перенапряжение физических и душевных сил. А психические расстройства, имевшие место и в других частях, в 6-й армии приняли масштабы бедствия. Одни метались на своих кроватях, мучимые бредовыми видениями, другие дико выли и сотрясались в рыданиях. Некоторых приходилось успокаивать силой. Солдаты боялись сумасшествия, как заразной болезни, но еще большая тревога овладевала ими, если у кого-то начинали чернеть губы. В средние века чумы так не боялись, как страшились тифа бойцы 6-й армии.
Предчувствие скорой смерти заставляло людей сожалеть о том хорошем, что они оставили дома. Те, что были постарше, думали о детях и плакали тайком, уже не надеясь их увидеть. Кто-то замыкался в себе, а кто-то делился своим хлебом с голодной лошадью, грызущей древесину.
В начале января, до наступления русских, солдаты старались скрыть от родных все бездну своего отчаяния. «В честь Нового года мне выдали четверть литра водки и тринадцать сигарет», – хвалился перед матерью солдат по имени Вилли. Его письмо так и не достигло адресата. Многие замалчивали правду, стараясь писать на отвлеченные темы. «Нас радует, что скоро придет весна. Когда степь зазеленеет, здесь, наверное, будет очень красиво». Другой солдат, по фамилии Зеппель, писал: «Погода стоит ужасная, но я всегда могу погреться у железной печки. Рождество встретили очень весело». Некоторые, впрочем, и не пытались скрыть своих настроений. «Не могу без боли думать о тебе и детях. Жаль, что малыши больше никогда не увидят своего папу. Ганс, наверное, меня совсем забыл...»
