в том, что к этому монастырскому дому приставили кинотеатр «Россия», и полдома ослепло, пришлось замуровать окна, и уйма комнат стала пропащими; правда, мы приспособились и держали в них свои архивы: духота в этих чуланах стояла даже зимой неимоверная» (из воспоминаний А. Кондратовича).
С начала XVII в. пространство площади активно и бойко наполнялось кабаками, съестными лавками и кузницами – всем тем, что было так необходимо въезжавшим в Москву приезжим людям. Особенно много было кузниц – в 1641 г. у Тверских ворот их насчитывалось более шести десятков.
Но постепенно, вместе со стеной Белого города (исчезновение которой ознаменовало собою расширение границ Москвы) все это приграничное разношерстье стало пропадать. В 1784 г. кузницы перевели за Земляной вал, а в 1794 г. убрали и лавки. Пустое место у монастырских стен заполнилось сенным и дровяным рынком, который существовал здесь вплоть до 1890 г.
Петр Сытин писал: «Шумной была жизнь на площади в ХVII в.! В кузницах раздавались удары многочисленных молотов о наковальни и лязг железа, из мастерских то и дело вырывались на площадь огонь горнов и едкий дым. В кузницах не только подковывали лошадей, но изготавливали также мечи, сабли, копья, железную посуду и утварь, которые тут же и продавали. У съестных лавок происходил многоголосый торг. С монастырской колокольни то и дело раздавался звон больших и малых колоколов. Между толпами народа двигались повозки, рыдваны, верховые, требуя от толпы и друг у друга уступить дорогу».
Была тут и стоянка извозчиков («лихачи стояли на Страстной в неудобных санках, запряженных тысячными, призовыми рысаками», – писал дядя Гиляй), а также актерская биржа.
В 1872 г. по случаю Политехнической выставки впервые в Москве от Страстной площади была проложена линия конно‑железной дороги до Петровского парка (так называемая Долгоруковская линия). В 1880‑х гг. конки (или конно‑железные дороги) обрели в крупных городах России большое распространение. В Москве рельсы конки протянулись по Бульварному и Садовому кольцам, а также из центра на окраины.
Владимир Гиляровский частенько пользовался услугами конки. Заберется, бывало, самый известный наш москвовед по винтовой лестнице на империал вагона конки и «тащится из Петровского парка к Страстному монастырю». Затем сходит на площади – и на скамеечку у бронзового Пушкина садится с каким‑нибудь знакомым поговорить. Напомним, что империал – это открытый второй этаж, надстроенный над вагоном. Если вагон был простой, без империала, то с ним вполне справлялась и одна лошадь. А вагон с империалом везли уже две лошади, но в некоторых местах Москвы и двух было маловато. Особенно трудно было лошаденкам при езде в гору. На Страстной площади местность была ровная, гладкая, для лошадей удобная, а вот у Трубы или на Таганском холме – тут пиши пропало, слишком крутой подъем. В подобных местах держали пару лошадей, чтобы подпрячь их в экипаж (часто этим занимались специальные мальчики‑форейторы). После подъема лошадей отпрягали в ожидании следующего вагона.
Мы не зря упомянули про винтовые лестницы, ведущие на империал, – отличались они особой крутизной (чтобы отнимать как можно меньше места). Из‑за этой вот крутизны для женщин считалось неприличным ехать в империале. Так было, пока винтовые лестницы не заменили более пологими. Ну и, конечно, возможность курить на империале – это также влекло наверх пассажиров‑мужчин, а не женщин. Было и еще одно существенное обстоятельство – «экономия: внизу в вагоне пятак, а здесь, на свежем воздухе, три копейки…».
Правил лошадьми вагоновожатый, а продавал билеты, давал сигналы остановок и отправления кондуктор. Был и еще один начальник – на станции, через которую следовали экипажи. На Страстной площади как раз стояла такая станция (вот почему мы уделили конке особое внимание в нашем рассказе).
«Был такой с основания конки начальник станции у Страстной площади, Михаил Львович, записной нюхарь. У него всегда большой запас табаку, причем приятель‑заводчик из Ярославля ящиками в подарок присылал. При остановке к нему кучера бегут: кто с берестяной табакеркой, кто с жестянкой из‑под ваксы: «Сыпани, Михаил Львович!» И никому отказа не было. Михаил Львович еще во время революции продолжал служить на Рогожской станции. Умер он от тифа». Знал Гиляровский этого Михаила Львовича.
А в 1899 г. линия конки от Петровского парка до площади удостоилась чести быть электрифицированной в Москве первой. Поэтому здесь же на Страстной и предстал взорам горожан первый московский трамвай. А начиная с 1907 г. со Страстной площади можно было уехать на первом такси – «извозчике на автомобиле».
Застраиваться капитальными жилыми домами – особняками богатых и знатных московских семейств – площадь стала в конце XVIII – начале XIX в. По левую руку от Страстного монастыря стояли богатые усадьбы Римских‑Корсаковых (участок 1–3, дом снесен), Долгоруковых‑Бобринских (дом 7, 1803, перестроен в 1819 г., 1853–1856 гг.). В доме 7 в разное время находились типография В.В. Давыдова, Строгановская школа технического рисования, устраивались выставки Московского общества любителей художеств (1860–1910).
На другой стороне площади стоял когда‑то роскошный особняк, принадлежавший семье Бенкендорф. Многие писатели побывали у гостеприимных хозяев этого просвещенного дома. Захаживали сюда Гавриил Державин, Николай Карамзин, Иван Дмитриев, Михаил Херасков.
Но главная заслуга отставного суворовского полковника Ивана Ивановича Бенкендорфа и его жены Елизаветы Ивановны состоит в том, что в 1805 г. они пригрели под своей крышей (в качестве то ли секретаря, то ли домашнего учителя) Ивана Андреевича Крылова, тогда еще совсем не дедушку (дедушкой его в шутку окрестил Петр Вяземский).
Квартировавший у Бенкендорфов будущий баснописец как бы мимоходом перевел басни француза Лафонтена (что потом он делал неоднократно) для дочери хозяев – девочки Сони. Басни назывались «Дуб и Трость» и «Разборчивая невеста». Опыт удался, и сам маститый Дмитриев поспособствовал публикации басен в журнале «Московский зритель».
«Я не могу вспомнить тех минут, которые случалось мне у вас проводить, чтобы не оглядываться к Москве, как верный магометанин, возвращаясь с поклонения, набожно оглядывается к Мекке», – отдавал позднее дань признательности этому дому Крылов в письме к Елизавете Ивановне Бенкендорф.
А в 1813 г. переживший Отечественную войну особняк стал кратковременным пристанищем Английского клуба, так как прежний его дом (Гагариных, также на Страстном бульваре) сгорел во время французского нашествия.
Ну а сегодня… От изящного особняка с мезонином ничего не осталось. Еще бы! Ведь дом неоднократно переделывали: в 1838 г., в 1849 г., и, наконец, в 1930‑х гг. Сначала сделали пристройку с одного бока, затем с другого, а в 1930‑х гг. и вовсе надстроили тремя этажами. Получился какой‑то торт «Наполеон».
Изрядно досталось дому и в начале 1980‑х гг., когда строили станцию метро «Чеховская» – в здании устроили вестибюль на вход‑выход из метрополитена. Поэтому если кое‑где и остались
