к героям Малорусского Народа, разумеемого 'пмп по-козацки. Соглашаясь, что это
были герои одного и того же пошиба, начиная с Грепковича и Косииского, вношу в
пантеон пх чествования Костку-ИИаперского, которого бунт захватывал и русскую
чернь в Польше, по взбуптованнуго самим Хмельницким. Притом же он является
последователем нашего Наливайка по части вовлечения в разбой мещан. Подобию
тому, как царь Наливай сделал своим наперсником брацлавского воПта Романа
Тиковича, Костка-Наперский сдружился с Станиславом Лоптовским, маршалом
солтисов, или свободных землевладельцев-пелпляхтпчей, обязанных только военною
службою в пользу государства. Сохраненное нам Освецимом письмо к нему Коеткит
сделало бы честь и самому Хмельницкому:
„Милостивый пано Лейтонский, мой милостивый пап и друг! Слыша о ваших
великих рыцарских доблестяхъ® (Лептовский был известен разбоями), „я только
восхваляю их и благодарю Бога. При сем униженно прошу, чтобы вы с вашим полком
приходили как можно скорее, в возможно большем количестве людей, внушая им,
чтобы припомпиши собе все кривды от своих панов, как убогий народ угнетен и
обременен, и что теперь представляется им прекрасный случай. Пускай же им
пользуются: ибо, если теперь пропустят его и не освободятся от бремени, то останутся
вечными невольниками у своих панов. Итак приходите поскорее сами и другим, кому
сочтете нужным, давайте знать. Только папа Здановскаго, чтобы оставили в покое, всю
же другую шляхту пускай берутъ
.
273
и делают с нею, что хотят. Вот какой пускай будет знак, когда пойдете с полком
своим: сосновый венок на шесте: по нем опознаемся. Не забудьте, чтоб одни брали с
собой топоры, а другиезаступы. Пойдем все под Краков и дальше по всей Польше, если
будет (общая) воля. Мы договорились хорошо с Хмельницким и с Татарами, и
немецкое войско придет па помощь. Благоволите же известить прочих, а сами
прибывайте. Остальное расскажет вам изустно податель этого письма. Ожидая вас
нетерпеливо, остаюсь вашей милости братом и слугою—Александр Лев из Чорштына.
18 июня 1651 года. Всей братии нашей, принявшей нашу сторону, бью челом. Следует
вручить поспешно моему любезному другу, папу Станиславу Лентовскому, маршалу
братии нашей“.
Разница между Косткой и Хмельницким только в том, что один попал, а другой не
попал на кол. Разница между Косолапом, Разиным, Пугачевым и Хмельницким только
в том, что тех поймали небольшою сравнительно облавою, а на украинского змея
горынича, разбойного чуда юду но хватало облавы ни у короля польского, ни у царя
московского, ни даже у султана турецкого. Поэтому каждый из троих потентатов
норовил схватить его за кооацкую чуприну и нагнуть к подножию ног своих. Здесь
нужна была уже не сила, а сноровка, и снаровки оказалось достаточно у наследника
собирателей Русской Земли. Еслибы всем названным разбойникам удалось, как
Хмельницкому, злодействовать безнаказанно, карта Европы в настоящее время была бы
совсем ипая, и человечество опоздало бы многими столетиями в развитии
человечности. Но следует помнить, что каждый из прославленных и каждый из
заклейменных позором злодеев был продуктом своего общества, и что каждый из них
был грозящим пальцем Судьбы для того гражданского общества, которое дало злодею
славу, пли бесславие. С этой точки зрения краковский Хмельпицкий заслуживает
такого же внимания, как и Чигиринский.
Костка-ИИаперский был побочный сын Владислава IY, и назывался Симоном
Бзовским. Младенцем был он отдан на воспитание в богатый дом панов Костков,
весьма уважаемый за свою древность и за родство с патроном Польши, Св.
Станиславом. В последствии взяли ребенка к фрауциммеру королевы Ренаты. Там он
рос, и получил воспитание при королевском дворе. Не достигнув еще 20-летнего
возраста, говорил он на нескольких языках, легко писал стихи и показал себя хорошим
офицером.
т. т.
35
274
.
Весьма быть может, что Хмельницкий, бывая в Варшаве, познакомился лично с
побочным королевичем.
По смерти короля Владислава, Костка пребывал не известно где, может быть, и
среди Козаков, а может быть—при дворе Ракочия, но в 1651 году появился в
окрестностях Кракова, в виде бунтовщика черни, с намерением занять горные проходы
для Ракочия и овладеть Краковом.
Сперва он, под именем Костки из Штернберка, проживал в папских домах, изучал
города и делал знакомства. Часто гостил в Кракове, и везде казался человеком знатного
происхождения. Роста был небольшего, щуплый. Черпый ус едва пробился у него.
Носил острокопечную бородку. Длинные курчавые волосы были пристрижепы у пего
погаведеки. Одевался он также погаведски в черный цвет. Обладал необыкновенной
способностью сближаться со всякого рода людьми, причем держал себя, что
называлось в Польше — великим паном, „который никогда не имел надобности
показывать себя гордым и не был никогда смиреннымъ*.
В апреле 1651 года явился он в городе Новом Тарге, лежащем в центре Краковского
Подгорья, в роли королевского полковника, имеющего повеление вербовать войско на
оборону границ от Ракочия по выступлении в поход посполитаков. С этой вербовки и
началась его работа. Он вошел в разбойные связи с карпатскими горцами, которые
относились к жителям соседних городов почти так, как запорожцы к городовой
Украине. Во времена опы эти горцы воевали вместе с нашими козаками против Турок и
Москвы. Они в своих горах привыкли к такому молодечеству, каким козаки отличались
на Запорожье. Панские хозяйства они ненавидели но подобным же причинам, и часто
имели с ними столкновения. Двоих предводителей горских шаек, которых уже вели в
Новом Тарке на казнь, Костка освободил, под предлогом вербовки в королевские
дружины, и посредством такого военного экзампта сделал их атаманами своих
новобранцев разбойников.
В то же самое время познакомился он с наместником новотаргского старосты,
паном Здановским, который уже тридцать лет сидел на своей должности и, будучи
человеком спокойным, сделался образцом старопольской захолустной жизни. Старик
подстаростий полюбил блестящего и угодливого полковника, как сына, верил ему
простодушно во всем, и своим патриархальным авто-
.
275
ритетом способствовал тому, что все кругом смотрели на молодого авантюриста его
глазами.
Б самозванстве своем Костка открылся только одному человеку. Это был учитель
одной из солтысских школ, Мартин Радоцкий, титулуемый из учтивости ректором.
Радоцкип лет сорок учительствовал в селе Ицпме Мышеницкой волости, и был
горячим приверженцем секты анабаптистов, которой остатки сохранялись в
краковоподгорской глуши. Он всею душою жаждал водворения в народах мира о
Христе Иисусе, а мир этот, по его воззрению, мог быть достигнут лишь полною
свободою труждающихся и обремененных, которая бы дала им возможность прийти ко
Христу для евангельского упокоения. Панская де власть и крепостная от неё
зависимость были препятствиями к тому, чтобы последовать гласу Спасителя:
„ Приидите ко мне вси труждающиеся и обремененнии, и аз упокою вы“... В сущности
своей, идеал школьного ректора был анабаптическим воспроизведением грубого
идеала козацкого: „коли б хлиб да одёже, то й ив бы козак лёжа®. Освецим называет
Радоцкого „постоянным бунтовщиком простонародья против всех краковских
кастеляновъ®, без сомнения, в смысле распространения мысли о панованье черни, к
которому панские завистники, козаки, стремились посредством набегов, поджогов и
убийств *). Костка подъехал к ректору с этой стороны, и фанатик мечтательного
блаженства труждающихся и обремененных согласился с ним в иезуитском правиле—
„цель оправдывает средства®. Будучи искусным калиграфом, Мартин Радоцкий
скопировал приповедный лист короля, выданпый год назад какому-то Наперскому,
вставил в него имя полковника Александра Льва из Штернберка Костки Наперского и
подделал с того же оригинала печать. С этим документом в кармане, Костка выступил
открыто среди местной шляхты, и стал вербовать новобранцев по всему воеводству, а
через своих агентовъ—и за-границею, в Силезии.
Когда таким образом все было подготовлено к бунту, Радоцкий и Лентовский
разослали от себя к меньшим солтысетвам и по окрестным селам письма, взывавшие к
народу, чтоб он соединялся под предводительством Костки против Жидов и шляхты „во
