Наблюдения Полосина развил И.И. Смирнов. Он четко указал на существование трех групп «формул, определяющих права помещика по отношению к крестьянам. Первая (старая) формула: «доход бы есте денежный и хлебной и мелкой доход давали, по старине»; вторая (переходная) 60-х годов XVI в.: «пашню его пахали, где собе учинит, и оброк платили»; третья (новая) 70-х годов: «пашню его пахали и оброк платили, чим вас изоброчит». Последняя формула характеризует «освящение законом практики опричнины», рост эксплуатации крестьян[2112].
Отмеченные особенности формул в Северо-Восточной Руси, касающихся барской запашки и уплаты оброка, величина которого устанавливалась самим помещиком («чим вас изоброчит»), появились уже в 40-50-х годах XVI в.[2113]
При анализе лапидарных клаузул послушных грамот также нельзя отвлекаться от изучения канцелярий, в которых они возникли. Наиболее раннюю форму крестьянских повинностей находим в новгородских грамотах за приписыо Богдана Колупаева и Степана Калитина[2114].
В начале 60-х годов появляется в послушных грамотах специальное упоминание о барской запашке: «Пашню пахали и доход давали по старине»[2115]. Крестьяне к барской запашке в Шелонской пятине очевидно, только еще начинали привлекаться. В грамотах за приписью Шевеля Григорьева и Федора Фаева встречаем характерную оговорку: «Пашню его пахали, где собе учинит»[2116]. Тогда же в послушных за приписью Ф. Фаева (одного и с товарищами) слова об уплате дохода по старине заменяются менее определенными словами: «Оброк его платили».
В подавляющем большинстве грамот 1563–1569 гг. находится переходная клаузула: «Пашню его пахали и оброк платили»[2117]. Эта формула, конечно, предоставляла самые широкие возможности для повышения крестьянских оброков, ибо не ограничивала помещичий произвол «стариной». Изредка появлялась оговорка: «Оброк платили чем вас изоброчит» (в грамотах за приписью Нечая Шестакова и Федора Фаева)[2118].
В 1570 г. подьячий Михаил Парфеньев также предпочитал формулу: «Слушали и пашню на него пахали и доход ему хлебной платили чем вас… изоброчит»[2119]. Вероятно, обе клаузулы на практике должны были означать одно и то же. Впрочем, последняя формула, как более четкая, получила распространение в
1571–1573 гг., особенно в грамотах за приписью Ивана Собакина и Петра Протасьева.
В годы опричнины барщина расширяется не только в Новгороде, но и в других районах Русского государства. А.Х. Горфункель приводит интересные данные, свидетельствующие о росте монастырской запашки и применении наемного труда («казаков») в вотчинах Кирилло-Белозерского монастыря к 1567/68 г.[2120].По вычислениям В.И. Корецкого, с середины XVI в. по начало 80-х годов XVI в. государственные повинности волостных крестьян в центре России увеличились почти в 3 раза[2121]. Вместе с тем и резко возрастают реальные размеры денежных оброков,
как это можно проследить на новгородских материалах. Так, если в 1564 г. оброк крестьян Шелонской пятины составлял 84 деньги (новгородок), то в 1576 г. они платили уже 200 денег[2122]. Если учесть, что за это время реальная стоимость рубля не уменьшилась[2123], то можно констатировать огромный рост крестьянских повинностей. Это, впрочем, понятно. Запустение поместий приводило к тому, что оставшееся население вынуждено было выносить на себе все усиливающиеся помещичьи поборы. По данным писцовых книг Вотской пятины 1568 г. (сравнительно с книгами 1539 г.), можно отметить постепенный рост доли денежного оброка в феодальной ренте (с 6,4 до 15,9 %) и перевод мелкого дохода на деньги[2124].
Деревни пустели не только из-за того, что война поглощала людские ресурсы страны. Псковский летописец, описывая осенний поход в Ливонию в 1560 г., со скорбью замечает: «Пскову и пригородам и селским людем, всей земли Псковъской проторы стало в посохи много, в розбеглой место посохи новгороцкой, посоху наимовав посылали с сохи по 22 человека, а на месяц давали человеку по 3 рубли, а иныя и по полчетверта рубли и с лошадьми и с телегами под наряд»[2125].
Поход на Новгород и Псков в 1570 г. сопровождался не только истреблением тысяч ни в чем не повинных людей, конфискацией имущества и «правежом» выкупа, но и набором посохи для оборонительных и других работ в Ливонии[2126]. «И от того налогу и правежу вси людие новгородцы и псковичи обнищаша и в посоху поидоша сами, а давать стало нечего, и тамо зле скончашася нужно от глада и мраза и от мостов и от наряду». В Ливонскую землю отправлялись также русские люди из замосковных городов: «Запасы возили из дальних городов из замосковных, и наполни грады чюжие рускими людьми, а свои пусты сотвори»[2127].
Все это создавало невыносимые условия жизни для крестьян. Имелись, конечно, в стране и богатые крестьяне1[2128], но гораздо больше было бедняков. Таубе и Крузе сообщают, что требования снарядить в поход непомерно большое число воинов (под угрозой казни или тюремного заключения) разоряли не только феодалов, но и их крестьян. Служилые люди «стали брать… с бедных крестьян, которые им были даны, все, что те имели; бедный крестьянин уплачивал за один год столько, сколько он должен платить в течение десяти лет. Огромные имущества были разрушены и расхищены так быстро, как будто бы прошел неприятель»[2129]. Даниил Принц в 1576 г. также писал о тяжелом положении русских крестьян: «Положение крестьян самое жалкое: их принуждают платить по несколько денег каждую неделю великому князю и своим господам»[2130].
Генрих Штаден считал, что для русского крестьянина единственное средство спасения было «заложиться» за крупного собственника — за царя, митрополита или еще кого-либо. «Если бы не это, то ни у одного крестьянина не осталось бы ни пфеннига в кармане, ни лошади с коровой в стойле… Крестьянин хочет ухорониться… чтобы ему не чинили несправедливости»[2131].
Разорение крестьянства, обремененного двойным гнетом (феодала и государства), дополнялось усилением помещичьего произвола, что подготавливало окончательное торжество крепостного права. Таков был один из результатов опричнины. Это и понятно. «…“Реформы”, проводимые крепостниками, — писал В.И. Ленин, — не могут не быть крепостническими по всему своему облику, не могут не сопровождаться режимом всяческого насилия»[2132].
Одной из широко распространенных форм крепостнического произвола было фактическое дозволение опричникам вывозить крестьян из владений земских. Штаден писал, «кто не хотел добром переходить от земских под опричных, тех вывозили насильством и не по сроку. Вместе с тем увозились или сжигались (и крестьянские) дворы»[2133]. И здесь мы сталкиваемся с основной особенностью опричнины: старые формы удельных времен (свобода крестьянского выхода) используются для новых целей, т. е. для дальнейшего закрепощения. Вероятно, речь шла только о вывозе крестьян у светских феодалов. Но так или иначе с начала 70-х годов XVI в. в жалованных монастырских грамотах и частных грамотах появляется настойчивое предписание: «Крестьян… без отказу и не по сроку… ни которым людем не возити»[2134]. Длительное время в начале 70-х годов XVI в. тянулась тяжба в опричнине Суздальского уезда между Покровским монастырем и дворцовыми приказчиками, которые вывозили «сильно, не по сроку, без отказу и безпошлино» монастырских крестьян[2135].
В годы опричнины закон о Юрьевом дне продолжал действовать. Некоторые крестьяне уходили к более предприимчивым или удачливым помещикам, уплатив необходимые в таких случаях подати. Так, крестьяне села Пилоли Толдожского погоста после смерти весной 1570 г. помещика Григория Колягина вышли осенью этого же года «о сроце о Юрьеве дни, с отказом» к князю Василию Белосельскому и к И.И. Скобельцыну, уплатив «отказ и выход» приказчику Колягина[2136].
Однако обстановка опричнины с ее экономическими потрясениями и распрями среди самих феодалов отнюдь не содействовала утверждению начал законности в отношениях крестьян и помещиков. Гораздо чаще энергичные хищники из новых «господ на час» свозили крестьян в приобретенные ими разными средствами пустоши. Так, ранней весной 1571 г. («в великое говение») Федор Яковлев сын Осокин вывез «сильно» крестьян деревни Щепы в свое усадище Шелонской пятины[2137].
Новгородский помещик Юрий Андреев сын Нелединский происходил из бежецких землевладельцев[2138]. Когда в январе — марте 1571 г. в его поместьях Вотской пятины производился обыск, то выяснилось, что сам помещик в своем новгородском владении не бывал (там находился его приказчик), а проживал в Бежецком Верхе[2139] Впрочем, Юрия царь взял в «опришнюю»[2140] Весной 1570 г. (на «великое говино», т. е. говенье) пришел указ, требовавший высылать опричных людей из земщины. Приказчик Нелединского покинул Вотскую пятину, причем «и помещиков доход весь сполна на крестьянех взял о Николени дни осенъним»[2141]. В результате обыска выяснилась картина постепенного запустения новгородских владений Нелединского, причем самоуправство опричников выступало совершенно отчетливо. Так, крестьянин деревни Перносарь, Абрам Курыханов с детьми вышел в Юрьев день (26 ноября) 1569 г. за Русина Волынского. Вероятно, при этом крестьянин «выхода» не уплатил, ибо подьячий Петр Григорьев хотел его вернуть прежнему господину. Однако весной 1570 г. «тих крестьян, приехав из опришнины, из Михайловского погоста… у Петра, и у старосты, и у цоловалников выбили и вывезли их в опришнюю в Михайловской погост… без отказу и без пошлин»[2142].
