завести Платон. Это была Спарта. Там были и общие обеды для членов высшего сословия – спартиатов; там они жили вдали от семьи, среди своих боевых товарищей, в общих казармах, как этого требовал Платон для своих правителей и стражей; там простые воины покорно повиновались мнениям геронтов и эфоров, как платоновские стражи – его мудрецам-философам; там гелоты молчаливо несли на себе все заботы о пропитании воинов и правителей, как ремесленники и земледельцы в платоновском государстве должны были кормить своим трудом стражей и философов; там не было торговли и промышленности, не было особенно богатых людей, и законом было запрещено употреблять для внутренних сделок иную монету, кроме железной.
Не один Платон в то время мечтал о древних спартанских порядках. Его старшим современником был известный историк Ксенофонт. Как и Платон, он был в молодости учеником Сократа; как и другие ученики Сократа, он не сочувственно относился к правлению народа, и был одно время близок к тридцати тиранам. Когда же в Афинах после изгнания их снова установилось правление народа, Ксенофонт поступил на службу к Киру Младшему и участвовал в его борьбе с персидским царем, воевал потом и с Афинами. Афиняне осудили его за это на изгнание и запретили под страхом смерти возвращаться в Афины. Ничто его не связывало теперь с родиной, где властвовала ненавистная ему демократия, и Ксенофонт провел много лет на землях, принадлежавших Спарте. После всего этого неудивительно, что Ксенофонт в сочинениях своих восхвалял Персию и Спарту. Хорошо, говорил он, что в Древней Спарте и в Древней Персии людям не позволяли ни воспитывать детей, как им захочется, ни жить по их желаниям. Даже и взрослые люди там всю жизнь находились под строгим надзором начальников; правители строго следили, чтобы каждый возраст исполнял свои обязанности, а именно, чтобы зрелые люди были в распоряжении у высших начальников и бились на войне с неприятелем, а старики, освобожденные от военной службы, были судьями и советниками при правителях. Значит, и Ксенофонту нравилось в государстве то же самое, что и Платону, – отсутствие свободы в распоряжении своею жизнью и разделение общества на классы, каждому из которых предписано делать свое дело. Что же касается до государственного порядка, то Ксенофонт думал, что самое лучшее правление – в тех государствах, в которых во главе правления стоит один человек и правит неограниченно; но это должен быть лучший друг и отец своего народа.
Так многие умные и ученые люди того времени совершенно разочаровались в народном правлении и в свободном строе афинского государства и хотели заменить его либо правлением философов, либо царской властью. Платону на склоне его жизни, казалось, представился случай осуществить его мысли. Когда ему было уже больше 60 лет, умер сиракузский тиран Дионисий Старший. Ему наследовал его сын Дионисий Младший. На молодого государя стал оказывать большое влияние уже знакомый нам и по-прежнему преданный Платону Дион. Он снова начал убеждать Платона приехать в Сиракузы. Тот поддался на эти убеждения и отправился к двору Дионисия. С великим почетом встретил молодой тиран знаменитого философа и в великолепном экипаже отвез его в свой дворец. Платон начал с того, что стал убеждать Дионисия прежде всего заняться наукой и очистить себя нравственно. Всякое дело требует изучения, говорил он, а тем более такое сложное, как дело управления государством. К изучению искусства управлять Платон советовал приступить издалека и начать с геометрии, которая укрепляет ум и развивает сообразительность. Первые дни казалось, что тиран искренно предался науке, и его примеру, желая угодить ему, последовали и его придворные. Говорят, что в течение некоторого времени дворец Дионисия был окружен целым облаком пыли оттого, что множество придворных стало заниматься геометрией и чертить фигуры на песке. Но скоро между Дионисием и Платоном начались раздоры. Тирану не понравились настойчивые требования философа, чтобы он изменил свой образ жизни, и он скоро охладел к Платону. Неудачу довершило падение Диона: его враги уверили Дионисия, что Дион хотел побудить его отказаться от власти в пользу своих племянников; при этом Платон выставлялся сообщником Диона. Тиран поверил этому и отправил Диона в изгнание, а скоро после этого он отпустил и Платона. Но через семь лет после этого Дионисий снова пригласил Платона, и почти 70-летний философ опять поехал. Но на этот раз охлаждение наступило еще скорее. Первое заступничество за Диона сразу отдалило его от тирана; даже жизни престарелого философа стала грозить опасность, и только по настойчивым просьбам друзей Платона тиран согласился отпустить его на родину. Последние 13 лет своей жизни он провел в кругу своих учеников, среди ученых бесед с ними в ограде Академии. Неудачные опыты в Сиракузах заставили его вообще опасаться правителей, захвативших власть в свои руки не по избранию народа, и в своем старческом сочинении («Законы») он стал требовать, чтобы правители-философы выбирались народом и в своей деятельности руководствовались законами.
Так жизнь разрушала взгляды даровитых и ученых, но пристрастных и увлекающихся людей.
Среди рабочего люда в древних Афинах (около 400 г. до P.X.)
В. Дьяков
К концу каждого месяца бывало особенно оживленно на широких мощеных дорогах, ведущих в Афины, и в шумной гавани Афин – Пирее. К длинной поместительной набережной Пирея в эти дни подходило несколько многовесельных неуклюжих торговых судов дальнего плавания, груженных рыбой, солью, зерновым хлебом и партиями невольников. Транспорты скованных рабов тянулись к воротам Афин и по большим дорогам, чередуясь с гуртами скота и обозами телег, наполненных плодами, овощами и мешками пшеницы и ячменя. Обозы шли на городской базар, тем более многолюдный, что теперь он сопровождался большой невольничьей ярмаркой, самой крупной во всей Греции, бывавшей в Афинах каждый «первый день луны», т.е. первое число каждого месяца.
В день торга с раннего утра на афинской городской площади, среди ярко сверкавших на солнце мраморных статуй и в тенистых платановых и тополевых аллеях, толпился народ. Было, как всегда, оживленно вокруг лотков, палаток и бараков рыбного, винного, овощного и горшечного рядов и вокруг большого каменного здания мучного рынка, но в эти дни толпа особенно теснилась к той стороне площади, где у невысокого каменного помоста шел торг разного рода орудиями труда и инструментами – плугами, лопатами, пилами, топорами, а вместе с тем и «телами» или «одушевленными орудиями», т.е. невольниками.
На помосте тесно, плечо к плечу стояли выставленные напоказ покупателям невольники и невольницы всевозможных стран и народов. Все они были
