Славяноязычные и латиноязычные источники, созданные в средние века в славянских государствах, основываются при изложении древнейшей истории своих стран на устном предании. При этом на латинских авторов более влияли шаблоны латинской историографии, что сказалось на качестве воспроизведения древних легенд в их трудах. С другой стороны, славянские авторы пытались воспринимать доставшиеся от предков предания и мифы рационально. Они опирались на складывающиеся и в Византии, и в Болгарии, и на Руси представления христианской научной мысли. Это привело к тому, что история лишается мифологических элементов, выглядит более достоверно. Но и древние сюжеты серьезно искажаются, нередко миф (лишенный мифологической формы) может смешиваться с подлинно историческим преданием. В результате славяноязычные источники сохраняют древние предания подчас в менее «литературной», более приближенной к фольклорной стихии форме. Тогда как латинские писатели нередко передают в первозданном виде фантастические мифы (например, о драконоборце Краке).
Памятники южнославянской средневековой историографии XI–XIV вв. немногочисленны. Древнейшие памятники болгарской исторической традиции — «Апокрифическая летопись» («Сказание Исайи пророка») и летописные заметки при переводе византийской хроники Константина Манассии. Уникальный образец югославянской средневековой историографии — т. н. «Летопись попа Дуклянина» («Барский родослов», в оригинале — «Королевство славян» или «Книга Готская»). Это сочинение, являющееся, по собственным показаниям, переводом со славянского языка, — наиболее значительный и подробный памятник средневековой южнославянской исторической книжности.
В Болгарии в результате утраты политической независимости в XI в. произошло умирание дружинно-аристократической культуры и, соответственно, дружинно-аристократической устной традиции. Характерно в этой связи, что «героический век» народной болгарской эпической поэзии совершенно не захватывает эпохи Первого царства. Как следствие этого процесса — болгарские средневековые историки имели дело с разрозненными народными преданиями топонимического толка. При этом следует отметить довольно позднее и скупое развитие жанра собственно историописания в болгарской литературе.
Древнейшее собственно славянское сочинение исторического типа в Болгарии — «Сказание Исайи пророка» («Апокрифическая летопись») второй половины XI в. В этом старейшем памятнике славянской исторической литературы болгарская история вводится в контекст легенды, отражающей религиозно-политические воззрения ереси богомилов. Ориентированный на пропаганду памятник содержит сознательные вымыслы и домыслы, адресован малообразованной среде. При этом согласование с научно-познаваемой историей христианской ойкумены и рациональной логикой мало занимает автора. Пространство «летописи» глубоко мифологично. Это позволяет сохраняться в ней многим элементам языческого мышления (даже тотемному мифу о рождении хана Аспаруха), особенно если они согласны с базовыми концептами автора.
Противоположный «Апокрифической летописи» подход отразился в позднейших (XIV в.) заметках при переводной «Хронике» Константина Манассии. Это памятник официальной исторической мысли времен Второго Болгарского царства, создатель которого, напротив, ориентировался на воссоздание подлинной болгарской истории. При этом сама форма заметок ориентировала его на включение в контекст истории мировой. Но он имел дело с традицией того же рода, что и его далекий предшественник. Поэтому в заметках мы имеем разрозненные свидетельства об истории Болгарии, в качестве «стержня» для которых использованы сразу два памятника византийской хронографии. Один — это сама переведенная «Хроника», второй — сочинение Иоанна Зонары, основной для автора заметок источник. Тем не менее скудость оригинального материала не помешала автору заметок продуктивно использовать его для возвеличения древнейшей болгарской истории. Тем самым создавалась искусственная замена исчезнувшей исторической традиции Первого царства.
Иные по сравнению с Болгарией политические условия, длительное сохранение племенных «княжений» и непосредственное их перерастание в государства, породили совершенно иную литературную реальность в сербских землях — Дукле и Рашке. Здесь имел место прямой перенос жанра «родослова» в письменную культуру. Перенос не обошелся без потерь. В первую очередь, это связано с политическими концепциями создателей конкретных памятников.
В единственно сохранившемся в латинском переводе или пересказе памятнике дуклянской историографии — «Книге Готской», относящейся ко второй половине XII в., произошла контаминация устных преданий Дукли, Рашки и Хорватии. На стадии самого сочинения или перевода сказалось также воздействие романского далматинского предания. Оно отразилось, в том числе, в искусственно соединенном со славянскими сюжетами предании об основании Дубровника. Наконец, древнейшие сказания переосмыслены автором «Книги Готской» в русле ученой «славяно-готской» легенды, направленной на возвеличение правящей династии. Тем не менее «летописцу» удалось создать целостное, почти лишенное внутренних противоречий и довольно рациональное с позиций христианского сознания повествование. Несмотря на очевидные искажения первоначальной традиции в «Летописи», именно ее изучение приводит к продуктивным выводам о характере бытования древнеславянского исторического предания. Этим, впрочем, мы обязаны и богатому сопоставительному материалу из иностранных источников — как синхронных, так и более ранних.
Но «Летопись» не имела продолжения в славянской литературе. Литературная традиция нового центра сербской государственности в Рашке в поисках предыстории правящей династии Неманичей обратилась не к народному преданию, а к внешней истории. Это привело к появлению фантастической легенды о происхождении Неманичей от римского императора Лициния. При этом фантастичность этой легенды в немалой степени подчеркнула ограниченность литературной формы «родослова», склонного игнорировать строгую линейную хронологию и ориентированного исключительно на поколенный счет. Это же, кстати, серьезно дискредитировало в глазах первых исследователей «Летопись попа Дуклянина». Ее автор, создавая на страницах книги мифическое «королевство славян», механически свел в единый генеалогический ряд князей различных славянских государств. При этом, не ведя точного счета лет, совершенно не позаботился о создании хронологической достоверности. Он следовал схеме «родослова», где время считалось поколениями, а не годами или веками.
Из русских летописей преимущественное значение имеют древнейшие разделы памятников киевского летописания времен единого государства и начала удельной раздробленности (XI — начало XII в.) — Начального свода и «Повести временных лет». Стоят внимания и памятники эпохи раздробленности начиная с XII в., прежде всего, предания, отраженные в летописях «Софийско-Новгородской» группы. Наконец, имеется еще один текст, сохранившийся только в латинском переложении — гипотетическая русская летопись, послужившая непосредственным источником для польского хрониста Я. Длугоша.
Русское летописание предлагает иной по сравнению с южнославянским вариант восприятия и обработки древних сюжетов племенной устной истории. Его особенности связаны не в последнюю очередь с особенностями формирования древнерусской государственности и культуры. В восточнославянском регионе в IX–X столетиях более десятка племенных «княжений» оказались включены в новое политическое единство — Древнерусское государство, во главе с новой династией Рюриковичей, — и поглощены им. К концу Х в. процесс повсеместной смены Рюриковичами правящих родов, за исключением отдельных, и в культурном плане периферийных областей, завершился. Соответственно, племенное предание всех древних племенных общностей утрачивало в едином государстве характер официальной исторической традиции. Таковой статус обрело теперь родовое предание Рюриковичей, не уходившее далеко в глубь языческой эпохи. В этом принципиальное отличие Руси от Чехии Пржемысловичей или Дукли, и сходство ее, например, с Польшей. Там также в историографии сравнительно молодой династии Пястов сюжетам древней племенной истории на первых порах уделялось крайне мало внимания. Для древнерусских авторов главной задачей при описании событий до Рюрика становилось обоснование прав династии на власть, подготовка «декораций» для ее выхода на сцену. В то же время вполне мог присутствовать (но ни в коем случае не на первом плане), особенно в Киеве и в Новгороде, и элемент заинтересованности отдельных знатных родов. Они возводили себя еще к до-Рюриковым временам и сохраняли память о героях-предках предшествующей эпохи.
