"Попомни бога и душу свою, Станислав Станиславич! - отвечали послы, - в записи, данной Елецкому и Волуеву, прямо написано, что когда смольняне королевичу крест поцелуют, то король отойдет от Смоленска, порухи и насильства городу не будет, все порубежные города будут к Московскому государству по-прежнему. Мы надеялись от тебя помощи, что ты за свое крестное целование станешь, за Московское государство королю будешь бить челом, а своей братьи, панам сенаторам, говорить, чтоб и они короля приводили на унятие крови. Ты говоришь, что после нашего отъезда у тебя с боярами во многом договор переменен, и ссылаешься на дворян, Ивана Измайлова с товарищами, но мы их и спрашивать не хотим: надобна нам от бояр грамота, а словам таких людей, которые за поместьями к королю приезжают, верить нельзя. В договоре статья была написана, что при государе королевиче польским и литовским людям у земских дел в приказах не быть и не владеть; а теперь и до государева приходу уже поместья и вотчины раздают. Мы об этом упомянули для того, чтоб не вышло в людях сомнения и печали". Сапега отвечал: "Государь король московских людей, которые его милости ищут, от себя не отгоняет, да и кому же их до приходу королевича жаловать, как не его величеству? И теперь государь пожаловал боярина князя Мстиславского конюшим, а князя Юрия Трубецкого - боярством, и за то все бояре его величеству благодарны". Чтоб возвратиться к главному делу, послы велели думному дьяку Томиле Луговскому читать договор гетмана с Елецким и Волуевым при Цареве-Займище. Но Сапега не дал ему читать и закричал: "Вам давно заказано упоминать об этой записи, вы этим хотите только позорить пана гетмана! Если вперед об этой записи станете говорить, то вам будет худо". Луговской отвечал: "Хотя и помереть, а правду говорить: вы эту запись ни во что ставите, а мы и теперь, и вперед будем ею защищаться". Тут вмешался в спор Жолковский: "Я, - сказал он, - готов присягнуть, что ничего не помню, что в этой записи писано: писали ее русские люди, которые были со мною и ее мне поднесли; я, не читавши, руку свою и печать приложил, и потому лучше эту запись оставить, а говорить об одной московской, которую и его величество утверждает". Другие паны кричали: "Мы о Смоленске в последний раз вам говорим; если вы не заставите смольнян королю и королевичу крест целовать, то крестное целование с гетмана сошло, его величество и мы Смоленску больше терпеть не будем, не останется камень на камне, будет над ним то же, что над Иерусалимом". Послы отвечали по-прежнему, что они своевольно договора не нарушат, а пусть позволят им послать гонца к патриарху и боярам и ко всем чинам, и что им вся земля прикажет, то они и сделают: "Ты, Лев Иванович! говорили они, - сам бывал в послах, так знаешь, можно ли послу сверх наказа что-нибудь сделать? И ты был послом от государя к государю, а мы посланы от всей земли, как же мы смеем без совета всей земли сделать то, чего нет в наказе?" Потом послы обратились к Жолкевскому, чтоб заставить его употребить все усилия для спасения Смоленска: "Не скажет ли весь народ, - говорили они, что до твоего приезда под Смоленск король сохранял договор, к городу не приступал, а как ты приехал, то Смоленск взяли?" Гетман дал слово всеми силами стараться о том, чтоб к Смоленску не делали приступа до возвращения гонца, отправляемого послами к патриарху и боярам за новым наказом. Гетману дали знать также, что Филарет сердится на него за приведение под Смоленск сверженного царя Василия и за представление его королю в светском платье. Вот почему Жолкевский при окончании съезда подошел к митрополиту с оправданиями: "Я, - говорил он, - взял бывшего царя не по своей воле, но по просьбе бояр, чтоб предупредить на будущее время народное смятение; к тому же он в Иосифове монастыре почти умирал с голода. А что привез я его в светском платье, то он сам не хочет быть монахом, постригли его неволею, а невольное пострижение противно и вашим и нашим церковным уставам, это говорит и патриарх". Филарет отвечал: "Правда, бояре желали отослать князя Василия за польскою и московскою стражею в дальние крепкие монастыри, чтоб не было смуты в народе: но ты настоял, чтоб его отослать в Иосифов монастырь. Его и братьев его отвозить в Польшу не следовало, потому что ты дал слово из Иосифова монастыря его не брать, да и в записи утверждено, чтоб в Польшу и Литву ни одного русского человека не вывозить, не ссылать. Ты на том крест целовал и крестное целование нарушил; надобно бояться бога, а расторгать мужа с женою непригоже, а что в Иосифове монастыре его не кормили, в том виноваты ваши приставы, бояре отдали его на ваши руки".
Боясь за Смоленск, послы поехали на другой день к Жолкевскому, чтоб напомнить ему его обещание. Гетман объявил им, как будто от себя, что для спасения Смоленска одно средство: впустить в него польское войско, как сделано было в Москве, и тогда, может быть, король не будет принуждать Смоленск целовать ему крест и сам не пойдет на вора под Калугу. Послы в ответ прочли ему статью договора, чтоб ни в один город не вводить польского войска, и снова настаивали, чтоб им позволено было отправить гонца в Москву. Гетман обещал хлопотать об этом. Чтоб узнать, к чему повели его хлопоты, послы на другой день опять поехали к нему. Жолкевский объявил, что король соглашается на отправление гонца, но прежде требует, чтоб в Смоленск были впущены его ратные люди. Послы отвечали прежнее, что сами собою согласиться на это не могут. На другой день гетман прислал к ним племянника своего сказать, что король согласился на отправление гонца в Москву, но с тем, чтоб через две недели он возвратился с полным наказом. Но потом послам объявлено было, чтоб они приехали к гетману 18 ноября; тут нашли они всех панов радных, и Сапега объявил, что непременно должны впустить в Смоленск ратных людей королевских, потому что Шеину и всем смольнянам верить нельзя: подъезжал под Смоленск гость Шорин и дети боярские, и Шеин спрашивал у них про вора, где он теперь и как силен? Ясно, что они хотят с вором ссылаться и впустить его в город. Послы повторили, что ничего не могут сделать без нового наказа из Москвы; что же касается до смольнян, то Шорину и другим таким же ворам верить нельзя: подъезжают они под Смоленск не по нашему совету, смольнян обманывают и прельщают, а вам, сенаторам, говорят на них ложно. Паны отвечали, что обсылки с Москвою король и они ждать не хотят: "Увидите, что завтра будет над Смоленском!" Послы просили, чтоб дали им по крайней мере посоветоваться с митрополитом, которого не было на этом съезде по болезни. Паны согласились.
Приехавши в свой стан, послы держали совет. Филарет говорил: "Того никакими мерами учинить нельзя, чтоб в Смоленск королевских людей впустить; если раз и не многие королевские люди в Смоленске будут, то нам Смоленска не видать; а если король и возьмет Смоленск приступом мимо крестного целованья, то положиться на судьбы божии, только б нам своею слабостью не отдать города". Потом призваны были за советом дворяне и все посольские люди, спрошено: "Если Смоленск возьмут приступом, то они, послы от патриарха, бояр и всех людей Московского государства, не будут ли в проклятии и ненависти?" Все отвечали: "Однолично на том стоять, чтоб в Смоленск польских и литовских людей не пустить ни одного человека: если и не многие королевские люди в Смоленске будут, то нам Смоленска не видать. Если которая кровь прольется или что над Смоленском сделается, то это будет не от нас; только б своею слабостью Смоленска не потерять". Смоленские дворяне и дети боярские, бывшие при посольстве, сказали: "Хотя в Смоленске наши матери и жены и дети погибнут, только бы на том крепко стоять чтоб польских и литовских людей в Смоленск не пустить".
На другой день послы объявили панам это решение, просили со слезами, чтоб король не приступал к Смоленску, но и слезы не помогли. 21 ноября все войско приступило к городу, зажгли подкоп, взорвали башню и часть стены сажень на десять три раза поляки вламывались в город и три раза были отбиты.
29 ноября послам велено было приехать к Жолкевскому, у которого они нашли всех других панов. Те же предложения со стороны поляков, тот же ответ со стороны послов. 2 декабря новый съезд; Сапега встретил послов словами: "Надумались ли вы? Впустите ли в Смоленск королевских ратных людей? Знайте, что Смоленск не взят только по просьбе гетманской и нашей; король показал милость, чтоб не пролить крови невинной вместе с виновною". Тот же ответ от послов. Паны продолжали: "Государь вас жалует, позволил вам писать в Москву, только пишите правду, лишнего не прибавляйте. И так вы в Москву писали и не один раз, а это вы делаете непригоже, что пишете тайно и от государя людей отводите, чтоб к королю бить челом о поместьях и об всяких делах не ездили. Кому ж их, кроме нашего государя, жаловать?" Послы отвечали: "Только бы не эти воры, которые из Москвы приезжают, вам говорят не правду и нас корят, то кровь христианская перестала бы литься и христианство на обе стороны было бы в покое и тишине. О поместьях мы писали и вам говорили для того, что это может весь народ привести в сомнение".
