Но не только это заставляло немцев сопротивляться. В Италии, которая вышла из войны в 1943 году, немецкие войска продолжали воевать до самой официальной капитуляции в мае 1945 года. Встретившись в бою с так называемыми благородными противниками – американцами и англичанами, – они могли дезертировать, если бы только захотели. Вот только дезертировать считалось не по-немецки. Хотя существует мнение, что немцы не дезертируют, не следует забывать о том, что около миллиона немецких солдат дезертировали во время Первой мировой войны, однако во время Второй мировой даже в Италии солдаты бились до последнего.
Нацизм был порожден горечью позорного поражения в Первой мировой войне, поэтому немцы так сильно боялись повторения событий ноября 1918 года. Немецкие солдаты в Италии, так же как и те, кто сражался против идеологического врага на Востоке, прекрасно понимали обстоятельства поражения 1918 года. Учитывая это, неудивительно, что идея Холокоста была порождена желанием не допустить обогащения евреев на Второй мировой войне, как, по мнению нацистов, это произошло во время Первой. Несмотря на всю нелепость, многие нацисты искренне верили в эти идеи, и, каким бы невероятным это ни казалось, подобное можно услышать и сегодня. Немецкая армия не могла остановить продвижение союзников, равно как и предотвратить поражение Германии. Но одно она могла сделать, даже проиграв, – избежать того унижения, которое пережила в конце Первой мировой. На этот раз немецкие солдаты ничуть не удивились бы, услышав объявление о капитуляции.
Ближе к концу войны мысли немецких солдат все так же обращались к Гитлеру. В последние месяцы Вальтер Фернау стал офицером-агитатором от национал-социалистов и постоянно обращался к солдатам с пропагандистскими речами, в которых говорил об идеалах, ради которых стоит продолжать сражаться с неприятелем. «В мои обязанности входили выступления перед небольшими отрядами, и я призывал их к тому, чтобы они верили в лучшее, – рассказывает он. – Для бойцов устраивали настоящий концерт: играли на аккордеоне, пели песни, всякие матросские куплеты; атмосфера получалась просто невероятная. А потом в дело вступал я: “Товарищи, мы собрались здесь сегодня не только для веселья. Я должен рассказать вам о настоящем положении вещей. Текущая военная обстановка такова, что американцы и англичане уже подходят к нашим границам. Мы знаем, что русские идут на Берлин и что на юге американцы уже заняли Рим, а бесчисленные самолеты бомбят наши города. Никто не знает, живы ли наши семьи или в их дом угодила бомба. В этой ситуации могу сказать только одно: дело – дрянь!.. Но если мы можем здраво оценить наше нынешнее положение, это может сделать и наш фюрер, наш верховный главнокомандующий. Возможно, он знает и нечто худшее, о чем мы еще и не подозреваем. Ему виднее, а от нас он ждет исполнения долга. Мы должны быть готовы к смерти и к тяжелым ранениям. Он может потребовать от нас этих жертв, потому что надеется на победное окончание войны”. А потом я спрашивал солдат: “Хотите поставить винтовки в угол и отправиться домой? Как же вы посмотрите Гитлеру в глаза, когда тот придет к вам после войны и скажет: "Как могли вы опустить оружие! Все ведь могло закончиться совсем иначе!" Так не дадим ему повода сомневаться в себе!”» В то время он думал о фюрере лишь в одном ключе: «Для нас Гитлер был божеством». Поэтому на вопрос, почему немцы дезертировали во время Первой мировой войны, но бились до конца во Второй, Вальтер Фернау ответил очень просто: «Во время Первой мировой у Германии не было Гитлера».
По словам Ганса фон Герварта, хотя немцы и понесли трагические потери, сражаясь до последней капли крови, было в этом и кое-что положительное: «Иначе родилась бы новая легенда Dolchstoßlegende, так называемый тезис об “ударе ножом в спину”. Многие женщины в Германии потеряли своих сыновей и братьев, они не могли поверить, что все их старания оказались напрасными, что они отдали свои жизни зря». Если бы Гитлера убили в 1944 году и Германия подписала мирное соглашение, позднее у немцев появился бы повод говорить, что рейх мог бы победить в этой войне, если бы сражался до конца. Невозможно предугадать, каким был бы альтернативный ход истории, предположения по этому поводу можно строить бесконечно. Повернули бы тогда западные союзники против русских? А если бы немцы довели разработки своего «чудо-оружия», включая ракеты Фау-1 и Фау-2, до такой степени, которая позволила бы им одержать верх? Можно бесконечно спорить на эту тему, подобные дебаты продолжаются и сегодня, особенно в кругах ультраправых партий. Но, по иронии судьбы, эта борьба до конца, возможно, спасла мир от появления нового Гитлера, хотя новому Гитлеру пришлось бы гораздо сложнее, учитывая наследство в виде Холокоста.
И все же выгоды от капитуляции Германии в 1944 году были бы огромны: и не только в исчислении количества сохраненных жизней солдат, тогда бы уцелели и многие гражданские, погибшие в последний год войны от рук самих же нацистов. В тот последний год войны нацистский террор на территории Германии окончательно вышел из-под контроля. Одно ужасающее дело из Вюрцбургского архива демонстрирует то, как нацисты, когда стало ясно, что война проиграна, обрушили весь свой гнев на простых жителей7. Карлу Вайгляйну, фермеру, жившему в Целлингене, небольшой деревушке, в нескольких километрах от Вюрцбурга, в 1945 году было уже пятьдесят девять лет.
Но его все одно призвали в фольксштурм, народное ополчение, где он должен был присоединиться к рядам обороняющихся. Он попал в роту, которой командовал учитель Альфонс Шмидель, лидер местной ячейки «Гитлерюгенда», истово веровавший в идеалы нацизма. 25 марта, около двух часов дня, целый батальон выстроился на сельской площади в шеренгу для переклички. Перед ними выступил доктор Мюль-Кюнер, командир батальона, который сказал, что война вот-вот придет и в их родную деревню, а потому необходимо максимально ужесточить дисциплину и каждый, кто ослушается приказа, будет расстрелян.
Рота первого батальона, в которой служил Карл Вайгляйн, ответила ему хохотом: «Да ну?» Примерно в то же время с дороги исчезло несколько противотанковых препятствий, и кто-то пустил слух, что от них избавился Вайгляйн. Во вторник, 27 марта, нацисты взорвали мост, который связывал Целлинген с соседней деревней Ретцбах, чтобы остановить продвижение американцев. Вайгляйн, дом которого находился рядом с мостом, сказал одному своему соседу: «Это все эти идиоты, Шмидель и Мюль-Кюнер, по ним виселица плачет!» Его слова случайно услышал Шмидель, который тут же доложил обо всем Мюль-Кюнеру.
На следующий вечер в Карлштадт прибыл «летучий военно-полевой трибунал» под руководством майора Эрвина Гельма. Такие суды были специально созданы для того, чтобы поддерживать дисциплину, что было особенно важно накануне неминуемого поражения Германии; они обладали всеми полномочиями обычного военно-полевого трибунала. Майор Гельм пользовался дурной славой: его группу судейских местные называли «линчевателями». Он был известен жестокостью и склонностью к садизму. Как-то раз майор спросил одного семнадцатилетнего парня: «Ну как, уже выбрал сук, на котором мы тебя вздернем?» В другой раз он сказал своим людям: «Посмотрите на эту шею – так и просит веревки!»
Майор Гельм и Мюль-Кюнер решили казнить Карла Вайгляйна в назидание другим. Его быстро доставили из полицейского участка в Целлинген, и уже в полночь военно-полевой трибунал собрался для вынесения приговора. Гельм поручил одному из своих лейтенантов, Энгельберту Михальскому, вести заседание. Двух местных фермеров, Антона Зойберта и Теодора Виттмана, вызвали в качестве «заседателей». Вальтеру Фернау, который на тот момент также получил звание лейтенанта и присоединился к Гельму, приказали выступить в этом деле обвинителем. «Гельм сказал: “За вами – обвинение. Дело простое, вопросов быть не должно. Я соберу расстрельный взвод”». Он подписал смертный приговор еще до того, как начался суд. Но тут случилось непредвиденное: заседатели Зойберт и Виттман отказались свидетельствовать против Вайгляйна8. Гельм решил проблему просто – избавился от них, пригрозив трибуналом и им. Карла Вайгляйна признали виновным. Вальтер Фернау знал, что приговор может быть только один – смертная казнь. «Даже если вы считаете меня безжалостным подонком, – говорит он, – тогда я действительно не считал, что это слишком сурово… Суд решил, что это военное преступление, и я не мог потребовать трех или шести месяцев тюрьмы. Это было все равно, что заявить остальным солдатам: “Почему бы вам не совершить нечто подобное и посидеть с полгодика в тюрьме? Когда вы выйдете, война кончится, другие погибнут, а вы останетесь жить”. Понимаете теперь, о чем я? Даже сегодня многие согласились бы со мной, что некоторые ситуации требуют жестких мер, хотя мне они и не по нраву. Но не я придумываю законы». В конце концов, Вальтер Фернау рассказывает о том, как повлияли ужасы, увиденные им на Востоке, на его собственное отношение к работе в военном трибунале. «Я не раз видел, как гибли на войне мои товарищи, так что стал реагировать на подобное довольно спокойно… Я стрелял в людей, видел, как они падают замертво, это – страшное зрелище. Но со временем ко всему можно привыкнуть. Когда сражаешься в России и видишь, как на тебя идут русские, подходят все ближе и ближе, то стреляешь не задумываясь и радуешься, когда они умирают от твоих пуль. Ужас! Сегодня никто не поймет, как можно радоваться, когда кто-то умирает на твоих глазах».
