Чувство опустошения, которое испытывали Фриды, было вызвано не только прямым воровством их денег и собственности, но и эмоциональным предательством. «Мы потеряли всякую надежду, – говорит Вальтер Фрид, – на то, что добрый христианин, который когда-то был другом еврею, человек, которого еврей всегда поддерживал, – например, давал ему пищу, когда у христианина, пришедшего в наш ресторан, не было ни гроша, – ответит добром на добро. Они не хотели, чтобы мы возвращались, ведь тогда им пришлось бы заплатить по счетам – или, глядя нам прямо в глаза, заявить: «Мы вам ничего не должны». Наши лучшие довоенные друзья стали нашими злейшими врагами. В 1945 году нам угрожали гораздо чаще, чем в 1942-м, когда мы уехали. Вот, сколько там было ненависти».
Одной летней ночью 1945 года ненависть, направленная против них, приняла физическую форму. Вальтер и его отец шли по улице в Топольчанах, когда им встретилась группа приблизительно в тридцать молодых парней. Один из них был старым школьным другом Вальтера, еще до войны; его звали Йошо. Однако теперь Йошо не выказывал никакого дружелюбия. Молодые люди рванулись к Валтеру и его отцу и начала бить их. «Еврей! Ты еврей!» – кричал Йошо, нанося удары. Когда Вальтер, избитый, лежал на земле, он вспомнил, как перед войной, в школе, он делил с Йошо свой хлеб. И он спросил: «Разве мало тебе того, что ты ел мой хлеб? Теперь ты приходишь ко мне и бьешь меня! За что?» Но вместо ответа Йошо лишь повторял: «Еврей! Ты еврей!»
Остальные нападающие вопили: «Евреи! Вы пьете кровь христиан!» Они избивали Вальтера и его отца не только кулаками, но и палками, пока на жертвах не осталось живого места. Нападение было совершено в открытую, на одной из главных улиц города, и Вальтер заметил, что ни один человек не остановился, чтобы помочь им, хотя кое-кто из прохожих знал их лично. «Раньше я думал, что знаю очень много людей, – говорит Вальтер, – но внезапно выяснилось, что нас никто не знает». Затем молодые люди оттащили их к районному полицейскому участку и бросили там на ступеньках. «Полиция вела себя не лучше, – вспоминает Вальтер. – Вместо того чтобы побежать за ними и арестовать, полицейские дали им уйти. А потом нас еще раз избили». Вальтер понял, что больше им оставаться в Словакии нельзя, и при первой же возможности эмигрировал в Израиль, где и живет сейчас.
Сообщалось также о послевоенных погромах евреев в Польше, и никто не знает, сколько еще евреев, возвращающихся из лагерей, пережило подобный опыт по всей Восточной Европе. Никто не проводил подробных статистических исследований о том, скольким людям отказались вернуть их имущество. Но существующие доказательства позволяют предположить, что истории Вальтера Фрида и Линды Бредер – отнюдь не единичные случаи, а являются частью тенденции. В атмосфере хаоса послевоенных лет, когда население приспосабливалось к жизни при новых хозяевах, правосудие для евреев, оставшихся в живых после жестоких гонений на их народ, занимало далеко не первые места в повестки дня, если вообще в ней стояло.
Тойви Блатт, сбежавший из Собибора в октябре 1943 года, получил еще более горький опыт того, что жизнь никогда не вернется в относительно спокойное русло довоенного времени. Бродя по Польше после восстания, скрываясь от немцев и обращаясь за помощью к местным жителям, он обнаружил, что многие поляки отказывались помогать ему – не только из-за страха перед нацистами, но и из-за откровенного антисемитизма. Когда, наконец, один крестьянин согласился спрятать его в подвале одной из служебных построек, то это произошло в результате чисто деловой сделки – крестьянин потребовал деньги за свое согласие спрятать беглеца. Война не закончилась так быстро, как ожидалось. И тогда один из родственников крестьянина пришел в укрытие Тойви и попытался убить его. Тойви притворился мертвым – только так ему чудом удалось спастись.
В конце войны Тойви Блатт вернулся в свой дом в Избице, но обнаружил, так же, как и Линда Бредер и Вальтер Фрид, что еврейская община в его городе уничтожена. Он впоследствии покинул Избицу и попытался начать все с чистого листа в другом польском городе, но особого счастья не познал. «Большую часть своей жизни я провел в Польше, – говорит он, – [но] я все равно чувствовал, что мне там не место. Я хотел жениться, но была проблема – как она отреагирует на то, что я еврей? Должен сказать, большинство отнеслись бы отрицательно». Тойви чувствовал себя чужаком на земле, где жил с рождения, и в 1957 году он воспользовался возможностью и эмигрировал: сначала в Израиль, а затем в Америку. Он видел признаки антисемитизма и со стороны коммунистической партии Польши: по его ощущениям, они воспринимали евреев как «пятую колонну».
Тойви Блатт, в конечном счете, хорошо устроился в США, но он всегда чувствовал, что в какой-то степени остался поляком, и потому в начале 1990-х приехал в Избицу. Он снова вошел в деревню, которая когда-то была родиной для почти 4 тысяч евреев, но теперь здесь не было ни одного еврея. Один его друг, поляк и католик, который жил там, всегда говорил, чтобы Тойви, если он однажды приедет в город, остановился у него; но теперь, когда Тойви и правда приехал и захотел воспользоваться тем предложением, ему отказали в приюте, не объяснив причины – хотя Тойви чувствовал, что слишком хорошо понимает: «Он не хотел, чтобы соседи знали: в его доме ночевал еврей».
Нежелание признаваться в дружбе или даже в простом знакомстве с Тойви Блаттом распространялось и на тех поляков, которые прятали его во время войны. Как говорит Тойви (и эти слова впервые звучат из уст еврея), ему встречались благородные и смелые поляки, дававшие ему пищу и кров во время долгого странствия домой из Собибора (и недавние исследования по грантовой программе, проведенные в Варшаве, демонстрируют, что количество таких храбрецов исчисляется тысячами)17. Но вместо того, чтобы испытывать гордость за свои поступки, некоторые сегодня испытывают только стыд. Когда Тойви вместе с католическим священником проходил через соседнюю деревню, то указал на дом человека, помогавшего ему во время войны, и двинулся к входной двери. Но тот человек спрятался за занавеской и отказался впускать их. И снова причина такого поведения не стала загадкой для Тойви: «Многие из тех, кто прятал евреев, не хотели, чтобы соседи знали об этом, потому что тогда все начнут говорить: “О, он получил кучу денег за то, что прятал евреев”».
Но самый ужасающий пример того, какими живучими оказались антисемитские убеждения и ценности, произошел, когда Тойви посетил свой старый семейный дом в Избице. Он постучал в парадную дверь и спросил человека, который теперь там жил, нельзя ли ему войти внутрь и осмотреться в доме, где он вырос, доме, где он прятался от немецких «акций», доме, где провели свои последние дни его дорогие мама и папа, прежде чем их отвезли в Собибор. Сначала новый владелец отказался впустить незнакомца, но когда Тойви сунул ему в руку три доллара, отошел в сторону. Тойви сразу же заметил в гостиной кресло и сказал, что оно когда-то принадлежало его отцу. «Нет-нет, – возразил мужчина. – Этого не может быть».
Тогда Тойви взял кресло, перевернул его и продемонстрировал свою фамилию, написанную на обратной стороне сиденья. Тогда мужчина сказал: «Господин Блатт, к чему вся эта комедия с креслом? Я ведь знаю, зачем вы пришли». Тойви растерянно посмотрел на него. «Вы пришли забрать спрятанные деньги, – продолжал новый владелец дома. – Мы можем разделить их: 50 процентов – вам, и 50 процентов – мне». Разъяренный Тойви Блатт выскочил на улицу, не удостоив собеседника и взглядом.
У этой истории есть и примечательное послесловие, достойное места в поучительной истории. Когда Тойви снова вернулся в Избицу, то, проходя мимо своего старого дома, увидел одни развалины. Тогда он зашел к соседям и спросил их, что произошло. «Ох, господин Блатт, – сказали они, – когда вы уехали, мы просто не могли заснуть, потому что он день и ночь искал клад, которой вы, якобы, запрятали в доме. Он разобрал пол, стены разобрал – вообще все. И в результате он оказался в ситуации, когда уже ничего не мог починить – на ремонт ушло бы слишком много денег. Вот и остались от дома одни развалины».
Но если послевоенный опыт Тойви Блатта, Линды Бредер и Вальтера Фрида иллюстрирует темные и мрачные стороны условий человеческого существования, то история, произошедшая в другой части Европы, более утешительна. Когда датские евреи вернулись домой (большинство – из изгнания в Швеции, некоторые – из нацистского лагеря-гетто Терезиенштадт), их ожидал очень теплый прием. «Здесь все было совсем не так, как в тех местах, где люди захватили собственность евреев и поселились в их домах, – говорит Бент Мельхиор18. – Здесь никто ничего не трогал». Как только семья Мельхиора вернулась в город, хозяин их квартиры сообщил об этом новым квартирантам, и уже через три месяца они жили в точности так же, как и до депортации. Хозяин квартиры даже тщательно собрал их мебель и хранил ее, ожидая их возвращения.
