Переломный характер эпохи отчетливо выразился в изменении пути развития искусства. Переход от искусства первобытного к искусству древнему знаменовался определенной двойственностью: привнесением новых стилей и параллельным сохранением старых, появлением новых видов искусства, до этого слабо оформленных в Японии (архитектура, скульптура, живопись). Этот период воплотился в Японии в искусстве Асука (см. [Egami, 1973, с. 119–131, 144–151]).
Следующий период ознаменовался усвоением и переработкой пришлых стилей и видов искусства, слиянием их с местными традициями и созданием единого образа культуры, воплощенного в эпохе Хакухо (650–720). Именно в это время было создано много произведений японского искусства, которые стали для нас свидетельством значения суйтанского культурного потока для Японии. Некоторые авторы сравнивают значение этого потока с ролью римской культуры для окружающего мира [Kan Chia-hsing, 1963, с. 51]. Хотя беглый взгляд на заимствования в VII в. приводит к мнению о копировании китайской модели, действительность отличается от этой модели. В политической теории японцы не приняли китайскую догму о свержении императора, лишившегося «мандата Неба», в семейной системе они продолжали курс на увековечение семьи путем сохранения фамилии, а не на основе незыблемости кровной патрилинейной непрерывности в конфуцианском духе. Буддийский ритуал в Японии отличался от того, который существовал в Китае, и сама буддийская доктрина должна была примириться с синто [Nguyen Khac-Kham, 1973, с. 314–315].
Чтобы оценить культуру Ямато как этническое явление, необходимо вспомнить о триаде этнодифференцирующего слоя культуры в древних и раннесредневековых обществах: о традиционно-бытовой культуре, языке и сознании.
Традиционно-бытовая культура людей Ямато отличалась выраженным своеобразием почти во всех своих сферах, о которых мы можем иметь хоть какое-то представление. Изучение записей японских имен, названий должностей, топонимов в «Вэй чжи», в собственно японских источниках показывает, что даже носители таких локальных культур, как вадзин и население Ямато, говорили на общем древнеяпонском языке. Единство сознания демонстрируется как общностью религиозных воззрений и мифологических мотивов, к тому же подчеркивающих общность происхождения японцев, так и (в приложении к Ямато) осмыслением своего гео-графического положения как некоего единства. В древнейших источниках Ямато выступает как единый островной мир: «Страна восьми островов», «Страна больших островов». Затем появляется указание на расположение по отношению к континенту: область, обращенная к Японскому морю, именуется внутренней (ура); область, обращенная к Тихому океану, — внешней (омотэ). Но одновременно при этом осознается, что по крайней мере главный остров (Хонсю) — это не только остров,' но и горная страна, одна половина которой обращена на запад — «теневая» (Санъиндо), другая — «солнечная» — на восток (Санъёдо) [Попов, 1964, с. 26–27].
Итак, этнодифференцирующий слой культуры Ямато был прочен, обширен и — в глазах подавляющего большинства его носителей— до середины VII в., в сущности, был равнозначен понятию культуры в целом. Однако в этом слое не содержалось ничего (или содержалось мало) такого, что делало бы культуру «закрытой» для восприятия иноземных новшеств при определенных условиях. В эти условия входили: свободный приток и отбор, постепенность, восприятие иноземного в основном верхушкой общества, подготовленной к этому. Сочетание стойкой традиционности и принципиальной «открытости» определило на века отношение Японии к внешнему миру.
Любое человеческое общество необычайно сложно. Именно поэтому легче описать общество, чем достаточно полно выделить частные признаки, специфичные для данного общества, но по существу общие для целой серии обществ, т. е. разработать его типологию. Попытаемся наметить контуры типологии японского общества III–VII вв. В методическом отношении она строится на ряде теоретических разработок, выполненных в нашей стране в последние десятилетия.
В интересах такой типологии мы выделили в обществе Ямато три сферы: этническую, социально-экономическую (или общественную в узком смысле слова), культурную — и присоединили к ним еще одну: окружение, состоящее как бы из двух «полусфер» (естественно-географической среды и окружающего человеческого мира). Каждая из первых трех сфер обладает известной автономностью функционирования, способностью воздействовать на другие сферы (это особенно характерно для социально-экономической сферы), но все они образуют неразрывное единство в рамках Истории, поскольку их полнокровное существование немыслимо вне этого единства. Разумеется, в это единство входят, хотя и на особых правах, обе «полусферы» окружения, причем человеческий мир, строго говоря, также имеет право на выделение в нем — на следующем таксономическом уровне и в рамках каждой отдельной действующей силы (народа, страны, государства) — тех же трех сфер, что и в Ямато: этнической, социально-экономической и культурной.
Подобная типология предполагает не столько характеристику указанных сфер, пусть даже сжатую, абстрактную, удобную для сопоставления, сколько выяснение характера связей между этими сферами. Такое выяснение представляет определенные трудности: соотношение самостоятельности и зависимости сфер непостоянно; возможности выбора направления связей достаточно широки; сами отношения неопределенно-неравноценны; механизм действия таких отношений может быть качественно различным, так как зависит от разницы в структуре самих сфер. В интересах типологии мы вынуждены упростить, формализовать как суть процессов, протекающих в каждой из сфер, так и характеристику отношений между ними.
Понятие «окружающий мир», как уже говорилось, включает естественно-географический и человеческий аспекты. Приступая к разбору первого аспекта — как фона развития древнеяпонского общества (обратное воздействие на него в ту эпоху было невелико), — нелишне напомнить известное положение о том, что на ранних стадиях существования человеческого общества неэкономические, необщественные факторы (в узком смысле слова) играли особо важную роль. В докапиталистическом обществе экономические, вещные связи еще не покрывали собою все другие виды общественных отношений (какие, бы ни называли) и тем более не покрывали отношений не чисто общественных. Сами эти отношения — вещные и невещные — прочными и сложными узами оказались привязаны к природным, географическим факторам. Географический фактор определяет возможность существования человека в данном месте, формы человеческого быта, естественные пределы территории распространения населения, пути и методы контактов. В нашем случае наибольшее значение имело островное положение страны, резко выделявшее ее из материковой в основном Азии. Напомним, что в Азии 100 единиц площади материка соответствуют одной единице площади морского побережья, а в Европе на единицу побережья приходится 30 единиц материка [Шевеленко, 1969, с. 88]. Мягкий и достаточно разнообразный климат в сочетании с морскими и наземными богатствами определил сравнительно раннее появление человеческого общества на Японских островах.
Положение о естественных пределах территории распространения населения в применении к архипелагу, первоначально заселенному разными племенами, а не только одними японцами, означало довольно быстрое наступление критической фазы, когда распространению японцев по островам был положен естественный предел: такой предел предстал в конечном счете в виде моря, хотя в рамках изучаемой эпохи, до VIII в., имелся еще некоторый резерв расширения этнической территории на севере Хонсю за счет вытеснения оттуда более отсталых айнов (эмиси). Однако распространение на север было затруднено как более суровыми естественными условиями, так и сопротивлением хорошо приспособленного к ним местного населения. Уже племена — носители культуры яёи (в обоих ее вариантах — кюсюском и кантоском) в своем естественном продвижении достигли довольно стабильных пределов. Режим Ямато, покорив племена хаято и кумасо на юге Кюсю и отодвинув свои границы на восток от оз. Бива на Хонсю, на несколько веков (до IX в.) исчерпал возможности дальнейшего расширения японских владений на островах. Попытки экспансии за море имели лишь временный успех, и от них пришлось отказаться. Вся сложная и бурная история древнейшего распространения японцев получила отражение в мифах о заселении островов, о походах Дзимму, Ямато-такэру, Дзингу [Yasuda, 1971; Harashima, 1961; Kono, 1969]. Наступление критического момента в естественном распространении привело к сравнительно раннему осознанию японцами своего территориального единства и в конце концов определило на века особый ход развития страны, для которого столь характерно максимальное и виртуозное использование внутренних возможностей.
