Будучи представителем русской власти в Маньчжурии, полковник Квецинский имел возможность вступать в контакты с различными должностными лицами администрации Мукденской провинции и получать от них необходимую информацию военно-политического характера о японцах. С той же целью им и его помощниками использовались и специально нанятые и подготовленные китайцы-разведчики.
Подготовка китайцев-разведчиков осуществлялась в специально созданной полковником Квецинским разведывательной школе, основанной в марте 1905 года в Мукдене{440}. Однако уже через три месяца русская разведшкола была закрыта.
Китайцы на службе японской разведки. С самого начала военных действий на Маньчжурском ТВД русские войска столкнулись с заблаговременно хорошо организованной разведывательно-диверсионной сетью японцев. Еще задолго до войны вся Маньчжурия и Уссурийский край были буквально наводнены японскими шпионами, которые проживали там под видом торговцев, парикмахеров, прачек, содержателей гостиниц, ресторанов, публичных домов. Британский полковник Дж. Халдейн, профессионал в области разведки, впоследствии отмечал:
«Основополагающей чертой японской разведывательной системы является тщательная подготовка в мирное время. В преддверии маньчжурской войны японцы использовали всевозможные средства для сбора даже самой незначительной информации, имеющей отношение к России. С этой целью офицеры японской армии не гнушались наниматься на работу каменщиками, кули, слугами, в парикмахерские и т.д. Один майор, с которым я познакомился уже во время войны, рассказывал, как он жил в Харбине под видом владельца магазина, наблюдая за передвижениями русских войск и военных припасов из Харбина в Порт-Артур и Владивосток. Другой офицер, подполковник Генштаба и руководитель разведывательного отдела штаба 2-й армии, к тому же в совершенстве знающий русский язык, много месяцев прожил под чужим именем во Владивостоке, полное описание оборонительных сооружений которого ему удалось добыть»{441}.
Причины эффективности японской разведки против русских войск, по мнению полковника Халдейна, заключались в следующем: «Еще до войны с помощью китайцев японцы составили списки всех тех китайцев и корейцев, которые находились на русской службе. Включенные в список вошли в категорию потенциально опасных и наблюдались особенно тщательно. В результате многие из этих людей были вынуждены покидать свои насиженные гнезда и земли, как только они попадали в зону японской оккупации, и искать защиты у русских. Японские агенты обещали, что те из них, кто согласится работать на Японию, будут вычеркнуты из черного списка. Это обещание имело неожиданный успех, поскольку многие корейцы и китайцы были морально готовы выполнять подобную опасную работу за гораздо более скромное вознаграждение»{442}.
В отчетах разведывательного отделения штаба главнокомандующего отмечалось: «С открытием военных действий в Маньчжурии выяснилось, что большое число китайцев и переодетых китайцами японцев занимаются шпионством, следя с сопок за движением наших войск, расположением наших батарей и т.п., сигнализируют об этом при помощи флагов, зеркал и проч».{443}.
Для борьбы с этим в русских войсках принимались определенные меры, хотя их эффективность оставляла желать лучшего. В приказе командующего Маньчжурской армией № 371 от 25 июня 1904 года предписывалось «при появлении подобных лиц на горах стрелять по ним». Однако это приказание не исполнялось войсками «с должною последовательностью и энергией»{444}.
В целом борьба с японским шпионажем в русской армии была поставлена неэффективно. Японские агенты и китайцы на службе японской разведки проникали практически во все пункты дислокации русских войск в Маньчжурии, легко пользовались беспечностью русской стороны, активно собирали разведывательную информацию.
Японцы применяли самые строжайшие репрессивные меры по отношению к тем китайцам, которые состояли на русской службе или просто симпатизировали России.
В результате местное китайское население не только не выдавало японских шпионов, но нередко скрывало их. Соответственно и случаи поимки японских шпионов были очень редкими. За всю военную кампанию российской стороной было разоблачено лишь 4 японских шпиона — и то случайно{445}.
Британский разведчик Дж. Халдейн, комментируя успехи русской контрразведки в годы русско-японской войны, отмечал: «Первое время русские совершенно не умели обнаруживать их, хотя и отдавали себе отчет в том, что японские шпионы активно действуют в их расположении. Научиться распознавать их русским помогли находившиеся на их службе китайцы, которые указали на три главных отличия между ними и японцами, а именно: походка, форма глаз и одна специфическая китайская, или местная маньчжурская, привычка — после приема пищи есть арбузные семечки, причем именно есть, а не щелкать их зубами. Такие привычки приобретаются с детства, но никак не в зрелом возрасте. Попавшие под подозрение псевдокитайцы были подвергнуты испытанию, провалились и поплатились за это жизнью»{446}.
Таким образом, русско-японская война 1904—1905 гг. не могла не отразиться на комплексе взаимоотношений между Россией и Китаем. Прежде всего она велась на территории Китая и пространственно ограничивалась территорией Маньчжурии. На протяжении всей русско-японской войны, равно как и задолго до ее возникновения, обе противоборствующие стороны активно использовали в своих целях местное китайское население, которое фактически стало заложником русско-японского столкновения.
Наиболее широко местное китайское население использовалось противоборствующими сторонами в области тайной разведки. Деятельность японской разведки в этой сфере как по масштабам и интенсивности, так и по эффективности и результативности была значительно успешнее работы русской тайной разведки.
Китайское население, в целом относившееся негативно как к японцам, так и к русским, скорее было склонно помогать во всем японцам. Одной из существенных причин такого положения де,, была строжайшая карательно-репрессивная система японцев: за малейшее преступление (а тем более шпионаж в пользу русских) китайцу и его родственникам полагалась смертная казнь.
Отношение русских войск к местному китайскому населению было значительно гуманнее, чем отношение японцев. Однако и русским командованием, а также состоявшими на его службе китайскими гражданами (переводчиками, обслуживающим персоналом и т.д.) допускались грабежи и насилия в отношении китайского населения.
Русской разведке было значительно труднее, чем японской, работать в Маньчжурии, и не в последнюю очередь по причинам расово-этнического характера. Абсолютная несхожесть цивилизаций (культур) накладывала свой отпечаток на взаимоотношения русских и китайцев, в то время как японо-китайские отношения были значительно гармоничнее в этом смысле. Даже японские репрессии в отношении китайского населения воспринимались в Китае в рамках традиционных восточных принципов взаимоотношений старшего и младшего брата. Несмотря на всю сложность и непримиримость японо-китайских отношений, при взаимодействии с иноземной — западной — страной (культурой) взаимные противоречия между Китаем и Японией отступали на второй план.
Несмотря на целый ряд трудностей объективного и субъективного характера, русская разведка имела определенные успехи в деятельности против японской армии в Маньчжурии. Таким безусловным успехом можно считать работу на русскую разведку хабаровского купца китайской национальности Тифонтая и сформированного им из китайцев специального партизанского отряда.
В целом события русско-японской войны не оказали какого-либо значимого влияния на состояние военно-политических взаимоотношений России и Китая в начале XX века. Обе страны находились в состоянии глубочайших внутриполитических кризисов, которые вскоре привели к серьезным социально-политическим сдвигам в жизни двух государств.
Русско-японская война подчеркнула, что Маньчжурия являлась основным регионом, где сталкивались военно-политические интересы России, Китая и Японии. Роль и особое место Маньчжурии в геостратегическом раскладе сил на Дальнем Востоке сохранили свою значимость надолго после русско-японской войны. Одним из проявлений этого и стала активная деятельность в Маньчжурии в 20—40-е годы разведок этих стран, опиравшихся в своей работе на национальные диаспоры в городах Северо-Восточного Китая.
Первые контакты между Россией и Китаем, имевшие место уже в начале XVII века, свидетельствовали, что стороны еще не были готовы к взаимовыгодному диалогу. Более того, Россия того времени уже приняла западную модель дипломатии, основанную на равенстве субъектов международных отношений, а Китай строго придерживался восточной модели дипломатии, основу которой составлял принцип иерархичности. Россия ко времени первых контактов с Китаем уже отошла от восточной модели международных отношений, господствовавшей на Руси в эпоху монголо-татарского ига. Однако в силу своей «культурной двойственности», «духовной антиномичности» и «гетерогенности» Россия, с точки зрения как западного, так и азиатского дипломатических этикетов, всегда действовала «неправильно», вследствие чего и среди европейских правительств, и в Поднебесной империи российское общество и внешнеполитическое поведение России рассматривалось как «варварское»{447}.
