Любопытно, но, несмотря на потенциальный интерес исследования, его итоги не были тогда преданы гласности. Тем не менее, полученные свидетельства о воззрениях русского крестьянства на цитадель цивилизованного общества – институт частной собственности – стали подлинным откровением для властей. К тому же, выводы об особенностях народного мировоззрения определенно перекликались с исследованиями по расколу, предпринятыми правительством именно в эти годы. Напомним, что хозяйственный уклад староверия основывался как раз на общинных принципах, отвергавших частнособственнические отношения в экономике. Подобное хозяйственное устройство, подкрепленное раскольничьими религиозными верованиями, вызывало понятную и серьезную тревогу Николая I. Власти были вынуждены приступить к противостоянию этой чуждой для них реальности. В сельской сфере противодействие концентрировалось по следующему направлению. На упорядочивании отношений между крестьянскими массами и помещиками, в смысле ослабления гнета последних, в сочетании с мощным давлении на авторитетные в народе раскольничьи центры, завершившимся, в конце концов, их полным разгромом. Практическое осуществление этой политики возлагалось на решительного Министра внутренних дел Д.Г. Бибикова. Будучи Киевским генерал-губернатором, он сумел реализовать так называемую инвентарную реформу в трех губерниях – Киевской, Волынской и Подольской. Ее суть заключалась в ограждении русского крестьянства от произвола помещиков; для чего и составлялись специальные инвентари, где четко фиксировались все повинности и в частности их максимальный объем. Эти нововведения, не отменяя крепостного права, регулировали взаимоотношения крестьян и помещиков и были строго обязательны[1020]. Не случайно, проведение инвентарной реформы получило тогда название «партизанской войны против крепостного права»[1021].
Возглавив в 1852 году МВД, Д.Г. Бибиков приступил к практическому введению инвентарей еще в шести губерниях Западного края. Между тем, на повестке дня уже стояли планы по распространению инвентаризации и на великорусские регионы[1022]. Заметим, что данные преобразования начались с западных районов империи, в которых отношения между крестьянством и помещиками были осложнены религиозной несовместимостью: низы в своем большинстве относились к русскому населению, а владельцы – к полякам. Именно здесь обкатывалась схема, где государство выступало заступником народа от гнета крепостников, урезая их непомерные аппетиты; в ее рамках активно эксплуатировался и конфессиональный фактор, который правительство решило разыграть с пользой для себя. Что же касается коренных русских губерний, то тут стремлению верховной власти предстать в качестве истинного благодетеля народа препятствовала уже не польская шляхта, а раскольничьи «заправилы», претендовавшие (и не без успеха) на роль истинных выразителей народных интересов. А потому замыслы по проведению инвентарной реформы в великорусских регионах сопровождались энергичным устранением конкурента. Как известно, усилиями того же главы МВД Д.Г. Бибикова в 1853-1855 годах фактически были разгромлены авторитетные старообрядческие центры страны – Рогожское и Преображенское кладбище. Подчеркнем, удар был направлен не на раскольничьи массы как таковые, а на верхи староверия в лице самозваной иерархии и богатого купечества. Именно они, по убеждению властей, портили всю конфессиональную обстановку, способствуя укоренению и распространению раскола в народных низах. Ставилась задача нейтрализовать верхи раскола, минимизировать их влияние на массы, которым посредством инвентарной реформы продемонстрировать от кого им ждать реальных послаблений в своей нелегкой жизни.
Александр II также придерживался этой политической стратегии. До 1864 года он не ослаблял того жесткого пресса, которому подверглась староверческая верхушка. А за это время в жизни империи произошло эпохальное событие – отмена крепостного права. «Партизанская война» против крепостнической системы уступила место демонтажу этого пережитка средневековья. Свободу даровала, прежде всего, верховная власть в лице императора, а затем он же посредством Особого комитета В. Н. Панина предпринял и определенную легализацию староверия как религиозного течения, смягчив николаевскую карательную политику. В результате фигура нового российского самодержца перестала восприниматься в русских низах как очередное обновление образа антихриста. Заметим, силовое переформатирование купеческих верхов раскола не сильно коснулось сельской экономики; освободительная реформа 1861 года не пошла на ломку жизненного уклада широких слоев крестьянства. Редакционные комиссии, готовившие проекты реформы, учли выводы, сделанные в 40-х годах Министерством государственного имущества о понятиях собственности у русского народа. Хотя известно, что члены комиссий и желали создать полную поземельную собственность для крестьян, тем не менее, они признали невозможным быстрое решение данного вопроса[1023]. Разработчики не осмелились ломать традиционный жизненный уклад широких народных слоев, осознавая те издержки, с которыми пришлось бы столкнуться в этом случае[1024]. При этом привлекает внимание интересное свидетельство одного из членов комиссии П.П. Семенова. По его воспоминаниям, за частную собственность для крестьян в Редакционных комиссиях выступало большинство от правительства, принадлежащее к высшей столичной бюрократии, а также почти все эксперты из западной России. За сохранение общинного же землепользования ратовали представители великорусских губерний: они прекрасно осознавали невозможность устройства крестьянского сословия вне общинных рамок[1025]. Напомним, что эти регионы пользовались репутацией преимущественно староверческих: именно здесь ломка устойчивых общинных традиций являлась бы особенно болезненной.
Как известно, редакционные комиссии предпочли сценарий освобождения крестьян с землей (иначе, по убеждению ее членов, неизбежно возникла бы проблема пролетаризации масс по европейскому образцу). Земля и налоги из помещичьего ведения поступали в непосредственное распоряжение сельских обществ; это означало, что роль такого социального института, как община, по сравнению с дореформенным периодом неизмеримо возрастала. В новых условиях именно она занималась наделением крестьян (в том числе и подрастающего поколения) землей, а также отвечала за сбор текущих податей и – теперь – за выкупные платежи помещикам. Таким образом, с 1861 года община оказалась полновластным хозяином деревни, а решения ее схода – основным инструментом сельского администрирования. Кроме того, были образованы волостные суды, в компетенцию которых входило разрешение мелких хозяйственных и бытовых конфликтов. Можно сказать, что освободительная реформа, устранив помещичью опеку над всеми сторонами деревенской жизни, практически сохранила тот уклад, который уже существовал на селе. Такой подход позволил оптимально сочетать интересы казны, помещиков и народных обычаев. В результате законодательство 1861 года устанавливало, что повседневная жизнь общины может регулироваться обычным правом как органично присущим русскому складу и лишь после завершения выкупных платежей должны вступать в силу гражданские нормы имперских законов[1026]. Окончание выплат за землю открывало возможность выхода из общины на единоличное хозяйствование, чем, по мнению законодателей, и должно воспользоваться крестьянство[1027]. Только в русле этого перехода должен был решаться и главный вопрос – о поземельной частной собственности крестьян.
Но бытие освобожденного от помещичьего гнета крестьянства, протекавшее вне гражданского законодательства, частью российской элиты рассматривалась как неприемлемое, подверженное серьезным политическим рискам. Архитекторам Положения 1861 года – великому князю Константину Николаевичу и его сподвижникам – пришлось отстаивать свое «детище» от аппаратного натиска руководства МВД и начальника III отделения канцелярии Е.И.В. всесильного графа П.А. Шувалова. В 1872-1873 годах в рамках комиссии статс-секретаря П.А. Валуева (Министра внутренних дел в 1861-1868)противники общины, инициировали масштабный анализ применения крестьянского законодательства. Широкому кругу чиновников, ученых, помещиков поручалось предоставить сведения о пореформенных реалиях села[1028].
Главный вывод касался несовершенств работы общинного механизма, установленного законом 1861 года. Прежде всего, обеспокоенность вызывало снижение производительной эффективности деревни, повлекшее проблемы с налоговыми поступлениями. Если в дореформенный период податные недоимки у государственных крестьян не превышали 2%, а у помещичьих – около 4%, то теперь обозначилась устойчивая тенденция к их росту[1029]. Комиссия указала на необходимость прекратить частые земельные переделы между общинниками, так как они снижали заинтересованность людей в результатах труда, и потребовала участия органов власти в регулировании этого процесса, а также в уточнении порядка выхода из общины. Особое внимание было обращено на искренний интерес селян к помещичьему добру: губернское дворянство в один голос причитало об увеличившихся кражах со стороны бывших крепостных. Один помещик из Симбирской губернии рассказывал, что вынужден содержать для охраны лесных угодий девять конных разъездов; причем охранников каждый год избивали, казармы жгли, неоднократно случались и убийства[1030]. Стало совершенно очевидно, что крестьяне не имеют понятия о частной собственности; они «тогда только уважают чужую собственность, когда поставлены в невозможность безнаказанно ею пользоваться»[1031]. Большие нарекания вызвали и управленческие институты общины. По полученным сведениям, старост избирали, как правило, из крестьян, не имевших никакого влияния; они исполняли эту роль как повинность, состоя в зависимости от мира. Крепкие же хозяева избегали должностей, чтобы не вступать с миром в конфликт. Комиссия выступала за ограничение административной компетенции сходов, практика которых слабо согласовывалась с принципами самоуправления[1032]. Что касается работы волостных судов, то их деятельность приводила в недоумение всех, кто с ними соприкасался. Решения по совести, а не по закону производили неизгладимое впечатление на представителей правящего класса, существовавших в ином правовом пространстве. Признать подобную практику нормальной они никак не могли, а потому настаивали на прекращении этого безобразия и включении волостных судов в общую судебную систему империи.
