В Олимпии, как нам рассказывают, можно было ознакомиться со всеми деяниями Геракла, среди прочих подвигов которого изображено и похищение пояса у царицы амазонок. Сцена эта была повторена в скульптурной группе, находившейся «не столь далеко от приношения ахсян», где Геракл изображался сражающимся с царицей, сидевшей верхом на коне. Группа принадлежала резцу Аристокла Кинодинского (Cynodian), которого Павсаний считает наиболее древним из скульпторов. Описывая изваяние Олимпийского Зевса, чья статуя и престол были украшены золотом, черным деревом, слоновой костью и драгоценными камнями, он утверждает, что, кроме того, там было много скульптур и картин. Между ножками колоссального трона находилось три плиты с изваяниями. На одной из них «изображено войско, сражавшееся на стороне Геракла против амазонок. Общее число фигур равно двадцати девяти. Фигура Тесея находится между союзниками Геракла». Стены не позволяли публике проходить под престолом, и на них с трех сторон нарисованы были картины, четвертая же оставалась синей как небо; «на последней росписи изображена испускающая дух Пентесилея и поддерживающий ее Ахиллес». Далее на приступке, украшенном золотыми львами, находился «рельеф с изображением битвы Тесея. Битва эта стала первым доблестным деянием, предпринятым афинянами в отношении внешнего врага». Далее он сообщает нам, что в Пиррихии находились два храма, один из которых был посвящен Артемиде Прекратительнице Войны, поскольку именно здесь амазонки завершили военные действия, а второй — Аполлону Амазонийскому. «В обоих располагались деревянные изображения, предание утверждает, что их пожертвовали храмам женщины, пришедшие от Фермодона». Имя амазонок вновь и вновь возникает в повествовании Павсания. И все это конечно же свидетельствует о том значении, которым обладала эта война в глазах афинянин. Для них она была не просто памятным событием в истории народа, но одним из его наиболее выдающихся деяний. Геродот также заставляет своих афинянин хвастать этой победой в сердитой перебранке с тегеянами по поводу того, кому из них стоять на левом фланге против персидского войска. Сыны Афины восклицают: «Другим нашим благородным деянием стала война с амазонками, пришедшими от родных им Берегов Фермодона и наводнивших войсками Аттику». Эта гордость победой над воинственными женщинами вновь и вновь доносится до нас. Чувство это разделяют и трезвый хронист, и поэт, и художник.
Другую тему для удивления и восхищения греков предоставляет упрямая стойкость амазонок, которые, оправившись от сокрушительных походов Беллерофона и Геракла, поражения от Тесея, тем не менее сохранили внушительную боевую силу, позволившую им нападать на близкие и далекие царства, и даже еще раз помериться силой с греками, встретившись с ними под стенами Трои. Нечего удивляться тому, что Павсаний с известным удивлением отмечает: «Стойкость их не была умалена поражениями». Мы узнаем о нападении амазонок на фригийцев, запросивших помощи у соседей, и среди прочих у Приама, царя Трои. Долгое время спустя после этой войны Приам, взиравший на греческую армию со стен своего обреченного града, говорит Елене:
Зрел я великую рать фригиян, колесничников быстрых;
Зрел я Атрея полки и Мигдона, подобного богу:
Станом стояло их воинство вдоль берегов Сангария;
Там находился и я, союзником оных считался,
В день, когда мужам подобные ратью нашли амазонки:
Но не столько их было, как здесь быстрооких данаев[3].
Несмотря на все кровопролитие, может показаться, что победа осталась на стороне амазонок, ибо, хотя нам сообщают о смерти их царицы Мирины во время похода, древние историки настаивают на их особом влиянии в Персии, сохранившемся до дней Александра Македонского. Страбон сообщает нам о том, что на равнине Илиона находился курган, воздвигнутый в честь Мирины Легконогой, получившей такое имя благодаря искусству в управлении колесницей; царица была превосходной всадницей и своей славой заслужила огромный погребальный холм. Через Фригию амазонки вторглись в Сирию и далее в Египет, хотя, если принять во внимание легенду о том, что они принудили Гора заключить с собой союз, поход этот должен быть совершен в куда более удаленные от нас времена. Иначе хронология совершенно перестает согласовываться. Спустя много лет после стояния Приама на кровавых берегах Сангария, амазонки в союзе с троянцами выступили против греков. Что послужило тому причиной — преклонение перед тестем Елены, или неувядающая ненависть к соотечественникам Беллерофона, Геракла и Тесея, — сказать трудно. Во всяком случае, Пентесилея по зову Приама явилась под стены Трои с небольшим отрядом амазонок, как раз в то время, когда почтенный царь совершал погребальные обряды над Гектором, только что убитым Ахиллом. Приам, пораженный красотой и отвагой царицы, принял ее с великой радостью; однако Андромаха предупредила самоуверенную воительницу о том, что в лице Ахиллеса, сразившего ее собственного мужа и многих других доблестных вождей, она обретет страшного противника.
Несмущенная зловещими пророчествами Пентесилея надела легкий панцирь и шлем, вооружилась мечом, луком и стрелами, внушительного размера двухсторонней боевой секирой, парой дротиков и щитом, села на своего коня и отправилась на битву во главе отряда из двенадцати воительниц. При виде наступающих амазонок греки замерли — в удивлении и некотором испуге. Возвестив о своем вступлении в бой броском дротика, Пентесилея ринулась вперед и сразила своим жутким топором восьмерых видных греческих воителей. Однако пало и несколько важных амазонок и царица возобновила отчаянную атаку, призывая свою свиту и союзников к смертоубийству. Битва была в самом разгаре, и греки уже дрогнули, когда поднявшийся шум достиг ушей Ахилла и Аякса, возносивших жертвоприношение тени Патрокла. Вооружившись, оба героя поспешили в самую гущу боя и попытались остановить натиск наступавших троянцев. Тогда Ахилл и Аякс оказались перед амазонками, и Пентесилея, повернувшись к ним, узнала самых могучих воинов в стане ахейцев и метнула дротик в Ахиллеса, отразившего оружие своим знаменитым щитом. Обратив далее свой гнев на Аякса, царица вновь встретилась с неудачей. Оба войска остановились, чтобы оказаться свидетелями героического поединка. Пентесилея наступала, и как дочь Ареса объявила грекам, что как были они захватчиками, так и остались ими, и хотя панцири их в состоянии отразить брошенные ею грозные дротики, однако они не сумеют, в конце концов, избежать отмщения, которое обрушит на них ее топор, принеся, таким образом, облегчение страданиям Трои. Ахилл, в свою очередь, принялся обвинять царицу в пустой заносчивости и тщеславии, посоветовал ей не считать себя неуязвимой, ибо пусть она и дочь Арея, но греки — сыновья Зевса, дарующего закон людям и богам. Гектор уже пал от его копья, и она может надеяться только на подобную участь, потому что сыновья Зевса сильнее дочерей Ареса. С этими словами Ахиллес метнул собственный дрот; пронзивший ее грудь справа. Хлынула кровь. После могучий греческий герой сразил коня царицы, а когда животное упало, соскочил со своего жеребца и пронзил копьем павшую врагиню. Вырвав оружие из раны, он нагнулся, чтобы снять с побежденной панцирь. И в этот миг ощутил себя сраженным дивной красотой умирающей и, памятуя о ее отваге, со скорбью поднял Пентесилею на руки и, взирая на ее спокойное лицо, принялся корить себя за то, что нанес смертельный удар такой красавице. Греческое войско замерло в почтительном молчании; лишь Терсит возвысил голос, укоряя своего вождя за подобное слабодушие. Ахиллес, не желая марать оружие о подобную тварь, ударил того кулаком в лицо, метнув в беспамятности ношу на землю. А потом снова подняв безжизненное тело царицы амазонок, отдал ее скорбным троянцам.
Эпизод этот относится к числу оставивших наиболее глубокий след на эллинском образе мыслей и его выражении в искусстве. Он стал центральным в поэме «Эфиопия» Арктиния Милетского, долго считавшегося предшественником Гомера, но на самом деле жившего около 770 года до н. э. и продолжившего «Илиаду» своей великой поэмой. В самом деле, она была посвящена описанию сражений между греками и амазонками и последними деяниями Ахиллеса. Предание утверждает, что самые прекрасные строки ее были посвящены великому поединку между царицей амазонок и вождем греков, и гнев последнего быстро сменился уважением и скорбью о сраженной им прекрасной женщине. «Эфиопия» дошла до нас в незначительных фрагментах, хотя влияние ее прослеживается как в литературе, так и в изобразительном искусстве, гае выражает общее настроение греков, переросших те ужасы, которые внушал им рождающийся миф.
Квинт Смирнский, возможно, наилучшим образом излагает нам последнюю стадию восприятия этой легенды, хотя и добавляет к ней несколько чудес. По его словам, Пентесилеей руководила не столько ненависть к грекам, как личное горе, потому что она случайно убила собственную сестру во время охоты.
