Считая, что Храм Божий — в душе человека, «хлысты» отрицали видимые церкви и если наружно исполняли православные обряды, то только «страха ради иудейска», только их вера — истинна, только их церковь — царство Христово, царство правды и любви. Во главе общины хлыстов, «корабля», стоял «кормщик», который мог быть воплощением Христа, также могли быть в общине «Богородица» и «пророки». Считалось, что Дух может «накатить» на каждого, равенство всех перед Богом — основа царства Божия на земле, тем не менее в общинах быстро сложилась иерархия, и большинство только «чаяло» получить Духа.
По преданию, «святые беседы» и «радения» учредил Иван Суслов. Собрания общин — мужчины и женщины были в длинных белых рубахах, босиком, со свечами в руках — начинались с пения духовных стихов, мужчины и женщины сначала сидели у противоположных стен, затем начиналось хождение по кругу посолонь вокруг кадки со Святой водой, которой кропили друг друга, ритм песен все убыстрялся, иногда били себя ремнями или цепями для «умерщвления плоти», приговаривая: «Хлыщу, хлыщу, Христа ищу…» — пока, изнемогая, не начинали выкрикивать пророчества — это была кульминация радений.
Несмотря на ремни и цепи, плоть требовала своего: наиболее трудной заповедью Данилы Филипповича было «с женами не жить» и «блуда не творить». Постепенно стало признаваться сожительство «по согласию» между «сестрами» и «братьями» как «чистая Христова любовь» в отличие от благословенного «церковью Антихриста» брака. Нашлись и такие оправдания: раз Дух руководит волей, человек за свои поступки уже не ответствен, а удовлетворять желаниям плоти — кратчайший путь к ее умерщвлению. Со временем это вызвало протест внутри хлыстовства, и из него обособился как бы монашеский орден скопцов, во имя целомудрия самих себя оскоплявших. Основателем новой секты был один из «Христов» Кондратий Селиванов, после оскопления, или, как говорят скопцы, «убеления», в 1765 году он объявил себя не только Богом, но и императором Петром III.
Тяга к соединению власти небесной с властью земной отвечала, быть может, идее о тысячелетнем царствии Божием на земле, а быть может, русской традиции соединения власти над церковью с властью над государством. Царем объявлял себя и «Христос» Прокопий Лупкин, а после смерти Александра I существовала легенда, что он скрывается под именем старца Федора Кузьмича. Старец этот появился в 1836 году в Пермской губернии, показал властям, что он семидесяти лет, холостой, православный, как бродяга получил двенадцать ударов плетьми и был сослан в Сибирь, где скончался в Томске в 1864 году, в год рождения Распутина. Отличался он широким образованием, знал языки, знаком был с историей войны 1812-15 годов, имел сведения о петербургском обществе. Кем он был в действительности, осталось загадкой.
Большинство сведений о секте хлыстов получены методами полицейского розыска — поэтому к сообщениям, что «после радений, кто с кем любится, предъявленную плотскую любовь, яко в темном месте, и чинили», следует относиться с осторожностью, а особенно к обвинениям в «изуверстве». Слово «хлыст» у миссионеров имело тот же смысл, что впоследствии слово «фашист» у коммунистов — им могли назвать всякого не согласного с ортодоксальным учением, вне зависимости от его собственных взглядов.
«Веротворчество» не прекращалось в России, как и желание иметь живого Бога, — к концу XIX века сформировалась секта иоаннитов, видевших в о. Иоанне Кронштадтском сначала воплощение Иисуса Христа, а затем Бога Саваофа. Отец Иоанн в молодости поступил священником в Андреевский собор в Кронштадте, где оставался до смерти, получив своими проповедями, прозорливостью и раздачей милостыни славу «молитвенника земли Русской», упрочившуюся после призвания его к умиравшему Александру III. Постепенно иоанниты усвоили характерные для мистических сект веру в близкий конец мира, отказ от брака, отрицательное отношение к духовенству. Сам Иоанн Кронштадтский перед смертью предал проклятию своих последователей.
Распутин за годы странствий мог обращаться в поисках «как бы чего найти, как люди спасаются» к адептам разных сект. На человека полуграмотного, с повышенной эмоциональностью, с сильной волей особенное влияние должны были произвести «мистические секты», идея эмоционального постижения Бога. Распутин не был в состоянии ясно сформулировать свое «учение» и обладал не законченной системой взглядов, а скорее цельным чувством, которое можно описать словами одного из ранних пиетистов: «Спасется не самый терпеливый в выстаивании церковных служб и не самый ученый в знании богословских книг, а тот, кто все свои мысли и волю направит на Бога».
«Духовенство вообще в настоящее время не духовной жизни, — пишет он, — наипаче следят, кто ищет бисера — и смотрят с каким-то удивлением, как будто пришел сделать святотатство…» Он не находит ответа у священников: «Посмотрю по поводу примеров на священников, нет, все что-то не то, поет и читает резко, громко, как мужик дрова рубит топором… Ему надо было быть исправником, а он поступил в батюшки». Не лучшего мнения он о епископате: «Епископ заплачет, если креста не дадут…», «…Это как бы чиновники или ремесленники. Они увольнения на покой боятся даже больше, чем Страшного суда». Критически отзывается о монастырях: «Если хорош ты был в миру, иди в монастырь — там испортят. Не по душе мне монастырская жизнь, там насилие над людьми». Монахи, «которые в монастыре жир нажили — этим трудно подвизаться, давит их лень». Впрочем, он тут же оговаривается, что «у Бога все возможно, есть некоторые толстые монахи, которые родились такими — ведь здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божия…».
«Все для души, и церковь для души… — якобы говорил Распутин, показывая на свою ученицу. — Вот ей хорошо со мной, тут и церковь». Он замечает, правда, что нужно ходить в храм и, «какие бы то ни были батюшки, считать их хорошими… Мы не к духовенству идем, а в храм Божий». Однако «в храме духа нет, а буквы много — храм и пуст». «Распутин считал, — пишет Сенин, — что церковь утратила чистоту апостольских времен, потому власть благодати свободна и может снизойти на непосвященных, посредством истовой молитвы человек приходит в экстаз и начинает прорицать и наставлять». «Он нас, священников, ни во что не ставит, — говорил о. Петр Остроумов, приходский священник в Покровском. — Ишь, выдумал учение, что благодать с недостойных пастырей отлетает и ложится на простецов…» «Простяки» — любимое слово Распутина, и чем более бесхитростен человек, тем более, по его мнению, он приближен к Богу.
По чувству Распутин скорее пантеист. Бог — это некое высшее благо, разлитое в природе. «Ходил берегами, в природе находил утешение и нередко помышлял о самом Спасителе, как он ходивши берегами. Так меня природа научила любить Бога и беседовать с Ним… Так природа много может научить ко всей премудрости…» Отсюда все, что естественно совершается в природе, несет в себе отпечаток божественного, и высшее проявление благодати — это любовь: любовь к Богу, к природе, а наипаче к ближнему своему. «Все заповеди покорны любви — в ней великая премудрость, больше, чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует». Любовь, однако, «не даром достают», нужно, «чтоб опыт пересиливал букву, чтобы он был в тебе хозяином и чтобы была жена такая опытная, как и сам, еще в мире потерпела все нужды и скорби… вот тогда совершится на них Христос в обители своей».
Вторым столпом распутинского исповедания была «правда». «Правды ищите», — сказал Христос… «Все человеку простится… и воровство, и убийство, и блуд, а лицемерие — никогда», — говорил он. «Правда» — необычайно емкое русское слово и в первую очередь означает не соответствие сказанного сделанному, но определенный идеал жизни. «Жить по правде», «жить по справедливости» означает жить в соответствии с нравственными идеалами, близкими раннему христианству: должно быть равенство между людьми, братская помощь друг другу, независимость личности от внешней власти. «Он ставил всех людей на один уровень, вне зависимости от имен и титулов», — вспоминает дочь Распутина.
«Это натур-философ со дна народного, человек почти безграмотный, но начитанный в Писании, да сверх того с природным экстазом мысли, — пишет М. Меньшиков. — Некоторые его изречения меня удивили оригинальностью и даже глубиной… что-то вещее развертывалось из загадочных слов, что-то нелепо-мудрое». Взгляды Распутина во многом лежали в русле мистически-анархического христианства, с первых веков развивавшегося параллельно официальным церквам — отчасти как вызов их огосударствлению и иерархичности. В частности, заметно сходство с учением средневековой секты амальрикан, последователей Амальрика из Бены. Учение его было осуждено католической церковью, прах выброшен в поле, а многие последователи сожжены — но не все, мой род идет если не от него самого, то от одного из его учеников. Вкратце его учение сводилось к трем пунктам: 1) Бог есть все; 2) каждый христианин — член в теле Христа; 3) пребывающим в любви не вменяется в вину никакой грех. Ученики его отсюда сделали вывод, что тот, в ком пребывает Божественный дух, не может грешить.
