внезапно увидели автомобиль, в котором был генерал Мёдер. Последний заявил, что собирался уезжать – но тут узнал о постановлении о своем аресте и счел необходимым вернуться домой…
В сопровождении Шликевича генерала Мёдера отправили в Косой Капонир {63}. После этого его пытались освободить, но против этого категорически возражали уже набравшие силу Советы рабочих и солдатских депутатов. Лишь в конце апреля на объединенном собрании обоих Советов, после доклада нового начальника милиции поручика Лепарского, было принято постановление об отправке генерала Мёдера и капитана Афнера в Петроград, в распоряжение министра юстиции Керенского {64}. Временное правительство, за отсутствием состава преступления, наконец освободило арестованных {65}. И всё же революция вскоре «догнала» пожилого генерала: 1 августа 1919 года он был расстрелян по приговору ВУЧК (Всеукраинской Чрезвычайной комиссии) в Киеве {66}.
С капитаном Афнером, адъютантом Мёдера (возможно, тем самым, который несколькими днями ранее доставил Оберучева к своему шефу), получилось сложнее. Отправившись к нему на квартиру, члены Исполнительного комитета его там не застали. Выяснилось, что он решил бежать из Киева. Поехали на вокзал, но и там Афнера не оказалось. Узнали, что он выехал тернопольским поездом. Послали срочную телеграмму с требованием задержать поезд, и одновременно затребовали экстренный поезд из паровоза и одного вагона. Члены Исполнительного комитета и солдаты заняли места в вагоне, экстренный поезд тронулся и догнал тернопольский поезд на станции Пост-Волынский. Оцепив и обыскав этот поезд, в последнем вагоне 3-го класса обнаружили Афнера… Ему объявили распоряжение об аресте, под конвоем перевели в экстренный поезд, доставили обратно на вокзал, а оттуда автомобилем в здание думы, где и заперли в одной из комнат под охраной {67}.
И еще один высокий военный чин не избежал ареста в те дни. Вновь вспомним Булгакова:
Тальберг как член революционного военного комитета, а не кто иной, арестовал знаменитого генерала Петрова {68}.
Это еще один пассаж из «Белой гвардии», основанный на реальном событии. «Генерал Петров» – это генерал Николай Иванов, который до начала мировой войны был командующим войсками Киевского военного округа, т. е. предшественником Ходоровича, а с июля 1914 по март 1916 года – командующим Юго-Западным фронтом. В конце февраля 1917 года генерал Иванов двинул было войска на Петроград для подавления революции, но был остановлен на станции Сусанино специальной телеграммой уже знакомого нам Бубликова. Генерал вернулся в Могилёв, а оттуда выехал в Киев – где и попал под арест, в производстве которого действительно участвовал Леонид Карум {69}. В Киеве он провел под домашним арестом около двух недель {70}, после чего Карум, по поручению Исполнительного комитета, отконвоировал его в Петроград {71}. Там арестованного взял на поруки сам Керенский, благодаря чему генерал был освобожден. 1919-й год стал последним и для него: Иванов умер от тифа в Одессе.
Как уже понятно, аресты в те дни бывали, скажем так, спонтанными (и, безусловно, необоснованными). Вместо полиции образовалась милиция. Вопрос об организации милиции в Киеве Исполнительный комитет поставил, как уже говорилось, 4 (17) марта {72}; на общегосударственном уровне Временное правительство приняло Временное положение о милиции в конце апреля {73}. Как и многие другие нововведения, обычно ассоциирующиеся у нас с советским строем, милиция как орган охраны правопорядка на самом деле гораздо старше. Ликвидировать полицейские префектуры попыталась еще Парижская коммуна. Но одно дело – принять красивое решение, и другое дело – выстроить новую структуру так, чтобы она работала. От услуг старых полицейских отказались. На помощь пришла учащаяся молодежь, студенты и курсистки (!), а также рабочие, которые более или менее добровольно взяли на себя обязанности стражей порядка. Но представление о методах охраны порядка у некоторых из них было… революционное. «[Р]ядом с арестами воров у многих развился вкус и к предварительным арестам “в порядке целесообразности”, как покусителей на новый строй», – вспоминал Константин Оберучев. С улиц и площадей постоянно приводили в думу, в помещение Исполнительного комитета, всё новых и новых арестованных. Как правило, оказывалось, что никакой опасности они не представляют, и их приходилось немедленно отпускать. Один раз привели даму и молодого человека. Как оказалось, где-то на площади, на митинге дама, обращаясь к своему мужу, выразила неудовольствие манерами оратора говорить или чем-то в таком роде. Милиционеру-студенту это показалось опасным для нового строя, и он, взяв на помощь другого, привел пару в думу. Оберучев, дежуривший тогда у входа в здание, естественно, мгновенно отпустил «преступников», даже не попросив их пройти в здание. Другой раз два студента, вооруженные с головы до ног – шашками, револьверами и ружьями – привели женщину. По заявлению «конвоиров», она поносила новый строй. Каким же образом? – осведомился Оберучев. «Она сказала: “Прежде были городовые, а теперь студенты!”» – отчитались юные милиционеры. Оберучев расхохотался… и отпустил даму, причем ему пришлось уговаривать ее, что к ней никаких претензий никто не имеет.
Сплошь и рядом были попытки ареста инакомыслящих. «Какой-то испуг, боязнь контрреволюции, как бы овладел многими, и то и дело были указания на необходимость арестов тех или иных партийных противников», – писал тот же Оберучев. К счастью, Исполнительный комитет был в этом плане достаточно разумен и не злоупотреблял своим правом внесудебных арестов {74}.
Оберучеву также принадлежит интересное воспоминание об аресте по политическим мотивам в первые дни революции – неплохое свидетельство о «порядках» тех дней:
Во время <…> посещения гауптвахты мне пришлось встретиться с первым “политическим арестованным нового строя”.
Когда я пришел на гауптвахту, товарищи по былому заключению говорят мне:
“У нас здесь есть политический”.
“Где он?” – спрашиваю я.
Мне показывают камеру. Оттуда выходит юноша-офицер.
Прямой, открытый взгляд сразу располагает в его пользу.
“Вы почему здесь?” – спрашиваю я его.
“Меня посадил командир полка”.
“За что?”
“Командир полка поставил нам – офицерам – вопрос об отношении нашем к перевороту и потребовал, чтобы мы дали письменное объяснение. Я подал рапорт о том, что я отношусь к перевороту отрицательно и что стою за Николая II. Он приказал меня арестовать и отправить сюда”. Объяснил юноша.
Это был офицер первого польского полка, формировавшегося тогда в Киеве. Меня несколько удивило такое отношение его, поляка, к бывшему царю. Но открытый взгляд, прямая, простая без рисовки и аффектации речь, заставили меня внимательнее отнестись к нему.
“Итак, Вы любите Николая II?” – спрашиваю я его.
“Да, я хочу видеть его на престоле”.
“И Вы
