спасении России.
Так кончил жизнь свою великий иерарх — лучезарное светило отечества. Смерть его воспламенила сердца всей России; все люди закипели мщением. Опорою бедствовавшей России еще оставался Ляпунов, но злодей Заруцкий оклеветал его пред своими казаками. Они взволновались, провозгласили его изменником, и среди высоких помыслов об освобождении отечества Ляпунов встретил неотвратимый удар — он пал на гроб отечества! Великие тени Гермогена и Ляпунова навсегда пребудут в событиях истории священными [33]. Казалось, все погибло со смертью этих великих защитников. Отечество погрузилось в печаль безутешную: все страдало и плакало. Думали, нет надежды на избавление: нигде не видели спасителей. Но на голос о спасении явились Козьма Минич Сухорукий и кн. Дм. Мих. Пожарский, и тогда единодушно объявили своим царем юного Михаила. Враги, однако, подослали злодеев в Ипатьевский монастырь, в коем жил Михаил, чтобы умертвить его. Крестьянин Ив. Сусанин известил избранного на престол об угрожавшей ему смерти и сам умер за него, будучи замучен поляками [34].
К концу 1612 г. большая часть России очистилась от наших губителей, и это самое время, лютейшее из всех государственных, ознаменовало русских более, нежели когда-либо. Тут вылился весь народный дух, кипевший священным чувством любви к отечеству. Народ познается только в бедствиях. Чувство благородного самоотвержения восторжествовало, и отечество вышло из пучины смут и крамол светлым, чистым, блестящим, как солнце! Всегда, во все века, были у нас разительные доказательства самопожертвования. Это не пристрастие, а истина, как Божий свет. Быть молчаливым о славе своего отечества, великих деяниях народа — это обнаруживает одно робкое и неуместное смирение, которое весьма вредно в политике.
Неизменное свойство веселости
Предки наши и в самой неволе увлекались забавами и пляскою. Горе их услаждалось тихим и боязливым весельем, которое отразилось в песнях, напоминающих доныне грусть и тоску. Пение нередко сопровождалось музыкою, которая невольно переходила в печальные звуки сетования. Оттого напев и музыка русского заунывные. Некоторые игры доселе носят отпечаток истомы, олицетворенной в голубе, коршуне, сером волке и пр. Предрассудки и суеверия владели умами; искусства и художества начали распространяться только со времен Иоанна III. Тогда стали уважать плоды гражданского образования, но любили святыню древних нравов и простоту жизни, отдавая справедливость разуму и просвещению; перенимали все, что было хорошее, отнюдь не чуждались иностранцев, приносивших к нам полезное с собою.
Пляска. Художник К. В. Лебедев
Древние народные обычаи мало изменялись до конца XVII в. Хотя мы познакомились с винами иноземными, однако русские яства и хлебосольство, радушие и роскошные одежды еще напоминали и тогда старинную самобытность. Все любило свое собственное, им жило и веселилось, и это чувство переходило от потомства к потомству как завет самосохранения.
Сохранившаяся народность в древних сочинениях
Науки облагораживают сердце, раскрывают душу и возносят ум; но без истинного просвещения они не согревают, а воспламеняют; не ведут к цели благосостояния, а кружат головы пылкими затеями и превратными начертаниями, потому знания, жизнь народов должны отсвечиваться в действиях общих, а не гениев. Русские издавна любили науки и постоянно стремились упрочить их своими понятиями и своим образом жизни. В первых веках нашей гражданственности познания тесно сливались с народностью, могуществом, роскошью, изобилием, удальством и силою. Древние песни и сказки славили могучих богатырей, сподвижников Владимира I; великолепие его пиров и ласковое его обхождение [35].
В стольном городе Киеве,
Что у ласкова, сударь, князя Владимира,
А и было пированье, почетный пир,
Было столованье, почетный стол,
Много на пиру было князей и бояр,
И русских могучих богатырей.
А и будет день в половину дня,
Княженецкий стол в полу столе…
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Черные кудри расчесывает.
Когда пировали, <тогда> богатырь сам наливал чару зелена вина, не велика мера, в полтора ведра, а турий рог меду сладкого в полтретья ведра [36].
Законы черпаются из обычаев и жизни народов. Правда, русские и церковные уставы носят отпечатки тогдашнего духа и потребности. В начале X в. мы имели уже училище народное, заведенное в Новгороде для 300 детей [37]. Междоусобия князей и нашествие татар заглушили первые начатки образования. Словесность и науки нашли убежище в монастырских стенах: там иноки занимались списыванием священных книг, сочинением летописей и поучений. Наставления в. к. Ярослава (1054 г.) к детям его; церковное правило митроп. Иоанна (около 1093 г.), наставника добродетельного и друга несчастных; поучения епископа Луки Жидяты (1059 г.), поучения Владимира Мономаха (1125 г.), сочинения митроп. Никифора (около 1120 г.) — все это ознаменовано сердечным умилением, мольбою к Вседержителю за отечество и народ, который любил добрых князей и пастырей, как дети своих отцов.
«Слово о полку Игореве», древнейший памятник русской поэмы (сочин. в конце XII в.), возглашает славу наших витязей, хвалит доблестный дух народа, который и в несчастье был велик преданностью беспредельной к своему отечеству. Имя сочинителя неизвестно, но его произведение запечатлено силою выражения языка живописного. Начиная поэтический рассказ о былинах своего времени, он с восторгом восклицает о песнопевце Бояне, соловье старого времени, которого вещие персты, касаясь живых струн, рокотали славу нашим витязям. До нас не дошли песни Бояна, но они свидетельствуют, что мы имели еще до XII в. знаменитых стихотворцев, коих творения с древнейшими русскими сказками о делах и богатырях погибли в бедственную эпоху междоусобий и угнетения России.
Выпишем замечательнейшие места. Новгород-северский удельный князь Игорь, исполненный ратного духа, ведет свои храбрые полки в половецкую землю; но, увидев красное солнце, покрытое тьмою, которая распростерлась на его воинов, он воодушевляет их: «Братия и дружина! Лучше нам умереть на поле битвы, нежели достаться в плен. Сядем, братия, на свои быстрые кони и полетим к синему Дону. Я хочу с вами изломить свое копье на половецких степях; там положить свою голову или шеломом испить Дону! Не буря несет соколей чрез широкие поля; но стадо галок к великому Дону. Лошади ржут за Сулою, звенит слава в Киеве, трубят трубы в Новгороде, развеваются знамена в Путивле, — Игорь ждет к себе на помощь милого своего брата Всеволода». Он не замедлил прибыть и говорит своему брату: «Мои воины метки в стрелянии, под звуками труб повиты, под шеломами взлелеяны, острием копья вскормлены, пути им ведомы, овраги знаемы, луки у них натянуты, колчаны раскрыты, сабли заострены. Мои воины носятся в поле серыми волками, ищут себе чести, а князю славы». Игорь разъезжает по чистому полю,
