Александр Мясников - Я лечил Сталина: из секретных архивов СССР

Перелет на Банкок на местном самолете американского производства занял всего два часа

После конгресса – поездки по японским храмам и дворцам, в Нару и другим достопримечательным местам. Но мне архитектура этих старых пагод не понравилась своим полным сходством с китайской, своей наивностью, однообразием и т. п. Вообще китайско-японская культура не по мне. Что-то игрушечное (всякие штучки и какие-то карточные домики). По сравнению с Китаем здесь все более тонко и изящно. Но я понимаю, что перенос элементов этого стиля в наши условия неизбежно приводит к мещанскому дурному вкусу. Другое дело – сами японцы. Их следует уважать за то, что, будучи людьми этой культуры и ее патриотами, они сохранили ее традиции, но вместе с тем усвоили для себя и своей страны достижения мировой – европейской культуры и создали мощное современное государство с замечательной техникой (особенно электроникой, акустической и оптической), высоко подняли науку и достигли богатого уровня жизни.

Еще в Японии я узнал, что Международное кардиологическое общество (собственно, международный кардиологический фонд) решило присудить мне «Золотой стетоскоп». Эта международная премия была впервые дана Полу Уайту, и вручал ее ему Эйзенхауэр в 1960 году. В последующие три года премия не присуждалась – вот теперь решили вручить «Золотые стетоскопы» одновременно трем видным кардиологам мира (по алфавиту): Камилу Лиану (Франция), Мясникову (СССР) и сэру Джону Паркинсону (Англия). Инициаторов моего премирования был, вероятно, Уайт (но вместе с тем выбор, надо думать, определялся и значением страны – этим подчеркивалось желание контактов с Советской Россией со стороны Запада). От международных кардиологических организаций извещение в адрес нашего общества и Министерства пришло осенью 1964 года. В газетах последовали сообщения об этом. Надо сказать, что эта международная премия оказалась большим событием, которое рассматривалось не только как проявление уважения международных ученых к моей персоне, но и как свидетельство советской кардиологии. Поэтому меня стали всюду поздравлять, как «лучшего кардиолога мира», я получал множество телеграмм, на заседаниях меня приветствовали, печатались мои портреты в журналах – даже в телевизоре и в кино показывали меня на фоне Института и даже дачи, в лесу с женой и внуком и все такое прочее. Вручение было назначено сперва на октябрь – в Париже, а потом перенесли на полгода – и состоялось в Женеве во второй половине апреля с. г.

В Швейцарию была направлена группа врачей – по моему выбору (жест уважения): поехал я, моя жена, Лукомский, два профессора, бывших ранее моими сотрудниками, – Ильинский из Ленинграда, Янушкевичюс из Каунаса и еще два моих сотрудника – докторов Матвеева и Палее, – но только за первых троих должны были внести полагающиеся за участие в торжественном обеде деньги по 50 долларов, очень дорого (в одной из швейцарских газет, напечатавших об этом, было сказано: «американская затея – взять за обед 50 долларов, хотя он самое большее мог стоить 5!»). Неясно, кто должен был внести, у Минздрава столько лишних долларов не было, обратились в МИД, и там В. С. Семенов дал распоряжение об отпуске сих денег из фонда нашего представительства в ООН в Женеве. Прочие поехали в туристскую поездку – без участия в самой процедуре… Как водится, выехали мы с запозданием и приехали в Женеву уже тогда, когда конференция открылась. Мне с женой за счет фонда был предоставлен номер в фешенебельной гостинице «Intercontinental», что недалеко от Дворца Наций. На приеме, организованном ВОЗ, была вся группа, – да тут еще много наших, Кипшидзе с Бубой, мой милейший сотрудник Игорь Шхвацабая (служит клерком два года) и его жена и некоторые другие. Потом продолжались заседания, посвященные истории кардиологии, ее организации и т. п. – все это было притянуто за волосы, для декорации. Но все же были довольно интересные доклады, в том числе и Лукомского о советской кардиологии.

Вручение премий состоялось после торжественного обеда вечером 23 апреля. Председатель Уайт сделал вступительное слово, потом выступил председатель общества, женевский кардиолог Дюшозаль (у которого я был раньше – во время моих приездов в Швейцарию – дважды в гостях в его прекрасной вилле). Далее пошла сама процедура: сперва о лауреате говорит соответствующий ученый, выделенный обществом, потом Бэер вручает дар, затем держит слово лауреат.

Первым был Лиан, о нем говорил председатель Кардиологического общества Канады, затем в ответном слове Лиан рассказал об истории стетоскопа, описанную в моем учебнике, приглашенный к принцессе, должен был слушать ее сердце, склонив на ее нежную грудь свою косматую голову, но это ему показалось неудобным, да и пациентка запротестовала, тогда он, вспомнив, как мальчишки слушают в дудки, попросил принести ему газету, свернул ее и в импровизированную трубку стал слушать сердце). Лиану теперь около 80, он хорошо выглядит, но уже не тот, что десять лет назад, как-то везет свои ноги и глуховат. Лиан, конечно, крупнейший кардиолог Франции старшего поколения, но был выбор между ним и его учеником Ленегром (Ленегр недавно женился, его красивая молодая жена – актриса, она сидела, как и моя жена, в первом ряду столиков – молодец, он в моих летах). Вторым был я, обо мне говорил профессор Лукл из Чехословакии. Он сказал не только о моих трудах, но и о нейрогенном направлении в кардиологии, которое я успешно развиваю, что является моим крупным оригинальным вкладом в мировую науку, о том, что я обладаю богатством идей при блестящей способности к их синтезу, наконец о том, что я являюсь олицетворением связи между медицинской наукой Востока и Запада. Он так лестно и проникновенно меня охарактеризовал (конечно, с неизбежной для подобных случаев гипертрофией), что ничего подобного мне о себе никогда не приходилось слышать (или читать) ранее. Получив из рук Бэера золотой стетоскоп, я, шутки ради, стал выслушивать через рубашку сердце Пола Уайта, что было встречено бурными аплодисментами (некий символ – русский и американец, сердце); в ответном слове я как раз говорил о символическом значении премии, о значении науки вообще и, в частности, кардиологии в объединении народов и т. п. – на весьма неважном английском языке, что не помешало потом всем расхваливать мою речь.

Профессор Паркинсон не мог прибыть по болезни (это тот самый Паркинсон, выдающийся деятель современной международной медицины, который описал вместе с Бэтфордом характерную электрокардиологическую картину при инфаркте миокарда, а также вместе с Уайтом – особый синдром ускорения проходимости сердца и мн. др.); стетоскоп Паркинсона вручен Бэтфорду.

После обеда и процедуры со вручением премий в кулуарах подходили ко мне разные лица, жали руку, давали сувениры и т. п. Вообще присутствовали все видные кардиологи (всего из 30 стран мира).

Итак, я попал в число четырех виднейших кардиологов мира – и притом старейших (впрочем, одно утешение, среди них я самый молодой, на 15 лет моложе других). Кипшидзе и Шхвацабая внесли за обед по 50 долларов из своего кармана, шутили, что они готовы были бы заплатить и во много раз больше, чтобы присутствовать на таком торжестве их учителя и представителя Родины.

На следующий день мы покатили по Швейцарии. Наши туристы уехали немного раньше, мы на легковой машине догнали их в Берне. В Лозанне я уже бывал раньше, как и в Монтрё, поднимался на фуникулере на снеговые горы, осматривал Шильонский замок и т. д. В Берне, где я тоже был раньше (и даже делал доклад в клинике видного специалиста по болезням почек Рейби, а потом у него дома ужинал и рассматривал старую русскую икону), лил дождь. Надо было уточнить вопрос с обратным билетом, поскольку мой был фиксирован от Женевы, а отбытие нашей группы прямо из Цюриха, пришлось заехать в наше посольство; из-за воскресного дня посла не было. Дежурный отказался мне что-либо сделать. «Ждите до завтра». Я разозлился (лауреат Золотого стетоскопа») и велел передать послу, что я жду его помощи в одном маленьком деле.

Не прошло и двух часов, как в номер гостиницы явилась целая компания – приветливые люди, – и от посла и некоторые других они выражали сожаления, что я их не предупредил о своем приезде, что с билетом, конечно, все будет устроено. Они повели нас в ресторан и т. п. Я еще завез нашу компанию в музей, где в нижнем этаже была выставка абстракциониста Клес.

Наутро мы выехали в Интеряскен, поспели на поезд на Юнгфрау. Сперва мы сели на один поезд, потом пересели на другой. Зубчатая дорога шла по необычайно красивым склонам и, наконец, погрузилась в длиннейший тоннель и вынырнула на вершине. Погода стала лучше, а на горе – и совсем ясная. Открылся чудесный мир снеговых гор, сверкающих на солнце ледников. Было холодно, мы сперва побродили немножко по снегу в нашей легкой обуви, озябли и в ожидании обратного поезда грелись в станционном помещении на калорифере. Вернулись к вечеру, усталые и счастливые, с чувством, что мы видели какое-то чудо мира. Утром поехали в Люцерн, однако прямой путь завалило (в связи с дождями), и мы отправились назад к Берну и, не доезжая до него, свернули по холмистой местности к Люцерну. В Люцерне я раньше не был, чудный город – красиво все: и озеро, и набережные, и остроконечные башни зданий, и изящные улицы, и панорама гор, в том числе сизо-фиолетового Пилата, обсыпанного снегом на вершине. Мне особенно понравились в Люцерне башни и стены за городом (Musegy türme) и мост (Kapellbrücke), построенный еще в начале XIV века, деревянный, под крышей которого в ее свод вделаны трехугольные старые картины, их около 80 – прекрасные по краскам и выразительности сцен. Переночевав в гостинице Шиллер, мы покатили по знаменитой дороге по берегу озера Ури. Трудно передать словами впечатления от отвесных скал слева, а справа синей глади озера, за которым сияют кажущиеся очень близкими снеговые горы. Да и сама дорога в техническом отношении, с тоннелями и виадуками, едва ли имеет себе равных. Очень мил Флуэлен с видом на пик Бристен. В живописном местечке Альдорф на площади мы осмотрели памятник Вильгельму Теллю. Далее – дорога на Сен-Готард, окруженная горами с альпийскими лугами. Сколько простору! Как все сохранно!