Цюрих – большой (самый крупный в Швейцарии), красивый, но скучноватый город, скорее немецкий, хотя на краю неба с юга сверкают снегами Альпы. Может быть, прав А. И. Герцен, которому этот город не понравился. Но Ленин любил Цюрих. Каждый город хорош не всегда своими достопримечательностями, а иногда – воспоминаниями, которые он после себя оставил. Я был и раньше в Цюрихе, в клиниках, в музее. В музей мы зашли и на этот раз. Швейцарские художники – не моего вкуса. Еще Hodler, импрессионист, подчас красив в задумчивых пейзажах, но он же неприятен в символических композициях. У Сегантини много света – но вместе с тем слишком много коз. Но прямо противен Арнольд Бёклин, – а ведь было время, когда он считался главой новой школы, им увлекались (я еще в детстве о нем знал по открыткам всех этих «островов мертвых», «священных рощ», «битв кентавров» и т. д.). Из всех напыщенных (впрочем, очень красочных) композиций обращает внимание лишь «Жизнь наша коротка» (Vita somnium breva). На переднем плане голенькие дети, мальчик и девочка, играющие в траве, на втором – молодые – красивая женщина, провожающая возлюбленного или мужа (на войну?), наконец, на заднем плане темный силуэт сгорбленного старика, над головой которого занесен смертоносный удар.
Как в Цюрихском, так и в Базельском музеях много хороших картин французской школы – Матисса, Ван Гога, Тулуз-Лотрека («Бар»: толстенный красномордый муж и бледная тщедушная жена, перед мужчиной штоф со стаканом, женщина смотрит в сторону – как жизненна эта сцена и до сих пор). В Цюрихе висит и Кандинский («Черные пятна») – кстати, этот художник здесь некоторое время жил. Много Пикассо с уродливыми женскими чертами, одноглазых или даже трехглазых.
И вот я опять дома. «Золотой стетоскоп» пришлось показывать на 2-м Всероссийском съезде терапевтов, в кулуарах, конечно; его снимали вместе со мной для телевизора и кинохроники и т. д. и т. п. Некоторые были разочарованы: «А мы думали, настоящий стетоскоп, весь из чистого золота, а это ведь фонендоскоп, а золота-то немного, да и настоящее ли оно?» Министр Курашов, совершенно больной (раком), как и всегда почему-то злой по отношению ко мне, назвал стетоскоп дешевкой и все выспрашивал, кто выдумал эту затею – и где статут этой премии, можно ли с ним ознакомиться? Но подавляющее большинство отнеслось весьма положительно. Все, конечно, понимали, что дело не в золоте, а в мировом признании – и не только меня, а следовательно, и нашей науки. На банкете, который я вынужден был устроить по сему поводу, замминистра А. П. Серенко и министр здравоохранения РСФСР В. В. Трофимов поздравили меня сердечно и остроумно, как и мои коллеги профессора (Тареев, Нестеров, Лукомский, Гукасян, Анохин, президент Блохин, вице-президент С. Р. Мардашев, директор института В. В. Кованов и многие другие). Но пора уже эту приятную сторону моей жизни закрыть.
...
«А мы думали, настоящий стетоскоп, весь из чистого золота, а это ведь фонендоскоп, а золота-то немного, да и настоящее ли оно?»
* * *
Я сознаю, что слишком увлекся описанием заграничных поездок в ущерб поездкам по стране, которых также за эти годы было немало. В связи с научными делами (сессии института, академии, наших обществ) я был в Минске, Смоленске, Вильнюсе, Каунасе, Риге, Калинине, Киеве, Куйбышеве, Саратове, Свердловске, Новосибирске, Томске, Тбилиси, Ереване, Ялте, Алма-Ате и т. д. – не считая Ленинграда и курортов Черноморского побережья. Особенно приятно вспоминаются поездки в Куйбышев, где нас исключительно гостеприимно и торжественно встречали Н. Е. Кавецкий и другие терапевты, в Вильнюсе, где был проведен первый опыт выездной сессии института терапии, в Киеве, где Институт им. Стражеско оказал нам очень теплую встречу. Я уж не говорю о Тбилиси, в котором я чувствую себя как дома в связи с дружбой моих бывших сотрудников.
Под свежим впечатлением остановлюсь лишь на двух последних поездках дома: в Душанбе и в Иркутск (уже после Женевы).
В Таджикистан мы поехали по просьбе профессора Х. Х. Мансурова – моего бывшего аспиранта, а потом докторанта. Теперь он директор Института краевой медицины (гл. образом терапии), вошедшего в систему нашей Академии. Он, безусловно, талантливый и энергичный деятель, хорошо наладивший работу в области изучения печеночных заболеваний (и, я бы даже сказал, создавший оригинальное цитохимическое направление в этой области, – отчасти при помощи своей жены, биохимика). Оба Мансуровы, он и она, являются примером передовых таджиков, она к тому же совмещает в себе женщину – ученого и женщину – мать троих детей и просто приятную даму общества. Вообще таджики мне понравились – недаром они горды своим национальным происхождением (Омар Хаям, поэт, и Авиценна, ученый, медик, говорят, они, были таджиками). Они считают себя ветвью староиранской культуры. Съезд терапевтов Таджикской ССР был открыт торжественно, с участием представителей правительства и Верховного Совета и т. д. В день открытия в газетах был опубликован указ о присуждении мне звания заслуженного деятеля науки Таджикской ССР – сказано» «за подготовку высококвалифицированных научных кадров» (кажется, в лице одного Мансурова). Так, не получив звания заслуженного деятеля науки в своей стране – РСФСР, я получил это звание здесь. Мне сильно аплодировали на съезде и до и после доклада. Хороший доклад сделал Логинов (этот мой сотрудник отличается желчным неврастеническим характером, но дельно делает свою работу – по лапароскопии).
Душанбе – новый город (когда-то это был маленький кишлак, а при Сталине было развернуто громадное строительство – в честь чего и из рабских побуждений город был назван Сталинабадом, а когда Никита Сергеевич погорел, решили вернуться к названию кишлака). В нем все, как положено столице, – здания правительства, Верховного Совета, Университет им. Навои, Медицинский институт им. Авиценны, министерства, театры, даже своя Академия наук.
Можно спорить о тяжеловесности архитектуры («метростроевской»), для южного нового города могли бы быть найдены другие формы. Но тут строили под Грецию и Рим. Погода была дождливая, но все цвело, лишь в последний день показалось солнце, и я поехал на машине в горы за 80 км. Сперва шли нависшие голые скалы, но потом выехали на смотровую площадку, окруженную громадами снеговых вершин, лед спускался к самому шоссе. В музее познакомился с таджикскими художниками, пишут в манере соцреализма, чуточку, может быть, свободнее, – один из них повел меня домой и подарил превосходный этюд. Он – автор портрета Авиценны, висящего в музее (Хошмухамедов). Давали нам в театре избранные балетные номера. Поразителен столь быстрый расцвет культуры! Вот куда надо ездить для того, чтобы почувствовать величие эпохи, значение нашей революции, прогрессивную роль социализма. На заключительном банкете угощали – в меру – местными блюдами; плясала хорошенькая молоденькая танцовщица, которая любезничала со мною и обещала приехать в Москву (у нее там подруга – Стручкова) и встретиться, «если ваша жена не будет ревновать». Утром на аэродроме собралось много провожающих; на безоблачном небе горел амфитеатр снеговых гор.
В Иркутск – в июне – мы отправились целой группой: наряду со старшими – Чазовым, Вихертом и Эриной – поехали и младшие – Баранова и Руда. Вылетели мы в 10 часов, полет – 7 часов, разница во времени – 5 часов – итого в Иркутске уже поздний вечер, нас встречало множество людей со множеством цветом; д-р К. Р. Седов, постоянный участник наших конференций в Москве, теперь заведует здесь кафедрой, он же устроитель выездной сессии нашего института – совместно с Иркутским обществом врачей и Медицинским институтом.
...
Вот куда надо ездить для того, чтобы почувствовать величие эпохи, значение нашей революции, прогрессивную роль социализма
Нас поместили в особняк – в прошлом богатый купеческий дом, – в котором останавливаются именитые гости. Так, здесь останавливался Н. С. Хрущев (и я спал на той же кровати, на которой спал он). Мы были одни в доме с несколькими удобными комнатами и зажили здесь по-семейному – утренний чай, обеды, ванны и все такое.
Иркутск отличается от Новосибирска тем, что в нем еще много старых крепких домов – в том числе и больших каменных, сохранившихся со старого времени, – он ведь был не только губернским городом, но в нем жил генерал-губернатор Сибири. Город был очень богат, купцы ворочали громадной торговлей – чай из Китая через Монголию, пушнина и т. д. Нравы отличались сочетанием обрядности, традиций, послушанием старшим – и вместе с тем разгулом (пиры, любовницы и т. п.).
Новая часть развивается быстро – каменная набережная Ангары, новые здания областных учреждений, клубы, корпуса банальных современных жилищ и т. п.
На конференции присутствовали советские и партийные руководители края, много народу, все, как обычно в этих случаях. Все наши доклады были сделаны хорошо. Меня давали по местному телевидению и радио и т. п. Председатель облисполкома, у которого потом мы были на приеме, рассказал нам о замечательном крае, о его несметных богатствах на земле и в земле, о строительстве Братска, он советовал туда съездить, но, к сожалению, я почему-то уперся и мы не поехали – сразу после нас в Иркутск прибыл Тито, потом шах Ирана – и все они, конечно, первым делом отправились в Братск. Но я не люблю гидростанций (я бывал на Волховской, Куйбышевской), меня не привлекает техника – лучше видеть что-либо дикое, нетронутое человеком. Мне как-то даже обидно, когда вольная, полная движения река преграждается усилиями каких-то человеков с их злыми учеными машинами (в конечном счете, чего доброго, ведущими к атомной смерти), а пока что подтачивающими жизнь гипертониями, инфарктами миокарда; словом, я субъективно равнодушен к техническому прогрессу, хотя и с удовольствием пользуюсь его благими плодами.
