В своих культурных и исследовательских странствиях я научился множеству новых вещей. Самое главное: я понял, что в конечном итоге память об обидах и ущербе, которые мы нанесли, как и признание вины перед нашими жертвами, куда полезнее для примирения между людьми и поддержания основанного на подлинных ценностях образа жизни, нежели беспрестанные воспоминания о том, что мы сами — потомки чужих жертв, жертв прошлого. Щедрая и мужественная память — даже если она не совсем чужда лицемерию — по-прежнему является условием существования любой просвещенной цивилизации. Кроме того, неужели мы все еще не осознали, что жертва никогда не простит своего палача, если тот не осознаёт и не признаёт своих преступлений и отказывается возместить — хотя бы отчасти — нанесенный им ущерб?
В конце 2003 года я наблюдал за разрушением большого и очень необычного дома Махмуда Байдаса, много лет простоявшего на склоне известнякового холма, прямо напротив «Музея Эрец Исраэль». Я стоял совсем рядом с внучкой Махмуда, Мадждолин Субахи Байдас, приехавшей из Лода. Когда бульдозеры смели в сторону последние остатки рухнувших стен, освободив место для нового дорогого тель-авивского квартала, она пошатнулась от горя и зарыдала. Мне трудно представить, что именно она чувствовала в эту минуту, — ведь сам я никогда не переживал ничего подобного. Быть может, мой отец, уже покойный в ту пору, смог бы понять ее лучше. В 1945 году он вернулся в польский город Лодзь и стоял рядом с разрушенным домом своей матери. Он рассказывал мне через много лет, возвратившись из поездки в Польшу (включавшую посещение родного города), что неподалеку от квартала, в котором жила его семья, квартала, полностью стертого с лица земли, установлена мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь некогда проживала большая еврейская община. Эта доска не слишком смягчила его тоску по прошлому, выкорчеванному в одно мгновение.
Я работаю в Тель-авивском университете уже 27 лет, и он мне очень дорог. Мне нравится преподавать в нем; отчасти благодаря ему я смог написать эту книгу. Понятно, что я не считаю правильным и отнюдь не рекомендую стереть университет с лица земли, с тем чтобы восстановить на его месте деревню и посадить фруктовые сады. Более того, я не верю, что потомки палестинских беженцев смогут когда-нибудь коллективно вернуться туда, где жили их родители и родители родителей. Однако в той же степени, в какой государство Израиль обязано признать — и осознать — катастрофу, происшедшую с «другими» людьми в силу самого его образования, и заплатить за нее цену, состоящую в долгожданном завершении мирного процесса, [в той же степени] мой университет обязан установить у своих ворот мемориальную доску в память об изгнанниках Аль-Шейх Муниса, мирной деревни, исчезнувшей, как если бы она провалилась под землю.
Следовало бы заодно построить в «городке памяти», где-нибудь между музеями, увековечивающими «долгую историю Эрец Исраэль», а заодно и «прошлое и настоящее вечного еврейского народа», здание, свидетельствующее о судьбе беженцев с территории старого округа Яафа.
Кандидатом, идеально подходящим для исполнения этой трудной функции, является «Зеленый дом». Полагаю, что моральные выгоды, которые получит в результате университет, многократно перекроют финансовые убытки, связанные с закрытием принадлежащего ему зала для проведения праздничных мероприятий. Мой университет стал бы при этом флагманским ледоколом, разбивающим ледяное поле забвения, постоянно, как заливаемый в форму ментальный цемент, воспроизводящего и тиражирующего бесконечный конфликт.
Но, может быть, я полностью и целиком ошибаюсь? Может быть, сионистские филантропы со всего мира, благодаря щедрой помощи которых воздвигнуты и корпуса университета, и стоящие рядом с ними здания музеев, будут недовольны увековечением палестинской истории в самом сердце их «Эрец Исраэль»? Быть может, напоминание о Накбе и борьба с теми, кто ее отрицает и замалчивает, нанесут ущерб их ощущению владения землей праотцев? Что если они, не дай бог, урежут свои дары? Перестанут жертвовать деньги? Разочаруются в еврейском государстве?
Любая перемена в «политике памяти» является результатом сражений, происходящих на господствующих над культурным ландшафтом силовых ментальных полях, определяющих структуру данного общества и, в конечном счете, его коллективную идентичность. Характер памяти и идентичности всегда отчасти зависит от типа национального сознания, в которое они «одеты». Сумеют ли евреи-израильтяне, хотя бы ради собственного будущего на Ближнем Востоке, заново определить концепцию своего суверенитета, а попутно изменить отношение к стране, к ее истории и, самое главное, к тем, кто вычеркнут из них обоих?
Историк не может ответить на этот труднейший вопрос. Ему придется ограничиться надеждой на то, что его книга внесет вклад, пусть мизерный, в дело будущих перемен.
В оригинале еще лучше:
Hamlet: How came he mad?
First Clown: Very strangely, they say.
Hamlet: How strangely?
First Clown: Faith, e’en with losing his wits.
Hamlet: Upon what ground?
First Clown: Why, here in Denmark: I have been sexton here, man and boy, thirty years.
См.: http://www.ynet.co.il/articles/0,7340,L-4245891,00.html и документальные ссылки внутри текста.
Утверждение настолько невозможное, что я привожу его в оригинале: «עזה שייכת לישראל מימי שמשון ולא מ-1919»
В конце II века до н. э.
Всякий раз вспоминаются прекрасные строки:
«В молчаньи твоего ухода
Упрек невысказанный есть».
Любопытно, хотя и не столь важно: ничего нового в этом отношении не привнес и Израиль, продолжающий существовать в огромной степени за счет американской поддержки и далеко не нагнавший еврейские общины Запада, с которыми его естественно сравнивать, ни по одному важному показателю.
Впрочем, скоро выяснилось, что Эльдорадо вполне может находиться и в Уганде. Или в Аргентине. Кое-какие хасиды на полном серьезе называют нынешний Нью-Йорк — «Эрец Исраэль».
Справедливости ради отмечу, что такая мысль у них мелькнула. Увы, ненадолго.
Отмечу: британцы, французы и испанцы колонизировали (нередко зверски) чужие территории и проживавшие там коллективы; большую часть этих территорий им пришлось со временем покинуть; сионисты же затеяли поистине беспримерное дело — колонизацию собственной «метрополии», то есть войну, не признающую компромиссов. Войну на уничтожение. Примерно как белые американцы — уже не британцы — в Северной Америке.
То есть вскрыл временной и пространственный аспекты еврейского национального мифа.
К примеру, решения Верховного суда запрещают указывать в документах израильскую национальность — таковой официально не существует.
То ли граф Шефтсбери, то ли кто-то из его предшественников.
Объясняя непростой и многозначный термин «Эрец Исраэль» — «Страна (или Земля) Израиля» в ходе редактирования предыдущей книги Ш. Занда («Кто и как изобрел еврейский народ»), я оправданно писал: «Он имеет огромное культурное, политическое и религиозное значение… В данном случае автору… приходится рассчитывать на интуицию читателя». Однако нынешняя книга посвящена едва ли не прежде всего раскрытию этого термина в его исторической динамике, так что голой интуиции здесь недостаточно. Переводчику пришлось тщательно «выбирать выражения»: ведь иногда автор говорит о «Земле», иногда — о «Стране», иногда с маленькой буквы, иногда — с заглавной, в кавычках и без них. Во многих случаях ему приходилось блюсти неоднозначность термина и пользоваться калькой с иврита — «Эрец Исраэль». Поневоле приходится призвать читателя внимательно следить за мыслью автора — он объясняет нюансы превосходно. — Прим. пер.
E. Hobsbawm. Nations and Nationalism Since 1780. — Programme, Myth, Reality, 1990. В русском переводе: Э. Хобсбаум. Нации и национализм после 1780 г. — М.: Алетейя, 1998. — Прим. пер.
В оригинале — «Дискотека Шехины». Шехина (букв. — присутствие, проживание, однокоренное и созвучное на иврите прозаическому шхуна — квартал) — иудейский, прежде всего каббалистический термин, обозначающий нематериальное божественное присутствие, Святой дух. — Прим. пер.
