Слепой случай мог спасти жизнь того или иного солдата, в то время как тысячи других оставались умирать на снегу. Алоис Дорнер, артиллерист из 44-й пехотной дивизии, получивший осколочные ранения в левую руку и левое бедро, был поражен увиденным в Питомнике. «Столько боли и горя я не видел больше никогда. Беспрерывные стоны раненых и умирающих... Это было ужасно. Многие уже несколько дней ничего не ели. Продукты раненым не выдавали, придерживая их для сражающихся на передовой. (Трудно сказать, имелось ли на то специальное указание командования 6-й армии или это была инициатива местных командиров.) Дорнер сам ничего не ел с 9 января и уже распрощался с жизнью, когда 13 вечером проходящий мимо пилот вдруг поинтересовался, откуда он родом. „Я из под Амштеттена“, – ответил Дорнер. Летчик тоже оказался австрийцем. Он кликнул штурмана, и вместе они перенесли Дорнера на борт своего самолета,
* * *
На северном фланге русские выбили с занимаемых позиций и заставили отступить 16-ю танковую и 60-ю моторизованную дивизии. В самом Сталинграде 62-я армия Чуйкова нанесла удар по 100-й горнострелковой и 305-й пехотной дивизиям и захватила несколько городских кварталов. С запада советские войска продолжали все глубже вгрызаться в немецкую оборону. 29-я моторизованная пехотная дивизия была разгромлена полностью. Нехватка горючего заставила 3-ю моторизованную дивизию бросить технику и тяжелую артиллерию и отступить на новые позиции. Возвести оборонительную линию в голой степи не представлялось возможным. У солдат не осталось сил для того, чтобы долбить мерзлую землю.
Советские 65-я и 21-я армии неудержимо рвались к Питомнику, 57-й и 64-й армиям удалось прорвать немецкую оборону на южном фланге, где сражалась 297-я пехотная дивизия и приданная ей ударная группа Мэдера. По соседству с ними билась 376-я пехотная дивизия Эдлера фон Даниэльса. Вскоре дивизия Даниэльса оказалась отрезанной от основных сил.
14 января из штаба 6-й армии поступила радиограмма: «376-я пехотная дивизия разгромлена. Аэродром в Питомнике может использоваться только до 15 января».
Известие о русских танковых колоннах породило в войсках вермахта «танкофобию». Без снарядов противотанковые пушки превратились в бесполезный хлам. О румынах, попавших в аналогичную ситуацию два месяца назад, уже никто и не вспоминал.
* * *
В самый разгар битвы на Волге Гитлер пришел к выводу, что нужно все-таки помочь 6-й армии выстоять. Это решение было продиктовано многими мотивами. Может быть, фюрера потряс рассказ капитана Бера, а скорее всего, он просто вознамерился отрезать Паулюсу все пути к отступлению, лишить его даже малейшего предлога капитулировать.
Для помощи 6-й армии был создан «особый штаб», руководителем которого стал Эрхард Мильх. Мильху вменялось в обязанность наладить надлежащее снабжение армии Паулюса по воздуху. Один из сотрудников штаба охарактеризовал этот запоздалый шаг Гитлера как попытку заручиться оправданием на случай, если окруженная группировка будет разгромлена. Я, дескать, сделал все, что мог.
Альберт Шпеер провожал Мильха на аэродром, откуда тот улетал в Россию. Мильх обещал найти младшего Шпеера и попытаться вывезти его из «котла».
Однако ни Эрнста, ни его подразделения Мильх обнаружить не смог. Они все словно испарились, исчезли, а в официальных списках числились как «пропавшие без вести». Единственным следом, который оставил Эрнст Шпеер, было его последнее письмо, доставленное из «котла» по воздуху. В нем молодой солдат горько сетовал на жизнь и жестоко упрекал своего брата.
Мильх и офицеры его штаба прибыли в Таганрог, исполненные веры в успех нового начинания. Но как писал один старший офицер транспортной авиации: «Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы понять истинное положение вещей. Мы уже ничем не могли помочь 6-й армии».
Тем не менее штаб рьяно взялся за дело. В первый же рабочий день, 15 января, Мильх позвонил Гитлеру и потребовал увеличения поставок грузов в Сталинград, Тогда же, как бы подчеркивая значимость своих усилий, фюрер наградил Паулюса Дубовыми листьями к его Рыцарскому кресту. В полдень с Мильхом связался Геринг и запретил фельдмаршалу вылетать в «котел». Затем явился Фибиг и доложил, что аэродром в Питомнике захвачен русскими, а поскольку радиомаяки в Гумраке еще не установлены, отправлять туда транспорт нельзя.
Последние «мессершмитты» покинули Питомник утром следующего дня. Повернувшим на Гумрак пришлось приземляться в глубокий снег, который наземный персонал даже не удосужился убрать. В полдень и этот аэродром подвергся артиллерийскому обстрелу. Несмотря на протесты Паулюса, Рихтгофен приказал оставшимся экипажам вылететь из «котла».
В тот же день к русским в полном составе перешел батальон 295-й пехотной дивизии. Листовка, в которой пленным было обещано хорошее обращение и сытная еда, возымела-таки свое действие. Позже командир батальона рассказывал допрашивавшему его капитану Дятленко: «Спасаться бегством было бессмысленно. Я так и сказал своим солдатам – если мы хотим спастись, нужно сдаться противнику». Этот офицер, который до войны был учителем английского языка, признался: «На душе у меня кошки скребут. Впервые целый батальон германской армии перешел на сторону врага».
Другой командир, уже из 305-й пехотной дивизии, занимавшей позиции в городе, сдал свой батальон немного позже. Он рассказывал переводчикам о невыносимых условиях существования и, словно оправдываясь, повторял: «Я не мог больше видеть, как мои солдаты умирают от голода и холода. Каждый день дивизионный врач принимал десятки людей с обморожениями. Положение сложилось катастрофическое, и я решил, что лучший выход – сдаться на милость победителя».
* * *
Исход из Питомника оказался сопряжен с большими трудностями и страданиями. Лежачих больных и раненых пришлось, как водится при отступлении, оставить на попечение одного врача и одного санитара. Остальные, кто ползком, кто ковыляя, а кто на санках, которые тащили сердобольные товарищи, отправились по ухабистой обледенелой дороге в Гумрак. Им предстояло преодолеть восемь нелегких километров. Забитые ранеными грузовики зачастую брались штурмом. Капитан Люфтваффе так описывал это отступление: «Растянувшаяся на многие километры толпа оборванцев медленно двигалась в одном направлении. Ноги и руки людей были обмотаны тряпками. По пути к колонне присоединились отставшие от своих частей солдаты, которые молили о пище и помощи».
Временами небо прояснялось, и тогда сверкающий снег и солнце слепили глаза. С наступлением вечера сгущались металлические синие тени, лишь над горизонтом багровело заходящее солнце. Состояние солдат, и не только раненых, было ужасным. Они едва передвигали обмороженные ноги, их губы потрескались и кровоточили, а лица так посерели, будто жизнь уже покинула изможденные тела. Выбившиеся из сил люди падали в снег и больше не поднимались. Санитары старались побыстрее раздеть трупы, пока те не успели закоченеть. Когда тело превращалось в ледышку, раздеть его было уже невозможно.
Советские дивизии не отстали от отступающих немецких частей. Василий Гроссман писал: «Мороз пробирал до костей, в ноздрях заиндевело, зубы ныли от холода. По всему маршруту лежат трупы немецких солдат. На них нет следов насильственной смерти – ран или повреждений; их убили не мы, их убил холод. Одежонка на мертвых совсем плохая, некоторые просто голые. По обочинам дорог валяется брошенное оружие. Видимо, хозяева автоматов укрылись в окрестных деревнях или влились в общий поток отступающих».
Уже на подходе к Питомнику советские офицеры вдруг обнаружили какой-то поселок, который не был обозначен на картах. Оказалось, что это склад вышедшей из строя немецкой техники. Здесь были подбитые танки, грузовики, самолеты, легковые автомобили, штурмовые орудия без боеприпасов, бронетранспортеры, трактора и огромное количество вспомогательного оборудования. Но сильнее всего русские солдаты обрадовались, обнаружив на аэродроме в Питомнике брошенные самолеты. Самую большую ценность представляли, конечно, огромные «фокке-вульфы».
На этой стадии отступления надежды окруженцев на помощь танковых дивизий СС и воздушный десант полностью испарились. Офицеры понимали, что 6-я армия обречена. Вот свидетельство одного из военных врачей: «Многие командиры умоляли меня дать им яд, чтобы покончить жизнь самоубийством». О том же задумывались и врачи, но их останавливал долг перед ранеными. Из шестисот хирургов, находящихся в окружении, ни один не вылетел из «котла», пока был способен держать скальпель в руках.
Палатки медицинской службы не вмещали всех нуждавшихся в помощи. Раненые лежали на койках по двое. Нередко врачи отказывали в помощи тяжелораненым, поскольку за то же время можно было поставить на ноги нескольких обмороженных или получивших легкие ранения солдат. Однажды офицеры Люфтваффе принесли в медицинскую палатку раненого лейтенанта. Пульс у бедняги почти не прощупывался. Доктор отказался его принять. Позже один из очевидцев этого происшествия записал в своем дневнике: «Сердце мучительно сжималось в груди при виде этих несчастных. Истекающие кровью солдаты корчились от боли в ожидании операции. Мы поняли, что помощи ждать неоткуда, и понесли нашего лейтенанта обратно». Медикаментов катастрофически не хватало, не хватало и гипса. Докторам приходилось обматывать раздробленные кости конечностей плотной бумагой, которой тоже было не так уж много. Один хирург записал в журнал: «Случаи послеоперационного шока резко возросли». Все больше становилось заболевших дифтерией. Но самой страшной бедой по-прежнему оставались вши. Тела оперируемых кишмя кишели паразитами. «Положив раненого на операционный стол, мы первым делом соскабливаем с кожи вшей и бросаем их в печку. Чаще всего паразиты скапливаются на волосяной части головы, бородах и бровях. Они висят на ресницах как виноградные гроздья», – вспоминал один хирург.
