ранами; кололи острыми шпильками, надевали деревянные колодки и железные цепи на руки и ноги – и случалось, жестокими истязаниями доводили рабов до самоубийства. Лишь убить своего раба не смел афинянин – за это преступление его судили так же, как за убийство свободного человека. Впрочем, судьи бывали в таких процессах очень снисходительны, всегда старались определить убийство раба как убийство «неумышленное» и присуждали виновного к простому «очищению», т.е. церковному покаянию. И наоборот, они были безжалостны, если на суд, даже в качестве простого свидетеля, попадал раб, ведь он в глазах закона не человек, а только «тело», от которого нельзя ждать разумности, сознательности в показаниях. Можно обращаться лишь к его телесной стороне, добывать показания лишь физическими средствами – и поэтому раба на суде допрашивали не иначе как под мучительной пыткой: «Она ведь безусловно и необходимо вырвет правдивое показание, – рассуждал один адвокат (Антифон) на суде, – ибо мука настоящего гораздо сильнее страха грядущего наказания». Показания пытаемых рабов считались «голосом природы» и как судебное доказательство ценились выше, чем под присягой даваемое показание свободного. Многие господа пользовались этим и, желая выиграть дело на суде, предлагали обвинителю пытать их рабов:
– Клянусь Зевсом, пусть я умру, если когда-либо приходил сюда и что-нибудь украл у тебя! Я делаю тебе благородное предложение: возьми этого раба, подвергни его пытке и, если я окажусь виновным, казни меня тогда.
– А какой же пытке подвергнуть его?
– Любой: привяжи его к лестнице, подвесь, стегай плетью, спусти ему шкуру, мучай, налей уксуса в ноздри, навали на него кирпичей – одним словом, делай с ним, что хочешь…
– Отлично! Если я изувечу твоего раба, можешь требовать с меня денег за убытки.
Так изображает древняя комедия эту бесчеловечную сцену на афинском суде.
Так в ненавистном часто доме, в полном распоряжении у капризного, нередко и жестокого владельца, протекала вся жизнь раба, и мало кому удавалось тайком скопить крупную для неимущего человека сумму в несколько мин на выкуп или рассчитывать на добровольный отпуск на волю со стороны хозяина. Оставалось еще одно средство – побег. Правда, убежать совсем было очень трудно, ведь всякий в странном иноземце с бритой головой и часто с клеймом на лбу узнает беглого раба, да и сам господин тотчас снаряжался в погоню, не жалея издержек ни на сыщиков, ни на награды посторонним, открывшим убежище раба. Было более верное средство – искать защиты и убежища в храме: афинские храмы Тесея, Эвменид и Эрехтейон были всегда открыты для ищущих защиты рабов, в некоторых храмах бывали даже специальные помещения для беглых рабов. Здесь раб был неприкосновенен – пока, впрочем, он сам, гонимый голодом, не выходил оттуда, ибо помогать ему закон запрещал под страхом большого штрафа в 600 драхм, а мелкая торговля и случайные заработки, чем пытались прокормиться укрывшиеся в храмах рабы, не могли надолго обеспечить им существование. Но и покидая храм, раб все-таки уносил с собою некоторую защиту святилища. Теперь он мог требовать назначения себе особого «опекуна» или даже мог требовать от хозяина, чтобы тот перепродал его другому господину.
3. По афинским мастерским
В исходе октября в Афинах исстари справлялся «праздник кования меди» – Халкейя – в честь древнейшего из ремесел, а также богини Афины и бога Гефеста, покровителей ремесленного труда, – великий праздник всего афинского рабочего люда. Весь день по улицам Афин и Пирея ходили со значками, венками и песнями процессии рабочих обществ с председателями и выборными советами во главе, с массой участников одинаково из бедных граждан, рабочих-чужеземцев и рабов. Вечером происходили большие собрания с публичными обедами и застольными речами. Говорили о всемогущих богах, защитниках трудящихся, о великом значении и общеобязательности труда; о «золотом веке Кроноса», некогда царившего на полной мира, изобилия, общего братства и равенства земле; о его возможном возвращении вновь, когда не будет ни бедных, ни богатых, ни господ, ни рабов, все станет общим – и земля, и деньги, и всякое имущество, а все судебные здания, портики, публичные залы обратятся в открытые для всех даровые столовые. Составлялись и принимались общие резолюции, постановлялось выбить их на каменных досках и повесить в храмах чествуемых богов.
Но еще до рассвета весь город вновь принимал свой обычный будничный вид. «С криком первого петуха ремесленники и рабочие люди тревожно соскакивали с постели и, наспех сунув ноги в башмаки, принимались за работу, несмотря на то что еще стояла темная ночь» (Аристофан).
Рабочая биржа в предместье Колон уже полна людей, ищущих труда. Тут и полноправные, но бедные граждане, желавшие наняться на поденную работу – грузчиками, носильщиками, возчиками, матросами, рабочими на фабрики и заводы; много рабов, иногда в одиночку, иногда целыми артелями, посланных своими господами на заработки: на сбор оливок и винограда, устройство изгородей и пр.; рабочие-иноземцы, пришедшие в большой промышленный город в надежде найти работу; вольноотпущенники, ищущие возможности перебиться и не брезгающие никаким трудом. Но даже опытный глаз прирожденного афинянина не мог бы среди этой толпы «поденщиков» установить, кто из них раб и кто свободный гражданин: все были одинаково одеты в рабочий, тот же, что у рабов, костюм, все говорили на одном испорченном наречии-жаргоне, все одинаково по-товарищески обращались друг с другом.
Тогда же отпирали свои мастерские и магазины зажиточные, известные всему городу, торговцы-ремесленники, теснившиеся по окраине городской площади и на прилегавших к ней улицах. Раньше всех начинали свой торговый день булочные. Всю ночь с непрерывно работавших мельниц подвозилась к ним мука, и всю ночь пылал огонь в печах; суетясь около них, десятки рабов изготовляли «чудесный» афинский артос (хлеб) и на всю Грецию славившееся афинское печенье. Всего раньше здесь появлялись и покупатели – это бабы, торговки хлебом приходили закупить на день свой товар.
Здесь же рядом – мастерская и магазин модного башмачника. Он иноземец (метек), переселившийся в Афины со славившегося изготовлением обуви и других принадлежностей туалета острова Кос. Любимец афинских дам, обильно посещавших его магазин, он держал большой запас готовых башмаков и сандалий, изготовленных 13 рабами-мастерами в смежном с магазином помещении, под постоянными грубыми окриками хозяина.
Мастерская башмачника.
Рисунок на вазе. 500—490 гг. до н.э.
Многие капризные покупатели, однако, требовали непременно «обуви его собственной работы» – и с таких ловкий иноземец успевал и сам снять мерку, с помощью раба-ученика, и собственноручно изготовить заказ, правда, «работая с утра до ночи, точно пригвожденный к своему стулу», но зато и зарабатывая по 10 драхм за
