Как скоро турецкие предводители согласились атаковать Сент-Эльм, то принялись подкатывать пушки к полуострову, оконечность которого занимал форт, и вывести первую траншею. Сообразив тогда, что осада протянется, Жан де-ла-Валетт счел благоразумным поберечь людей и снаряды и тотчас запретил всякую вылазку и слишком усиленную пальбу. Первые аппроши турков шли быстро, правда, почва, на которой они находились, была голой скалой без земли, употребленной на укрепления, но они заменили ее соломой, шерстью, фашинами и даже землей, которую собирали и свозили со всех концов острова. Огромное число привезенных ими пионеров дозволяло исполнить с быстротой предприятие, которое показалось бы невозможным людям менее настойчивым, и артиллерия форта не могла замедлить ни на один день приближение врага, расточавшего без счета жизнь рабов. В короткое время турки кончили траншею, которая, начинаясь от Мирзы, где был лагерь, подходила на аркебузный выстрел к Сент-Эльму. С этой минуты рыцари едва могли высунуть голову из-за стен и турки без помехи продолжали свои работы.
Пять пушек, направленных против крепости, сначала произвели весьма незначительный вред, потому что осажденные, имевшие подставные лафеты, тотчас исправляли повреждения. Таково было положение дел, когда 29 мая странное обстоятельство доставило туркам большую выгоду. Рыцари, наскучив оборонительной войной, которая, по-видимому, уничтожала храбрость их, сделали ночную вылазку. Захваченный в траншеях, неприятель потерял много народа и не мог повредить христианам, отступление которых защищал огонь с крепости. К несчастью, было довольно темно и дым от пальбы, опустившись на рвы, скрыл контрэскарп. Привычные к войне, турки воспользовались этим случаем, чтобы укрепиться на гласисе, и когда дым рассеялся, изумленные рыцари увидели край контрэскарпа занятым траншеей, наполненной мусульманскими аркебузирами, которые поставили их в затруднительное положение.
В то же время в лагерь неверных прибыло сильное подкрепление. Корабли Драгута, которых Мустафа-Паша и Пиали ждали с нетерпением, наконец показались в отдалении. Хотя раненный осколком камня, Пиали с 24 фрегатами отправился навстречу корсару, который вступил в гавань с 15 отлично снаряженными кораблями. К гению Драгута, нужду в котором постигали оба турецкие предводителя, обращались мысли и надежды их. Тотчас собрали совет. Драгут открыто осуждал осадные операции: по его мнению, надобно было овладеть сначала фортом Гоцо и благородным городом, которые считал сосцами, из которых осажденные извлекали ежедневно свое содержание и пособия всякого рода, посылаемые из Италии. Мустафа-Паша, сопротивлявшийся осаде Сент-Эльма, говорил, напротив, что прежде всего следовало бы осадить город и замок Св. Ангела вместо того, чтобы истощать первый жар армии в предприятиях, ничего не решающих. Это мнение, самое простое и единственно хорошее, было отвергнуто, потому что в войне, как и всегда, прежде, чем дойти до самых естественных вещей, начинают с самых неестественных. Драгут, видя, что совещание, вместо того, чтобы разъяснить дело, становилось враждебным и грозило раздором, вдруг закрыл его, объявил, что должно продолжать начатую осаду, потому что, говорил он, стыдно было бы войску Сулеймана отступить от осажденного города без успеха. Этот аргумент удовлетворил всех. Что же касается до Драгута, то он никак не верил, чтобы маленький форт, почти без стен, мог удержать в продолжение месяца отборнейшие войска Оттоманской империи, соединенные с самыми страшными толпами африканских пиратов. Это-то и доказывает, что может совершить мужество человека и чего должно ожидать от воинов, решившихся умереть на вверенном чести их посту. Мы расскажем здесь один из прекраснейших воинских подвигов, сохраненных историей. В нем найдут великие примеры мужества и воинской доблести, а вместе с тем любопытные подробности о военном искусстве в XVI столетии.
Первой заботой Драгута было — рекогносцировать сент-эльмский форт. Выстроенный на отдельном возвышении, на оконечности земляной полосы, в виде звездчатом, он был весьма необъемист. Сторона, обращенная к земле, защищалась бастионами и полумесяцем; другие стороны не были фланкированы, далее первая была дурно построена, ибо искусство фортификации, примененной к защите городов, находилось еще в младенчестве. Полумесяц, или равелин, сооруженный перед пунктом атаки, был только что прибавлен к укреплениям форта. Это была работа слегка набросанная. Рвы, иссеченные в камне, одни составляли настоящую защиту осажденных. Едва Драгут решил продолжение осады, турецкое войско развило новую деятельность в траншеях, и тринадцать орудий большого калибра вскоре начали бить стену. Между ними находились две кулеврины, метавшие ядра в 60 фунтов, десять пушек 80-фунтовых и василиск, изрыгавший при каждом выстреле 160 фунтов картечи. Все эти орудия, кроме последнего, находились на лафетах с колесами. Огонь был открыт 24 мая и продолжался в последующие дни. Как скоро он прекращался, бальи Эгарас, командовавший фортом, приказывал очищать ров, чтобы затруднить неприятелю доступ к бреши. Но Драгут, которому, по-видимому, предоставили управление осадой, вскоре заметил эту хитрость и предосторожности христиан и, чтобы на будущее время помешать им, соорудил три другие батареи. Первая о 9 пушках находилась пониже прежней, вторая о 2 пушках, поставленная к стороне порта Мирза-Мушиет, обстреливала фланг, а третья, тоже о 2 пушках, сооруженная на гребне контр-эскарпа, обстреливала ров и казематы. Наконец, еще одна батарея обстреливала сзади равелин, часть рвов и кавальера во внутренности форта: эта была самая беспокойная. Столько пушек большого калибра должны были, по-видимому, быстро привести крепость к совершенному разрушению, и верно то, что если бы управляли ими с большим искусством, стены устояли бы недолго. Но тогда не знали еще выгоднейших средств атаки, между тем как оборона, хотя производимая за плохо устроенными укреплениями, умела уже употреблять хитрости, уловки, увертки и ту смелость и твердость, которые до сих пор еще составляют вернейшее средство к замедлению падения укрепленного места.
Когда турки сообразили, что артиллерия произвела уже большие повреждения в стенах, то послали инженеров осмотреть брешь. Последние вышли из своих траншей, спустились во рвы и прошли во всю длину их, не будучи даже замечены, потому что турецкие аркебузиры, поставленные на контр-эскарпе, стреляли с такой меткостью и быстротой, что христиане едва осмеливались отвечать им. Во время этого осмотра турецкие инженеры заметили, что одна из бойниц равелина была так низка, что человек, став на плечи другому, легко мог добраться до нее. Узнав об этом, Мустафа-Паша на рассвете следующего утра откомандировал отряд янычар с лестницами попытаться на нечаянный захват крепости. Сначала все сделалось по его ожиданию. Осаждающие взобрались на равелин, убили спящих и уже бросились на дощатый помост, ведущий на караульную площадку, когда небольшое число рыцарей, привлеченных шумом, вдруг остановили их выстрелами из аркебуз. Вскоре христиане, собранные шумом тревоги, явились во множестве, и во главе их бальи Эгарас. Они напали на неприятеля в надежде возвратить равелин, но турки были слишком упорны в атаке, чтобы легко отказаться от успеха, казавшегося им почти несомненным. Весь лагерь неверных взялся за оружие, тысячи солдат стремились к стенам и, не измеряя опасности, бросались на приступ. Христиане сопротивлялись только с трудом, и когда неприятель с неимоверной быстротой успел оградить себя внутри равелина земляным валом и фашинами, должно было отказаться от надежды выбить его из этого отдаленного поста и подумать об отступлении. Турки последовали за ними и были остановлены только огнем пушек, обстреливавших рвы. Но едва отдохнули они несколько минут, как ими овладела новая ярость, и, как бы стыдясь, что уступили непобедимой силе, они устремились подобно потоку с вершины контр-эскарпа и приставляли свои лестницы. Они слишком коротки! Но они поддерживают друг друга, цепляются за камни, ползут по трещинам стен, и, по-видимому, решились во что бы то ни стало проникнуть в крепость, хотя бы им пришлось наполнить рвы своими телами. Такому яростному нападению осажденные противопоставляют самый энергический отпор. Камни, кипящая смола, горящие круги осыпают наступающих, сбрасывают их с верха стен, заключают в огненный крут, покрывают страшными язвами, зажигают их платье и наконец принуждают отступить. Битва началась на рассвете и кончилась только в час пополудни. Две тысячи турков были убиты и ранены, только двадцать мальтийских рыцарей и 60 солдат заплатили своей кровью за честь этого дня. Один французский рыцарь, Абель де-Гардамин, явил при этом приступе пример величайшей храбрости и самой героической смерти. Пораженный смертельным ударом, он отталкивает желающих помочь ему и отсылает обратно в битву, советуя им исполнять свой долг, что ему остается только умереть на месте, где упал он, потом доползает до часовни, обращает к Богу последнюю молитву и испускает дух на ступенях алтаря.
