Еще большее значение для развития возможностей государства в области войны и завоевательной политики имело совершенствование военной инфраструктуры. Традиционно военный транспорт ограничивался подводами, запряженными лошадьми, а военные средства связи — верховыми посыльными; но теперь сети телеграфной связи и железных дорог стали покрывать территории целых стран (а затем и континентов), и это кардинальным образом способствовало усилению контроля государства над территориями, населением и вооруженными силами. Первый телеграф — не электрический, а оптический — появился во Франции в первые годы революции и, как и следовало ожидать, стоило ему появиться, как его стали применять в военном деле[638]. В течение следующих 30 лет Испания (в которой утверждали, что спроектировали систему более значимую, чем французская)[639], Великобритания, Пруссия и Россия последовали примеру Франции, строя системы, которые связывали Лондон с Дувром и Портсмутом, Берлин с Триром и Москву с Варшавой. Хотя все эти системы немного отличались друг от друга с технической точки зрения, но с самого начала все они имели главную цель — служить военным нуждам государства. Примерно после 1830 г. на смену оптическому телеграфу пришел более эффективный электрический. Строительство линий связи шло параллельно со строительством железных дорог; учитывая тот факт, что эффективное функционирование последних зависело от правильного использования телеграфа, они часто были неразлучны, как сиамские близнецы[640].
Уже в 50-е годы XIX в. французы начали строить сети железных дорог, которые были специально спроектированы для военных целей и которые сослужили им хорошую службу в войне 1859 г. против Австрии. Если бы не железные дороги и телеграф, Гражданская война в США была бы абсолютно немыслима. Конфликт 1861–1865 гг., действительно, заслуживает названия первой железнодорожной войны; принимая во внимание тот факт, что обе стороны часто ставили свои передвижения в зависимость от доступности железной дороги, как в случае вторжения Шермана на Юг, либо задавались целью перерезать линии, контролируемые противником (опять-таки пример Шермана, но на сей раз — его действия против Атланты в 1864 г.). Только благодаря железным дорогам федеральные войска смогли призвать за время войны не менее 2 млн человек — беспрецедентное достижение, учитывая тот факт, что все население составляло лишь 27 млн и было разбросано по огромной стране. Почти таким же беспрецедентным было число убитых, которое всего лишь за четыре года достигло 600 тыс. человек с обеих сторон.
Однако по-настоящему возможности того, на что способно государство, имея в своем распоряжении передовые технологии, еще предстояло продемонстрировать. В отличие от большинства европейских государств Пруссия не отменила воинскую повинность после 1815 г. Ее центральное расположение и равнинный ландшафт дали ей больше возможностей, чем другим европейским государствам, для использования железных дорог, как только в наличии появились необходимые для этого капитал и ноу-хау, — не слишком трудная задача для нации, которая, как мы уже убедились, имела лучшую в мире систему образования. Начиная с 1850-х годов эти факторы привели к созданию сети железных дорог, не имеющей равных по эффективности. Хотя сеть не использовалась исключительно в военных целях, Мольтке как глава генерального штаба был ex officio[641] членом комиссии, которая ею управляла; тот факт, что он также владел акциями железнодорожной компании, интересен, но в данном случае не имеет отношения к делу. Были разработаны планы мобилизации, исполнение которых снова и снова тщательно отрабатывалось с доскональной точностью. В 1866 г., когда пришло время первого серьезного испытания, весь мир, затаив дыхание, наблюдал, как самая маленькая из мировых держав поставила под ружье войска численностью 300 тыс. человек и сосредоточила их у австрийской границы, причем с беспрецедентной быстротой и организованностью. И действительно, преимущество прусских войск в 1866 и 1870 гг., которое они получили благодаря использованию железных дорог, было так велико, что исход обеих войн был предрешен еще до того, как прозвучал первый выстрел. Будучи поставлены в неравное положение, австрийцы и французы были вынуждены обороняться и уже так не смогли восстановить свои прежние позиции.
В то время как Гражданская война в США осталась почти незамеченной, в Европе — как выразился Мольтке, там всего лишь две толпы гонялись друг за другом по огромной полупустынной территории — победы Пруссии изучались очень внимательно. Начиная с 1873 г. одна страна за другой отказывалась от устаревшей военной системы и вводила всеобщую воинскую повинность для мужского населения. К 1914 г. это коснулось даже Японии, которая лишь недавно приняла то, что называлось «цивилизованными стандартами»; единственными исключениями оставались Великобритания и США, которые, однако, последовали примеру остальных во время Первой мировой войны. Система воинского призыва и эффективная система создания резервов (которая стала возможна благодаря железным дорогам), в свою очередь, позволили создавать чудовищные по численности армии; в августе 1914 г. самые крупные вооруженные силы насчитывали даже не сотни тысяч, а миллионы военнослужащих[642]. И на этом история отнюдь не заканчивается. Так, немецкая армия, которая, включая ее разнообразные резервы, насчитывала почти 4,5 млн человек в начале войны, выросла примерно до 6,5 млн человек в 1917 г.; в основном численность увеличивалась в технически оснащенных родах войск, таких как артиллерия, авиация и, в еще большей степени, войска связи. Между 1914 и 1918 гг. число носивших немецкую военную форму превысило 13 млн. Из них примерно 2 млн погибли. Общее число погибших в войне оценивается почти и 10 млн человек, не считая, возможно, стольких же, умерших от болезней, связанных с ведением войны.
К этому времени к железной дороге и телеграфу добавились автомобиль, телефон и телетайп. Поставив себе на службу все эти изобретения, война также оказалась переломным моментом с точки зрения способности государства мобилизовывать всю экономику страны на военный лад. В результате вооруженные конфликты достигли прежде немыслимого размаха. Так, только между 1914 и 1916 гг. среднее потребление запасов в расчете на армейскую дивизию в день увеличилось в 3 раза — с 50 до 150 тонн[643]. В то время как в начале конфликта армия считалась очень хорошо подготовившейся в том случае, если ее запас насчитывал тысячу снарядов на артиллерийский ствол, то четыре года спустя некоторые батареи расходовали такое количество боеприпасов за день; тогда как расход немецкой армией боеприпасов для ручного стрелкового оружия достиг 300 млн выстрелов в месяц. Другие предметы снабжения, некоторые из них — традиционные (на протяжении всей войны фураж для лошадей оставался самым крупным по объему товаром, перевозимым из Великобритании во Францию), другие — недавно изобретенные — потреблялись и расходовались соразмерно. К инновациям относятся наземные и подводные мины, которые производились и использовались миллионами во всех воюющих государствах. Сюда же следует отнести сотни тысяч километров колючей проволоки, не говоря уже о том специфическом изобретении, которое никогда не применялось так широко, как во время Первой мировой войны, а именно — о боевых отравляющих веществах.
В 1919–1939 гг. мысли и усилия многих людей были направлены на то, чтобы не дать государствам вовлечь человечество в новую катастрофу подобного рода[644]. Неудача этих попыток доказывает, что еще больше усилий было направлено на поиск более эффективных способов ведения войны между государствами. Некоторые из этих попыток были направлены на то, чтобы избежать повторения кровопролития, как, например, усилия британского военного теоретика Бэзила Лидделл-Гарта. Родившись в 1895 г., Лидделл-Гарт по возрасту как раз подходил для того, чтобы пережить газовую атаку на Сомме в 1916 г., так что с ужасами войны он был знаком не понаслышке. Когда он увидел имена большинства своих довоенных товарищей по Кембриджскому университету на мемориальных досках, установленных после 1919 г., он потерял свою прежнюю веру в мудрость британского генерального штаба[645]. Остаток своей жизни он посвятил поиску лучших (т. е. более быстрых и более экономичных) способов ведения военных действий. Его первым предложением стала так называемая стратегия непрямых действий, подразумевающая проведение сложных операций, направленных не «в лоб», как в 1914–1918 гг., а туда, где противник меньше всего их ожидает и где они могут причинить ему наибольший ущерб. Позднее, под влиянием другого английского военного реформатора, полковника (затем генерал-майора) Джона Фредерика Фуллера, он предложил проводить такие операции с помощью создававшегося в то время нового рода войск, а именно — бронетанковых сил. К середине 30-х годов Лидделл-Гарт завоевал международное признание и мог с полным правом утверждать, что изобрел тот вид военных операций, который позже стал известен под названием Blitzkrieg[646], хотя в действительности существует мало доказательств, что его взгляды оказали серьезное влияние на военных практиков того времени[647].
