В целом история этих трех попыток реставрации Римской империи наводит, как мне кажется, на одно заключение. К концу первого тысячелетия уже нельзя было создать имперские владения на просторах Европы в том же географическом масштабе, которого достиг Рим, использовавший демографическую и экономическую базы на Средиземноморье, чтобы завоевать всю Западную и Южную Европу и запугать, кроме того, большую часть ее не столь развитых северной и центральной зон. К 1000 г. в результате подъема ислама единство этой политической базы оказалось раздробленным – ее южные берега были отделены от остальной территории, и крестец Восточной Римской империи превращен в средневековую Византию как своего рода государство-преемник, подобное любому королевству в Западной Европе.
Но даже если Средиземноморье осталось бы объединенным, оно уже не обеспечило бы достаточно ресурсов, чтобы господствовать над Западной Евразией на хоть сколько-нибудь аналогичном уровне. Приблизительно к моменту рождения Христа, когда Рим стал империей, в Северной Европе существовали три отдельные зоны развития. И в них демографические, экономические и политические процессы шли не так интенсивно, как в новой Средиземноморской империи. К 1000 г. разрыв в развитии этих зон сильно уменьшился, и общая стратегическая граница, существовавшая ранее у средиземноморского государства, исчезла. Плотность населения на территории, которая была западной латенской областью тысячу лет назад, и на отдельных частях старой северо-центральной области – в центральных регионах Оттонского рейха, доходящего на востоке по крайней мере до реки Эльбы, к этому моменту превзошла плотность населения в Средиземноморье, как это ясно показывает жизненный путь Карла Великого и Оттона I. Западная и Северо-Центральная Европа теперь стали основой государств, которые могли напасть на Италию и Рим, а не наоборот. И если третья зона Северной и Восточной Европы все еще отставала (но никто такого соревнования не устраивал) в том смысле, что ее потенциальные ресурсы были далеко еще не полностью мобилизованы, образ жизни в ней также преобразился до неузнаваемости. Территория, которая являлась местом проживания небольшого, рассеянного по ее просторам населения – простых земледельцев железного века (мир, который был настолько отрезан от остальной Европы в первой половине тысячелетия, что его археологические остатки не показывают ни малейших признаков контактов с Римом), теперь обеспечивала гораздо большее население, все более разнообразную экономику и свои собственные грубые политические структуры.
Все это привело к перевороту в существующих региональных равновесиях стратегической силы, который зашел уже так далеко, что, даже если северу и востоку по-прежнему не хватало сложности и интенсивности сельскохозяйственной и иной экономической деятельности, присутствовавшей на западе, новые династии все еще имели в своем распоряжении достаточную политическую опору, чтобы отражать имперские посягательства с запада. В конце X–XI в., например, Оттонский рейх оказался втянутым в сложные дипломатические отношения с новым государством, которое строила в соседней Польше Пястская династия. Отношения колебались между дружбой и соперничеством, и из них двоих Первый рейх был, без сомнения, более могущественным. Но когда дипломатия уступила конфликту, рейх не счел возможным просто завоевать государство Пястов. И хотя на него воздействовало культурное влияние рейха в форме христианства, Польское королевство находилось слишком далеко и было слишком крепким, чтобы просто пасть под натиском военной силы. Вот что на самом деле мы видим в конце первого тысячелетия: Европа начала складываться как территория существования более или менее равных обществ, вовлеченных в сложные политические, экономические и культурные взаимодействия. Старые серьезные дисбалансы остались в прошлом, и, как результат, уже невозможно было основать господствующую империю в каком-то одном уголке европейских просторов, где процесс развития шел бы быстрее, чем на остальной территории.
Несколько парадоксально, но факты наводят на мысль, что имперская власть в прошлом стала основным фактором, стимулировавшим эти самые необыкновенные перемены, которые теперь делали существование империи невозможным. То, что мы видим в первом тысячелетии, – это двухступенчатый процесс. Экономические, общественные и политические структуры германского мира проходили через схожие трансформации на окраинах римского мира в первые пятьсот лет, как это было в славянском мире на окраинах Франкии в последующие столетия, – но в их случае дополнительным толчком стали контакты с аварами, Византией и прежде всего с исламом. В старых традициях повествования на такую тему империи обычно изображались так, что они делали что-то для своих менее развитых соседей, неся им такие плоды цивилизации, как письменность и христианство. Увидев глобализацию в действии и оставив позади великую эру европейского империализма, мы уже не так уверены в том, эти державы всегда несут блага тем, с кем они вступают в контакт. Но торговля с империями, заимствование у них новых сельскохозяйственных технологий, получение от них дипломатических субсидий, воспроизведение их оружия и идеологий, а также самоорганизация с целью отражения их чрезмерного господства – все это вывело в мире германцев и славян на первое место логическую насущную потребность в более развитой экономике и более крупных государственных структурах. Язык «цивилизации» или «даров» на самом деле не отражает этот процесс. Каждая империя действует преимущественно для своей собственной выгоды на своей периферии, где не все претерпевает последующие долгосрочные трансформации. Скорее, отдельные периферийные группы способны воспользоваться возможностями, открывающимися благодаря новым контактам с соседней империей, и это именно то, что мы сейчас называем глобализацией. Но именно из этого танца в конечном счете на периферии возникают мощнейшая экономическая сила, значительное по численности население и более крепкие политические структуры, складывающиеся вокруг тех, кто извлек наибольшую выгоду. За долгое время – а мы говорим о веках взаимных контактов – Римская и Франкская империи, таким образом, сыграли главную (пусть даже и косвенную) роль в создании периферийных государств, о которые, в конце концов, затупились их мечи. Вместо того чтобы рассматривать население на периферии империй как пассивных получателей благ имперской цивилизации, рассказ пойдет о конкретных группах, извлекавших пользу из новой ситуации[250]. Суммарный стратегический эффект от этого не мог бы быть более глубоким.
Как непосредственный результат, восстановить империю, которая сохранила суть римского оригинала, стало совершенно невозможно к 1000 г. Ислам разорвал древнее единство Средиземноморья, а политическое равновесие в Западной Европе решительно сместилось севернее Альп, но и, что еще более важно, модели развития на просторах Европы стали теперь во многом одинаковыми. Благодаря этому уравниванию в развитии, вы можете сказать, и создалась благоприятная обстановка для последующего тысячелетия бесплодных войн, которые начались после того, как представители европейских династий периодически воевали с целью добиться всеохватного господства, что на самом деле было невозможно. В этом смысле потребовалось пережить кошмар двух мировых войн в XX в., прежде чем наконец осуществилась европейская мечта – попытаться положить конец бесконечному вооруженному соперничеству между державами, которые всегда были слишком равными, чтобы среди них оказался явный победитель.
Но если появление традиционной империи, главенствующей в военном и экономическом отношении по римским меркам, стало невозможным к 1000 г., то новый вид империи должен был вот-вот возродиться из пепла имперских проектов Каролингов и Оттонов. Правители, действовавшие с поистине римским размахом, остались в прошлом, и центр их империй, безусловно, уже не мог устоять. И все же через тысячу лет после рождения Христа грубый зверь империи совершенно иного рода должен был, того и гляди, родиться – на этот раз не в Вифлееме, как представлял себе Йейтс, а в самой старой имперской столице.
Часть четвертая. Второе пришествие
Глава 7. Карл Великий и папа римский Лев
В соборе Святого Петра в Риме самый большой интерьер из всех христианских церквей на планете. Возвышаясь на месте первоначальной церкви Святого Петра, построенной императором Константином в IV в., нынешнее здание начало строиться 18 апреля 1506 г., и потребовалось более ста лет, чтобы закончить строительство. Церемония его освящения прошла 18 ноября 1625 г. Этот проект объединил в себе энергию и интеллекты лучших архитекторов и художников эпохи Возрождения – Браманте, Микеланджело и Бернини. Собор Святого Петра – не мать всех церквей римской католической общины и даже не собор папы римского как епископа Рима. Эта честь принадлежит Латерану, в котором папа Лев III изначально создал свою знаменитую мозаику, что было частью его кампании по ограничению ущерба, причиненного его собственному положению коронацией Карла Великого императором.
