Но среди сдававшихся властям было немало взрослых, семейных крестьян. Почему они сами шли в канцелярии? Не следует упрощать проблему бегства. Не каждый крестьянин, зачастую обремененный семьей, мог бежать на Дон или за границу. Не каждый туда и хотел, хотя именно в это время резко возрос поток беглых в Польшу. Как известно, огромное число беглых оседало во внутренних районах страны на дворцовых, церковных, помещичьих и государственных землях. Здесь беглые обзаводились семьями, родней, обстраивались, тянули тягло «в равенстве» с местными крестьянами – одним словом, «прирастали» к новым местам. Новые законы наиболее болезненно ударили не по бродягам, скитавшимся с места на место, а именно по таким крестьянам, реализовавшим, вопреки закону, свое человеческое право на выбор места жительства на земле, стремившимся жить «без всяких государственных поборов и помещичьих оброков, вольно». Для тысяч, десятков тысяч таких крестьян своз к прежнему владельцу был настоящим бедствием.
Было это бедствием и для страны. Даже ревизоры видели это. Один из них, Ф. Чекин, сообщал, что совершенно бессмысленно вывозить с черносошных земель черносошных же беглых крестьян в прежние места жительства, ибо там, «в прежних местах, откуда они вышли, дворов и пристанища никакого нет и завесть им как дворовым строением и пашнею вскорости будет невозможно». В 1723 году было решено государственных, дворцовых крестьян, перешедших на другие государственные и дворцовые земли, не высылать. Никакого послабления не делалось помещичьим крестьянам. Власти особенно строго следили за их вывозом прежним владельцам согласно букве закона. Правда, в 1723 году было сделано одно «послабление»: Петр предписал не выселять живших на дворцовых землях крепостных крестьян, если ими были заселены целые села или они составляли не менее трети их населения. В этом случае крестьяне не освобождались от помещика, а, наоборот, помещик получал во владение такое село вместе с освоенными беглыми крестьянами землями. Несомненно, решение царя, стоявшего на страже существующего социального порядка, могло только приветствоваться помещиками, получавшими таким образом новые владения.
Конечно, не все крестьяне покорно шли в канцелярию. В докладах ревизоров часто встречается фраза: крестьяне, «убоясь, день или два спустя, бежали неведомо куда», деревни оказывались «за безвесным крестьян побегам… пусты», «беглые у них бежали с дороги незнаемо куда».
Многие уходили на Дон. Ревизор Азовской губернии А. Мякинин, обнаружив пустые села, предполагал, что крестьяне ушли на Дон, ибо, «кроме Дона… уйти некуда, ибо вольности такой во Всероссийском государстве, кроме оных мест, нигде нет». Любопытное признание! Сведения Мякинина подтверждаются многими другими источниками. В 1723 году помещики жаловались, что в верховьях Хопра поселилось «много набродного народа, с 5 тысяч человек, и живут в горах, и в земляных избах, и в лачугах». Объединившись «великим собранием» до 200 человек, они ходят по уездам «и дома многих помещиков разбивают, и села и деревни разоряют, и пожигаюти самих помещиков, и жен их, и детей мучительски пытают, и огнем жгут, и ругательским смертям предают». Следствием массового полицейского мероприятия стал рост побегов за границу – преимущественно в Польшу. В 1724 году Сенат получил известие, что пограничная стража не может удержать беглецов и на заставы «приходят беглецы, собравшиеся многолюдством, с ружьем и с рогатины и с драгунами держат бой, яко бы неприятели». Сенат предписывал Военной коллегии усилить заградительные кордоны армейскими частями и, «буде которые беглецы учнут проходить насильно, и по таким злодеев стрелять из ружья». Одно время в Сенате обсуждалась проблема размещения всей армии вдоль границы, с тем чтобы создать мощный заслон на пути крестьян, уходивших в Польшу.
Грандиозный всероссийский сыск беглых не являлся прихотью Петра. Это была продуманная, выверенная акция, рассчитанная, наряду со многими, уже упомянутыми, на то, чтобы заложить основы того социального порядка, который соответствовал бы общей концепции полицейского государства. Законы о беглых, реализованные в ходе проверки наличного населения, положенного в подушный оклад, не были временными. Они создавали юридическое основание для борьбы со всеми видами несанкционированного передвижения по стране. Законы о преследовании беглых, иначе говоря о запрещении покидать место жительства, ставшее и местом платежа подушного налога, распространялись не только на помещичьих крестьян, но и на все население, включенное в подушный оклад. То, что законы о бегстве усиливали в стране полицейский контроль населения, сомнений не вызывает. В упомянутом указе о бегстве от 6 апреля 1722 года предписывалось возвращать всех беглых с уплатой штрафа за прожитые в бегах годы – так называемое «пожилое», кроме тех крестьян, которых «отпускали в пастухи или в прочия работы из найма, а не побегом». Дальше отмечалось: «А впредь с сего указа, таковым как вотчинникам, так священникам и прикащикам, и старостам давать письма за своими руками, для какой работы оной отпущен или просто для работ, от чего б мог кормиться, тут же именно написать, чтоб по миру нищим не ходить, понеже о нищих, увеченных указ есть, а здоровых, когда поимают, велено в каторжную работу с наказанием отсылать, ибо в таковых много воров бывает, и чють не все, а без таких писем отнюдь по прежним указам не принимать». Указ со слов «для какой работы…» и до конца написан самим Петром и прекрасно характеризует присущий ему строй мыслей.
Идея Петра о паспортах – пропускных документах, без которых не мог двинуться с места человек, была последовательно проведена в уже упомянутом «Плакате» 1724 года, определявшем характер отношений армии с населением. Приходится повторяться, но, как и во многих других случаях, паспорта не были изобретением Петра. Еще в XVII веке существовала практика выдачи крестьянам, выходившим на заработки, специальных «кормежных памятей». Однако ни в XVII веке, ни даже в течение Северной войны не существовало строгого паспортного порядка, появившегося после введения законов о бегстве и с началом размещения армии. Введение подушного обложения, построенного на учете всего мужского населения страны, стало его основой, а усиление общих начал полицейского порядка в стране сделало строгий паспортный режим реальностью.
Накануне введения паспортов царю был подан проект, автор которого нам неизвестен. Он приветствовал податную реформу и считал, что введением подушной подати следует воспользоваться для усиления контроля населения с помощью системы пропусков-паспортов. По мнению автора проекта, вообще нельзя разрешать разъезды по стране всем желающим. Паспорта, которые прожектер называет «ерлыками за гербом», нужно выдавать не более четверти учтенного переписью населения. Доверенные люди помещика должны были получать у ландрата положенное на данную вотчину количество «ерлыков»-паспортов и с большой осмотрительностью раздавать желающим выйти на заработки. «Ерлык» был бы действителен лишь в течение пяти лет, и без него крестьянин считался бы беглым.
Автор проекта видел систему «ерлыков»-паспортов всеобщей, охватывающей все категории населения. Так, купцы должны были иметь «ерлыки» с указанием маршрута их движения и перечнем товаров, которые они везли с собой. «Також, – пишет автор, – и всяких чинов людем давать подорожные за таковыми гербами, в чем больши вси в верности сим могут утвержиться и за сроки в отпусках своих жить нигде не станут, по коим всяк везде тем изобличен будет». От введения паспортов «воровство многих пресечется и удержание крепкое… потому, что нихто пристанища без ерлыка сыскать себе не может». Власти должны поощрять деньгами тех, кто задерживал бы идущих без «ерлыков» людей. Система «ерлыков» предусматривала установление порядка постоянной проверки паспортов у всех проезжающих, и благодаря этому «управители» могли сразу задерживать всех подозрительных. Полицейский энтузиазм неизвестного нам автора поистине не знал пределов. Он изобрел сложную, изощренную систему надзора за подданными. Каждый вернувшийся из поездки должен был в обязательном порядке представить письмо, данное в канцелярии того города, где он находился согласно паспорту. В этом письме должно было быть подтверждение, «что был он тама, а не в других местах, от чего верно о себе всяк будет знатен». Введение таких своеобразных командировочных удостоверений, хорошо знакомых читателю, должно было укрепить порядок, способствовать «прибытку государственному».
Вряд ли стоило так подробно останавливаться на проекте неизвестного фанатика полицейского режима, если бы его идеи не были во многом воплощены в жизнь в «Плакате» 1724 года и в других постановлениях тех времен. В частности, «Плакат» предписывал: «Каждому крестьянину в своем уезде работою кормиться позволяется, с письменными отпусками за руками помещиков своих, в небытность помещика за руками прикащиков их и приходскаго священника; токмо с такими отпусками в другие уезды и больше тридцати верст от двора не ходить и никому их в работу не принимать; а кто примет, и держать будет больше тридцати верст, тот равно как за беглаго штрафован будет».
