Июльские казни 1570 г. коснулись только земской приказной среды и прямого отношения к опричникам не имели. Примечательно, что многие из казненных принимали участие в посольских делах. Кроме Висковатого, Фуникова, Васильева, Степанова на приемах литовских послов присутствовали В. Захаров (в 1561 г.)[2254], Г. Шапкин (в 1566 г.)[2255], М. Вислый (в 1570 г.)[2256]. Владимир Желнинский в 1565–1566 гг. ездил с посольством в Литву[2257]. Юрий Сидоров до января 1569 г. был псковским дьяком[2258].
Таким образом, посольская служба московского дьяческого аппарата могла дать основания для обвинений в измене. Но о некоторых из казненных можно сказать больше. Иван Михайлович Висковатый был выдающимся организатором русской дипломатической службы. Ливонский хронист Рюссов писал, что «его уму и искусству… очень удивлялись все иностранные послы»[2259]. Висковатый смело высказывал свою точку зрения на многие вопросы внешней и внутренней политики, иногда расходившуюся со взглядами правительства. Уже в 50-е годы XVI в., когда Избранная рада выступала за «южный» вариант внешней политики, Висковатый был решительным сторонником войны за Прибалтику. Он приложил свои особые «речи» к приговору земского собора 1566 г. и не одобрял опричных репрессий[2260]. Заявление Висковатым «особого мнения» на земском соборе 1566 г. дало повод А.К. Леонтьеву высказать предположение о том, что в середине 60-х годов между царем и главой Посольского приказа «наметились расхождения в оценке дальнейших внешнеполитических (и, возможно, внутриполитических) задач»[2261]. Но это надо считать заблуждением[2262]. Мнение Висковатого, поданное им на земском соборе, находилось в русле основной линии внешней политики, проводившейся в то время царем Иваном IV. До самого 1570 г. Висковатый оставался одним из активнейших руководителей дипломатической службы Русского государства и пользовался исключительным доверием царя, который его любил «как самого себя»[2263]. По поручению царя он переписывался с турецким султаном, что позднее и навлекло на него подозрения[2264]. Эта «государская тайная грамота» весной 1569 г. была передана мурзе Касыму[2265], затем переслана султану. О содержании грамоты Висковатого мы, к сожалению, можем только догадываться[2266]. Скорее всего она представляла собой обыкновенный дипломатический зондаж. Ничего предосудительного в ней не было, ибо копия с нее оставалась в царском архиве. Было и еще обстоятельство, сыгравшее роковую роль в судьбах И.М. Висковатого и его брата Третьяка.
Висковатые уже давно зарекомендовали себя врагами старицкого князя. В 1553 г. И.М. Висковатый особенно настойчиво добивался отклонения кандидатуры Владимира Андреевича на московский престол. Он также резко выступал против креатуры князя Владимира протопопа Сильвестра.
Казнь Третьяка Висковатого и повара старицкого князя показывают, что летом 1570 г. царь лицемерно признавал Владимира Старицкого невинно пострадавшим[2267]. Речь шла только о старицком князе, а не о его окружении. В сыскном деле 7078 г. указывалось, что архиепископ Пимен хотел с изменниками-боярами и приказными людьми «на государство посадити князя Володимера Ондреевича», но о какой-либо вине самого старицкого князя ничего не говорилось. Словом, разыгрывалась та же инсценировка, что и в середине XVI в., когда «героем» выступал дядя царя Юрий. Тогда оказалось, что-де не сам дмитровский князь выступал против Ивана IV, а его хотел «на великое княжение поднята» Андрей Шуйский[2268]. Да и в смерти своих дядьев царь обвинял «бояр и вельмож»[2269]. Не исключено, что и приближение в 1570 г. ко двору Ивана IV ряда бояр князя Владимира также связано с его посмертной реабилитацией. Такой резкий поворот в отношении к старицкому князю мог быть вызван и предполагавшимся браком его дочери с Магнусом: тесть ближайшего союзника русского царя не мог считаться изменником[2270].
Можно еще высказать некоторые соображения о причинах гибели дьяка Ивана Висковатого и его товарищей. Резкая перемена внешнеполитического курса летом 1570 г. — решение пойти на перемирие с Сигизмундом II, конечно, должна была одновременно вызвать у царя недовольство Иваном Висковатым и теми, кто все время последовательно выступал за продолжение войны с Великим княжеством Литовским. Серьезные финансовые затруднения в обстановке начавшегося экономического упадка вызвали у Ивана чувство раздражения против тех, кто был ответствен за своевременный сбор податей и пошлин, т. е. против казначеев (И. Фуников)[2271] и руководства приказа Большого прихода (Иван Булгаков). В ходе опричных переселений вскрывалась также неупорядоченность поместных дел, находившихся в ведении Василия Степанова. Штаден пишет, что «Висковатый был не прочь, чтобы крымский царь забрал Русскую землю, потому что он был расположен ко всем татарам и помогал им. К христианам же он был очень враждебен»[2272]. Эти карикатурные сведения о внешнеполитических симпатиях и антипатиях главы Посольского приказа и о его предательских намерениях почерпнуты Штаденом, конечно, из официозного источника и не внушают доверия.
Было еще одно обстоятельство, содействовавшее падению Висковатого. В среде московского дьячества намечались две группировки, враждовавшие между собой. К противникам дьяка Ивана Михайлова (как обычно звали Висковатого) принадлежали братья Щелкаловы и, вероятно, Андрей Клобуков, сделавшийся к началу 1571 г. главой Разрядного приказа. В грамоте 15 марта 1571 г. рассказывается, что Василий Щелкалов в свое время предъявил иск Висковатому по делу о «бещестии». Судебный процесс Щелкалов выиграл и получил от посольского дьяка взамен штрафа (200 рублей) его вотчину[2273]. Позднее именно Василий Щелкалов «вычитывал» вины Висковатого в день его казни 25 июля 1570 г. Натянутыми были у И. М. Висковатого отношения и с верхушкой опричнины. Так, в свое время «за бесчестье» он вынужден был отдать свое село Хребтово князю В.И. Темкину-Ростовскому[2274].
Учреждение опричнины одним из последствий имело укрепление централизованного аппарата власти. Однако процесс централизации протекал не прямолинейно. Разделение территории страны на две части, выделение царского удела неизбежно повлекло за собой обособление земщины, подчиненной Боярской думе и общегосударственным приказам. Это, конечно, был тревожный симптом, показывавший серьезные изъяны опричной реформы. Однако Грозный и в 1570 г. все еще продолжал упорно держаться за сохранение государева удела. Поэтому он не нашел никаких иных средств для полного подчинения земского правительственного аппарата, как физическое истребление его руководящего состава. То, что произошло во время столкновения с главой русской церкви, во время уничтожения удела Владимира Андреевича и разгрома Великого Новгорода, повторилось и в июле 1570 г.[2275]
Однако смена руководства московских приказов могла только на время отсрочить кардинальное решение вопроса. После выполнения основных задач по борьбе с пережитками политической раздробленности опричнина явно изжила себя.
* * *
Вторая половина 1570 — начало 1571 г. не внесли ничего существенно нового во внешнеполитическое положение России. Затянувшаяся осада Ревеля (с 21 августа 1570 до 16 марта 1571 г.)[2276] не дала успешной реализации плана расширения территории Ливонского королевства Магнуса. В осаде принимали участие как земские войска во главе с боярином И.П. Яковлевым, так и опричные отряды окольничего В.И. Умного-Колычева. Не оправдались также надежды на прочный союз с Данией: 13 декабря 1570 г. Фредерик II заключил в Штеттине мир со Швецией, предоставив Ивану IV воевать один на один с Юханом III. Зато успешно завершились русско-польские переговоры. К Сигизмунду Августу 10 января было направлено посольство во главе с князем Иваном Канбаровым (который по дороге в Польшу умер). 8 мая 1571 г. послы добились ратификации перемирия[2277].
Подготовка и заключение перемирия России с Речью Посполитой и поход турок на Астрахань в 1569 г. породили в некоторых европейских странах надежду на то, что им удастся втянуть Ивана IV в антитурецкую лигу.
Еще в ноябре 1569 г. (а позднее и весной 1570 г.) в беседах с габсбургским агентом в Польше аббатом Циром Курбский развивал мысль о том, что русский царь «охотно заключит союз и дружбу с цесарским величеством». А этот союз должен был повлечь за собой совместные военные действия против турок[2278]. В мае 1570 г. с призывом выступить против «неверных» к Ивану IV обратился венецианский дож[2279]. Изменившуюся внешнеполитическую обстановку попытался использовать и римский папа, который в своем бреве от 9 августа сообщает царю о решении послать в Москву своего нунция Портико для того, чтобы убедить его в необходимости совместной борьбы с турецкой опасностью. Портико, впрочем, в Москву не попал, ибо из-за сообщения Шлихтинга о положении в России поездка нунция признана была несвоевременной[2280].
