Сам император сражался отважно, но цвет византийской армии был уничтожен в сражении при Манцикерте, и, когда главнокомандующий обнаружил, что его предал семитысячный отряд турецких наемников в полном составе — одолженный ему сельджукским султаном, — то понял, что битва проиграна. Слабый от потери крови, испытывая мучительную боль от раны во лбу, император двинулся через горы в город Охрид, чтобы там организовать в единое целое немногие разрозненные отряды, что у него остались.
Каким-то образом Дураццо все же продержался до февраля 1082 г.; после этого Робер уже не встречал особого сопротивления. Он направился на восток, в македонскую провинцию Касгорию — вероятно, к этому времени завоевание Константинополя Гвискар считал уже делом решенным.
Но жизнь рассудила по-другому. В апреле из Италии прибыли посланцы: поднялись с оружием Апулия, Калабрия и значительная часть Кампаньи. Наряду с этими сообщениями вестники привезли письмо от папы Григория VII. Враг папы Генрих IV, король римлян[73], стоял у ворот Рима, требуя коронации его как императора Запада. Сложившаяся ситуация настоятельно требовала возвращения герцога домой. Поручив руководство экспедицией Боэмунду, Робер на корабле направился через Адриатику в Италию.
Все эти осложнения не были такими уж случайными, какими казались на первый взгляд. Племянника Робера Абеляра, лишенного герцогом собственности и впоследствии попросившего убежища в Константинополе, не понадобилось особо убеждать вернуться в Италию и при помощи немалого количества византийского золота поднять там восстание. Алексей Комнин также направил посольство ко двору Генриха IV, указывая ему на то, какими опасностями чревата ничем не обузданная политика Робера, и Генрих — получив 360 000 золотых монет и несколько бесценных предметов из имперской сокровищницы — немедленно заключил договор о союзе с Византией.
Алексей провел зиму в Фессалониках, собирая там войска. Армия Боэмунда между тем неуклонно наращивала свое присутствие и влияние в западных провинциях империи; кроме того, вскоре ожидалось прибытие самого Робера. К этому времени византийская казна уже сильно обеднела, и севастократору Исааку пришлось собрать синод в соборе Св. Софии, где он объявил о конфискации всех церковных сокровищ. Церковные иерархи, хотя и не скрывали своего неудовольствия, смирились с этим волевым решением.
На протяжении еще целого года Боэмунд продолжал свое продвижение, пока вся Македония и значительная часть Фессалии не оказались под его контролем. И лишь весной 1083 г. вблизи осажденного города Лариссы Алексею удалось повернуть ход событий. Боэмунд оказался вынужден снять осаду и отойти в Касторию; с этого момента его успехи пошли на убыль. Потерявшая боевой дух, тоскующая по родине и давно уже не получавшая денежных выплат норманнская армия стала сдавать завоеванные позиции. Когда Боэмунд направился на корабле в Италию, чтобы собрать там денег для армии, его заместители немедленно сдались византийцам, а венецианский флот отвоевал Дураццо и Корфу. К концу 1083 г. в руках норманнов осталась только небольшая береговая полоса и один-два острова, далеко отстоящие от материка.
Но по другую сторону Адриатики события развивались совсем иначе — дела у Робера Гвискара шли великолепно. К середине лета последние очаги апулийского сопротивления были подавлены. Затем он отправился вызволять папу Григория, который забаррикадировался в замке Св. Ангела. 24 мая 1084 г. Робер разбил лагерь под стенами Рима. Однако Генрих IV, который низложил Григория и был коронован марионеточным антипапой, не стал его дожидаться. За три дня до появления норманнов у городских ворот он ушел в Ломбардию.
На рассвете 28 мая первый из ударных отрядов Робера прорвался в город через Фламиниевы ворота; вскоре норманны вызволили папу из его крепости и с почестями доставили в Лагеранский дворец. И лишь тогда наступила трагедия. В городе началась оргия грабежей и насилия. Все это продолжалось в течение трех дней, пока жители, будучи не в силах более выносить такое бесчинство, не поднялись против своих притеснителей. И тогда норманны предали Рим огню. Капитолий и Палатин[74] были разрушены, от церквей и дворцов остались одни лишь остовы. Между Колизеем и Латеранским дворцом едва ли имелось хоть одно здание, которому удалось избежать пожара.
Через несколько недель, весной 1084 г., Робер Гвискар вернулся в Грецию с Боэмундом и новой флотилией в 150 судов. С самого начала дела пошли как нельзя хуже: при подходе к Корфу норманнов встретила венецианская флотилия и за три дня дважды их основательно потрепала. После второго разгромного удара венецианцы направили в свой город посланников с сообщениями об одержанной победе, но недооценили Гвискара. Наблюдая, как венецианские суда исчезают за горизонтом, и считая, что врага можно застать врасплох, Робер собрал те немногие свои корабли, что еще держались на плаву, и бросил их вдогонку — в бешеную, смертельную атаку. Его расчет оказался точен. Анна Комнина сообщает о 13 000 убитых венецианцах и 2500 взятых в плен. Корфу пал, и на свои зимние квартиры армия ушла уже в более хорошем настроении.
Но зимой появился новый враг — эпидемия, вероятно брюшного тифа, наносившая беспощадные удары. К весне 1085 г. погибло 500 норманнских рыцарей и значительная часть воинского состава выбыла из строя. Сам Робер не терял своей обычной самоуверенности, но в середине лета, отправившись с армией для занятия Кефалонии, почувствовал себя во власти страшной болезни. Судно, на котором находился герцог, остановилось на первой же безопасной якорной стоянке, в бухте, до сих пор носящей название Фискардо. Тут Робер Гвискар и умер 17 июля 1085 г., при нем находилась Сикелгаита. Ему было шестьдесят восемь лет. За последние четыре года военные действия Робера приводили к бегству как восточного, так и западного императоров; один из величайших средневековых пап был спасен и восстановлен на троне благодаря его усилиям. Проживи Робер еще несколько месяцев, он, очень возможно, сменил бы Алексея Комнина на византийском троне.
Империя, хотя избавилась от непосредственной угрозы, но никогда не находилась в безопасности в течение длительного периода времени. Теперь настала очередь печенегов досаждать Византии. За два предыдущих столетия они проявили себя самым хватким, жадным и жестоким из варварских племен. Весной 1087 г. огромная печенежская армия вторглась в пределы империи; три года спустя она уже стояла вблизи Константинополя. Алексею пришлось прибегнуть к одному из старейших дипломатических приемов: заручиться поддержкой одного племени в борьбе против другого. На этот раз он обратился к половцам. У тех не было серьезных распрей с печенегами, но они охотно откликнулись на призыв Алексея.
В понедельник, 28 апреля 1091 г., две армии сошлись лицом к лицу рядом с устьем реки Марицы. В состоявшейся на следующий день битве печенеги — чьи жены и дети в соответствии с варварским обычаем последовали за ними на войну — были практически полностью разбиты. Немногих выживших взяли в плен и затем пополнили ими ряды византийских войск; подавляющее большинство печенегов погибло в ходе страшной резни. Ни имперской армии, ни половцам это не делает большой чести, однако в этом сражении византийцы одержали самую значительную победу со времен Василия II. Она не только избавила империю от печенегов на следующие тридцать лет, но и преподнесла серьезный урок другим племенам. Но что еще более важно, эта война укрепила позиции самого василевса. Теперь он наконец доказал, что способен вернуть империи хотя бы часть ее былого величия. Алексей, который через несколько дней после победы гордо проехал на коне по улицам Константинополя к собору Св. Софии, мог теперь уверенно смотреть в будущее — чего ни разу не случалось за десять лет его правления.
* * *
В конце 1094 г. Алексей Комнин принял посольскую миссию из Рима. На троне понтифика уже семь лет находился Урбан II, который всеми силами стремился улучшить отношения между Константинополем и Святым престолом. Предшественник Урбана Григорий VII анафемствовал Алексея и вдобавок заключил союз с ненавистным для василевса герцогом Апулийским. Григория в свою очередь ужаснуло известие о том, что император стал союзником Генриха IV. Так что ко времени смерти Григория в 1085 г. отношения между Римом и Константинополем были крайне плохими — впрочем, как и на протяжении последних столетий за кратковременными исключениями. Когда Урбан взошел на папский трон три года спустя, то начал примирение с Византией с аннулирования анафемы; император, который ранее закрыл все латинские церкви в Константинополе, ответил тем, что вновь открыл их. Состоялся обмен письмами, и постепенно разрыв начал сглаживаться, так что к моменту прибытия папского посольства в Константинополь Алексей и Григорий уже наладили дружеские отношения.
