В XV в. великокняжеская власть усиливает ответственность за нарушения прав феодалов той крестьянской общины, к которой принадлежал нарушитель этих прав. Так, в грамоте московского великого князя Василия I нижегородскому Благовещенскому монастырю 1423 г. содержится постановление, чтобы в случае какого-либо преступления против феодального права собственности («а у кого учинится какова гибель»), если след виноватого приведет к владениям монастыря («и кто пригонит какой след на монастырские земли»…»), то крестьянин, пользующийся данным земельным участком, обязан, взяв «земли обрез», отвести от себя след. В противном случае его двор подвергается обыску со стороны потерпевшего, хотя в случае отсутствия в доме поличного он и не обязан возмещать убытки («гибель») истцу. Отказавшийся отвести «следу с своей земли» должен вознаградить потерпевшего («та гибель платить»)[934].
Княжеские грамоты возлагают борьбу с «татями» и «разбойниками» в пределах земельных владений, пользующихся иммунитетом, — на привилегированных земельных собственников, в городах и черных волостях — на наместников и волостелей. Так, в жалованной грамоте 1425 г. московского великого князя Василия Дмитриевича митрополиту Фотию на села во Владимирском уезде содержится положение о «сместных» судах (по делам, затрагивающим одновременно население, подсудное как митрополичьей администрации, так и наместникам и волостелям), причем устанавливается, что «сместные судьи» должны «с одного» «казнити» «татя и разбойника». «А которой судья не имет казнити, тому быти от меня самому кажнену», — отдает распоряжение великий князь[935].
Княжескую власть в борьбе с «татьбой» и «разбоями», как формами крестьянского протеста, поддерживала церковь. В послании Кирилла, игумена Белозерского монастыря (начала XV в.), князю Андрею Дмитриевичу читаем: «Тако же, господине, и разбоя бы и татбы в твоей вотчине не было»[936]. В послании конца XV — начала XVI в. Иосифа Волоцкого «вельможе о миловании рабов» волоколамский игумен призывает своего адресата «наказывати» «рабов» и «сирот» (крестьян) «всегда на благая делеса, иже есть сие: убийства не творити, а граблениа не имети, татбы не держати, и не красти…»[937].
Те данные, которые содержатся в источниках о «татьбе», «разбое» и «душегубстве» как проявлениях классовой борьбы, подтверждают общий вывод, сделанный выше: классовая борьба особенно обостряется, во-первых, в период феодальной войны второй четверти XV в., во-вторых, к концу XV столетия. Характеризуя время феодальной войны, правая грамота Симонову монастырю 90-х годов XV в. отмечает, что тогда были «разбои и татьба великие на дорозе» и «люди на… земле не сели розбоя для»[938]. В другой правой грамоте того же примерно времени имеется показание крестьян о том, что деревни в Нерехотской волости Костромского уезда «запустели от ратных людей и от розбоев»[939]. В житии Даниила Прилудкого дается яркая характеристика феодальной войны как времени, когда не только происходили княжеские усобицы, но и обострились и вылились наружу классовые противоречия: «Много бяше тогда в Рускои земли князем неуправление, и междуусобныа рати, татей и разбоя умножися»[940].
После окончания феодальной войны в жалованных грамотах появляются постановления о том, чтобы крестьяне ставили в известность наместников о всех смертных случаях в отдельных селах и деревнях: «…и по грехом ся у них учинить, человек с дерева убьется; или на воде утонеть, и они то обыскав чисто, да явять моему наместнику… или тиуну…»[941]. Очевидно, это требование было вызвано стремлением правительства в случае обнаружения трупа знать, явилась ли смерть найденного мертвым человека следствием случайных причин или же имело место намеренное убийство (может быть, как акт социального протеста).
Очевидно, усиление классовой борьбы в Псковской земле вызвало включение в Псковскую Судную грамоту статей о предании смертной казни «татя», трижды уличенного в воровстве, «кромского татя» (человека, ограбившего Кремль), конокрада, поджигателя («зажигальника») и т. д.
Договорная грамота Новгорода с Казимиром IV содержит статью о взимании виры за убийство сельского сотского: «А сведется вира, убьют сотцкого в селе, ино тебе взяти полтина, а не сотцкого, ино четыре гривны»[942].
Белозерская уставная грамота 1488 г., основываясь на постановлениях Русской Правды, возлагает ответственность за «душегубство», совершенное в пределах Белоозера, на общину посадских, людей, а в пределах белозерских станов и волостей — на крестьян. Они обязаны «доискаться» «душегубца» и передать его наместникам или волостелям; а если «не доищутся», то уплатить штраф. Требовалось специальное расследование («обыск») о найденном в пределах Белоозера трупе для установления того, что смерть последовала, от случайной причины, а не явилась результатом убийства. «А кого у них в лесе дерево заразит, или с дерева убиется, или зверь съест, или кто в воду утонет, или кого возом сотрет, или кто от своих рук потеряется, а обыщут без хитрости, ино в том вины и продажи нет»[943].
Чрезвычайно интересный случай практического применения статьи жалованных грамот, определяющих порядок выяснения причин смерти людей, трупы которых будут обнаружены в пределах, той или иной крестьянской общины, дает одна правая грамота 1485–1490 гг. В ней рассказывается, как некто Жилинец «лесовал» на пустоши, бывшей предметом спора между Троице-Сергиевым монастырем и черными крестьянами, и его «под векшею… розбили и изрезали». Труп Жилинца был найден «под… овином». Для расследования обстоятельств его смерти приезжал тиун и допрашивал волостного старосту. Можно предполагать, что перед нами случай убийства черного крестьянина монастырскими приказчиками за то, что он рубил монастырский лес[944].
В 80-х годах XV в. московское правительство начинает выделять специальных приставов для охраны монастырей от «лихих людей». Так, в 1485 г. Иван III специальной грамотой поручил Троице-Сергиев монастырь охране пристава Семена Кулпы.
В случае обнаружения «поличного» или поимки «на дорозе» «татя или разбойника» пристав должен был доставить виновных на великокняжеский суд[945].
В 1497 г. был издан Судебник — кодекс общерусского феодального права, классовый смысл которого заключался в мобилизации сил феодалов для борьбы с крестьянским движением, обострившимся в конце XV в. Судебник 1497 г. (ст. 8) вводит смертную казнь для «ведомого лихого человека», причем среди категорий лихого дела названы «душегубство», повторная «татьба», убийство «государя» (землевладельца, господина), поджог и т. д.
* * *
Специального внимания заслуживает вопрос о классовой борьбе черных крестьян в связи с захватами их земель монастырями. Черные крестьяне оказывали в этом отношении решительное сопротивление духовным феодалам. Одной из форм такого сопротивления черного крестьянства наступлению феодалов на принадлежащие им земли было возведение на них жилых поселений. Во второй половине XV в. великокняжеские тяглые крестьяне — Семен Злобай, Иван Федотов, Родюка Окулов — «поставили» дворы на митрополичьих селищах Алтынове и Дубровке Переяславского уезда. Будучи привлечены за это к судебной ответственности, они сослались на великокняжеского посельского Родиона Тимохова, который их «посадил на тех селищах». Последний в свою очередь подтвердил, что он велел крестьянам «на тех селищах дворы ставити», поскольку они представляют собой «земли великого князя»[946].
Около 1488–1490 гг. старец Троице-Сергиева монастыря Иринарх обвинил черных великокняжеских крестьян Федота, Михаля Жировкина и Микиту Федотова в том, что они «поставили три деревни, а в деревне по двору» на земле, представляющей собой якобы третье поле монастырского Поемесского села. Обвиняемые крестьяне заявили, что их «посажал… на той земле слободчик», который «сказывал» им, что «то земля великого князя»[947].
В 1490 г. посельский Симонова монастыря Кузьма требовал от судьи, чтобы тот удалил из монастырского селища Шишкинского Дмитровского уезда крестьян Окулика и Алфера, которые «живут… на той земле сильно, а вон из деревни не идут». Окулик и Алфер со своей стороны отвечали судье: «мы, господине, живем на великого князя земле на черной на тяглой… а не на манастырьскои земле»[948].
В 1495–1497 гг. старец Спасо-Ярославского монастыря Александр утверждал на суде, что крестьяне Борковской великокняжеской волости Карп и Федор Михалевы выстроили починок на «манастырской земле… на поженной и на зарослех поженных наволоков… да и поорали силно, да и житом посеяли, и лес заросли розчищают к тому починку…». Крестьяне доказывали, что оспариваемая монастырем земля является великокняжеской волостной[949].
