- Какая к черту мель?! - Манохин рванулся в кубрик, чтобы разбудить Балакшина, но Дивеев схватил его за ворот штормовки и, притянув к себе, выстрелил ему в затылок. Обмякшее тело сбросил за борт.
Выстрел услышал Балакшин, поднялся на палубу.
- Что за шум? - спросил весело после приятного сноведения - такая красивая девушка снилась ему, так она его ласкала, лежа с ним в постели голая, жаркая.
- От лишнего пассажира избавились, - с усмешкой ответил Дивеев. Чужак, из ментовки затесался. Я ещё на берегу его раскусил.
Балакшин в страхе понял, в чем дело. Ошалело уставился на друга.
- И что теперь будет?
- Теперь все хорошо будет, - весело ответил Дивеев. - Приплывем на Тайвань, заведем свое дело и начнем новую жизнь. С такими баксами мы как сыр в масле будем кататься. Хватит тебе в шестерках бегать.
Балакшин ничего не возразил. Повернулся и пошел в кубрик. Он понимал изменить ничего нельзя. В конце-концов, успокаивал он свою совесть, я тут ни при чем. Возможно, все и к лучшему, если эти два мордоворота не захотят вдвоем захватить чужое богатство.
Он лежал, согнувшись, на мягком диване, отрешенно глядя в одну точку. Будь что будет. Дивеев не даст его в обиду. Если бы решил и от него избавиться, уже сделал бы это. А может, он с моряками-рыбаками так поступит? Здорово он изменился за полтора года, прямо-таки хладнокровным убийцей стал.
Вспомнил приснившуюся девицу. Бабушка здорово разгадывала сны, кое-что он запомнил: девица - диво... Вот тебе и диво. Да ещё какое...
Но на этот день ещё не были исчерпаны дивные события.
После полудня море вдруг разбушевалось ещё сильнее. На небе, у самого горизонта, куда шхуна держала курс, вдруг появилось белое облачко и стало быстро расти и приближаться. Шхуну так швыряло, что винт, вылетая из воды, взвизгивал недорезанным поросенком. У Балакшина закладывало уши, и внутри будто все отрывалось и болталось, готовое выплеснуться наружу с рвотой.
Он не выдержал и вышел на палубу, где продолжал бодрствовать Дивеев. Друг выглядел получше, но не так браво, как утром.
Японцы о чем-то горячо спорили в рубке, сменили курс с юго-западного на западный. Однако облако будто пошло им наперерез, быстро разрастаясь и из белого превращаясь в сизое.
Японцы снова изменили курс. Вдруг впереди совсем недалеко завихрилась вода, и от моря к облаку вскинулся дымчатый рукав, по которому вверх, кружась как по спирали, устремился водяной поток.
- Смерч! - в ужасе крикнул Балакшин, наблюдая как быстро разрастается и чернеет рукав, как расширяются его воронки снизу и сверху и быстро приближаются к ним.
Японцы круто изменили курс, пытаясь выйти из опасной зоны. Мотор ревел во всю мощь, шхуна неслась подобно метеориту, прыгая на волнах. Но как бы быстра она ни неслась, смерч оказался быстрее.
"Бог шельму метит", - совсем некстати вспомнилась Балакшину пословица, и он пожалел о своей слабохарактерности, о том, что безвольно подчинился своему прежнему дружку, когда мог без труда ухлопать его из пистолета, который зря болтался в кармане, протирал подкладку штормовки, и заставить повернуть шхуну к Южно-Сахалинску. И если смерч пронесется мимо, поклялся мысленно сам себе, - он попытается уговорить Дивеева изменить курс.
Но на небе все рассчитано было по-другому: смерч настиг шхуну, подхватил её, как пушинку, и стал мять и кромсать своею гигантсткой пастью. И будто дракон, утоливший голод, выплюнул остатки в море.
28
Сколько же он лежит здесь? Неделю, две или месяц? И реальность это или длинный кошмарный сон?
Он обвел комнатенку, где лежал один в теплой постели, взглядом. Белый потолок, белые стены. Пол земляной. Небольшой столик у стены, этажерка с книгами. Он прочитал на корешках: "География", "Русский язык", "Химия". Похоже, комната ученицы.
Он стал восстанавливать первые проблески памяти, того, что увидел. Точнее, что услышал.
Это были два голоса, мужской, с сильным акцентом, и детский, скорее всего девчоночий, с растяжкой гласных, присущий нанайцам. Потом все исчезло. Сквозь боль в голове и в груди он вдруг ощутил прикосновение чьего-то теплого и нежного тела. Попытался пощупать рукой, и чернота снова поглотила его.
Более явственно и отчетливо он стал воспринимать окружающее недавно, возможно вчера, возможно чуть ранее. Его поили теплым сладковато-горьким отваром, пахнущим хвоей. Немолодой нанаец с реденькой бородой и усами ощупывал его своими заскорузлыми на ветру руками. От него сильно пахло рыбой.
А сегодня ночью он проснулся от ощущения чего-то теплого и приятного. На этот раз сил хватило пошевелить рукой и дотронуться до лежащего предмета. Невольно отдернул руку - рядом лежал человек. По ровному дыханию и нежной коже он догадался, что это ребенок. Наверное, сынок хозяина, школьник. Каково же было его удивление, когда он утром увидел рядом девушку лет пятнадцати, совсем голую, обнимавшую его.
Он, кажется, вскрикнул и попытался подняться. Острая боль пронзила все тело, он потерял сознание.
И вот он лежит один. Как он попал сюда, что это за люди? Стал вспоминать прошлое.
У кого же это в Москве земляной пол? Стоп. Из Москвы он полетел в Приморск...
И ему вспомнились все последние события - как плыл на корабле, пересаживался на катер, как выпрыгнул в море.
Значит, спасен?! От сознания этого захотелось крикнуть во весь голос, сердце радостно стучало, ему тут же захотелось подняться. Но едва он чуть пошевелился, острая боль пронзила грудь, отдалась в голове и ногах. Он затих. Это ничего, что болит. Главное, он жив.
А на улице, похоже, зима. В окно бьет и завывает ветер, небо хмурое, ненастное. А ему захотелось выйти на улицу и подставить лицо ветру, ощущать холод снежинок, их приятное таяние.
Стукнула дверь, и в соседней комнате послышались легкие, торопливые шаги. Шлепнулось обо что-то нетяжелое, и девчоночий голос запел: "Клен ты мой опавший, клен заледенелый..."
Портфель бросила, догадался Анатолий. Из школы пришла. Та девочка, которую он видел сквозь зыбкое сознание и думал, что это ему снится.
Девушка перестала петь и тихонько вошла в комнату, где он лежал. Впервые они встретились взглядами. Ей было лет пятнадцать. Чернобровая, черноволосая, с чуть раскосыми черными глазами, типичными для восточных людей. Лицо смугловатое, широкоскулое нельзя было назвать красивым, но маленький чуть вздернутый нос, красивый рисунок губ придавали ему особую прелесть.
Анатолий так засмотрелся на девочку, что забыл о боли. И она, остановившись недалеко от кровати, глядела ему прямо в глаза, боясь, видимо, стронуться с места, посчитав, что он мертвый. И когда он пошевелился, она с радостной улыбкой бросилась к нему.
- Я так напугалась, - призналась девочка, по взрослому прикладывая к его лбу свою маленькую холодную ладошку. - И температурка у вас спала, значит, дело пошло на поправку. Сейчас я вас лекарством напою.
Она вышла в другую комнату и принесла оттуда в стакане желтоватую жидкость. Анатолий попытался подняться, но она с улыбкой погрозила ему пальцем.
- Нельзя, однако. Еще рано.
Сунула руку под голову, приподняла и поднесла стакан к губам. Анатолий с наслаждением стал пить сладковато-горькую, пахнущую непонятными травами жидкость. Выпил до дна и попросил еще.
- Совсем хорошо, однако, - радостно заключила девочка. - Кушать мало-мало хочется?
- Есть малость, - согласился Анатолий, ощущая появившееся внутри чувство голода. - Тебя как зовут?
- Лана, - сказала девочка. - А вас?
- Меня Анатолий. Анатолий Васильевич. Давно я у вас?
- Вторая неделя, однако. Совсем плохой был. Отец в море нашел. Замерзал мало-мало. Я отогревала. Воспаление легких был. Отец лечил. Теперь совсем хорошо. Сейчас кормить буду, потом ещё лечить.
- А где отец, мать?
Отец рыбу ловит, мать нет, умер.
Она путала иногда падежи, говорила с присущим нанайцам акцентом, но это украшало её речь, придавало ей особую нежность.
Лана ушла на кухню, и до Анатолия донесся запах зажженной горелки. Пока она готовила ему еду, он обдумывал сложившуюся ситуацию. Значит, его выловил в море нанаец, привез домой и вместе дочкой выходили. А где же его вещи? Он ощупал себя, на нем под одеялом был махровый халат. И все. Даже трусов не было.
"Я отогревала", - вспомнились слова Ланы. Значит, ему не снилось, что рядом лежал кто-то, отогревая его своим телом? Неужели Лана? - со стыдом и страхом подумал он.
Раньше он слышал от кого-то или читал где-то - полузамерзших отогревают живым человеческим телом. Неужели нанаец не пожалел дочку? Ведь она сама могла простыть и заболеть. А возможно он сам ложился ко мне?.. Вероятнее всего. Эта мысль несколько успокоила его.
Лана пришла минут через пятнадцать, неся в тарелке ароматный бульон, наполнивший комнату запахом укропа и рыбы.
- Уху будем кушать, - сказала девочка. - Много рыбий жир, витамины, лекарства. Скоро будешь поправляться, крепким, здоровым будешь. - И стала его, как младенца, кормить из ложки.
