Как уже отмечалось, даже по очевидным социологическим критериям в результате постсоветских реформ во всем втором мире в целом выиграли не лучшие, а худшие. Деморализован и рассеян наиболее дисциплинированный костяк промышленной системы, квалифицированные, профессионально устойчивые кадры, воплотившие в своих знаниях и навыках новые достижения научно-технического прогресса, фундаментальной и прикладной науки, сферы общего и специального образования. Из всех пор и щелей разбалансированного второго мира внезапно вылезли те, кто по всем критериям явно не мог украшать цивилизованное общество: дельцы теневой экономики, "цеховики" и фарцовщики, а также демобилизованные активы спецслужб, вооруженные своим тайным знанием, которое теперь стало приносить колоссальные дивиденды.
Весь стиль общественной жизни - личного и делового поведения, бытовой и публичной лексики, нравов - все изобличает стремительное падение вниз, поражение цивилизации, эффекты всеобщей игры на понижение. Все высокое, сложное, рафинированное, готовое стесняться и соблюдать правила отступает и терпит поражение; все примитивное, гнилое, не стесненное никакими нормами наступает, отвоевывает все новые позиции, диктует свой стиль. Но разве не вел себя прогресс подобным образом и прежде?
Разве наступление буржуазного общества на Западе не сопровождалось чудовищными поражениями общественной и личной нравственности и повсеместной игрой на понижение? И разве последующее преодоление этих проявлений нового варварства и дикости произошло на собственно буржуазной основе, а не посредством выстраивания некой системы сдержек и противовесов, связанной с самозащитой тех, кому поднявшееся племя нуворишей не оставляло никаких шансов на нормальную жизнь и достоинство?
И в бывшем Советском Союзе разве коллективизация как война прогрессивного города с реакционной деревней не сопровождалась поражением лучшей части крестьянства - самых трудолюбивых, сметливых, хозяйственно ответственных?
И, наконец, разве сегодняшний глобальный сдвиг не сопровождается переходом от продуктивной экономики, социальной базой которой являются лучшие, самые трудолюбивые, образованные, социально и морально ответственные,- к паразитарной, спекулятивно-ростовщической экономике, привлекающей активистов теневых практик - тех, кто честный труд и социально ответственное поведение считает уделом туземных простаков, цепляющихся за традиционные нормы и кодексы?
Так неужто затем, чтобы эти беззастенчивые господа чувствовали себя комфортабельно, мы и в самом деле откажемся от нормальных критериев морали и культуры и объявим честных и трудолюбивых "неадаптированными", а паразитирующих дельцов - монополистами современности, которым надлежит уступить и время и пространство?
К тому же как не заметить, что в роли изгоняемой беглянки оказалась не только мораль с ее очевидными заповедями, но и наука, и просвещение, и настоящее большое искусство. Новые хозяева мира демонстрируют откровенную культурофобию и извращенное стремление к примитиву. В стане всего духовного подлинного и высокого у них нет никакой опоры, никаких союзников. Вот почему они с таким ожесточением преследуют все духовное и всеми силами насаждают культуру примитива.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ СКОРБНОГО ДУХА
И БЕЗДУХОВНОЙ МАТЕРИИ
Поэтому вопрос вовсе не стоит так, как стремятся подать его либеральные пособники постмодернистского обвала. Не темный традиционализм является истинной мишенью реформаторов глобализма, а мораль и культура, справедливо заподозренные в своей неистребимой оппозиционности "новому мировому порядку".
Итак, народные низы, второго мира, оказавшиеся жертвами глобальной узурпации, с одной стороны, великая духовная традиция, ведущая свое начало от монотеистического переворота, от "осевого времени", с другой - вот истинные оппоненты нынешнего глобализма, ведущего свою планетарную игру на понижение. Никогда еще так не расходились в стороны, не противостояли с такой остротой друг другу материальное и духовное измерения: материя богатства, избавленная от всяких нематериальных примесей, от всего того, что могло служить ей социальным и моральным оправданием, в чистом виде - в лице спекулятивно-ростовщического капитала - противостоит духу, вновь принявшему христианский сиротский облик - облик земной отверженности.
В других частях ойкумены это противостояние скорбного духа и бездуховной материи не выступает так обнаженно. На Западе вполне сохранились и продолжают оказывать влияние на социальную жизнь "пережитки" старой продуктивной экономики, связанной с традициями протестантской и, шире, религиозной этики, прилежания и ответственности. Действует там еще и доставшаяся от прежнего времени система социальной защиты, сдержек и противовесов, с которой заправилы бизнеса обязаны считаться.
Во втором мире нет ни того ни другого. С одной стороны, сюда пришел капитализм новейшей глобальной формации, связанный с виртуальной экономикой и спекулятивными играми; с другой - произошло полное крушение всех систем социальной защиты, ликвидированных под предлогом их причастности коммунистическому патернализму и тоталитаризму.
Это означает, что гражданам бывшего второго мира предстоит первыми дать ответ на новый вызов человечеству; у других еще есть резервы и время, другие еще пользуются пережитками старой, смешанной системы, тогда как здесь новый расовый порядок предстал во всей непримиримой "чистоте" и обнаженности.
Ответ состоит не столько в том, чтобы назвать по имени силы зла - это самая легкая часть духовной работы,- сколько в том, чтобы самим определиться в неком положительном значении: получить свое имя в истории, одновременно и достаточно адекватное и достаточно обязывающее.
Здесь важнейший методологический и моральный вопрос состоит в том, что определить в качестве критерия. Светская традиция требует доверять только тем нашим самоназваниям, которые мы способны оправдать по критериям успеха,- только тем свойством, которые конвертируются в эффективные социальные практики.
Истинно, потому что успешно,- таков вывод господствующей прагматики.
Но если следовать этому пути, тогда придется всю истину целиком отдать гениям глобального махинаторства - ведь по части практического успеха они явно превосходят всех остальных. Следовательно, требуются совсем иные критерии подлинности, более близкие установкам христианского сознания.
"Если ты такой умный, то почему ты такой бедный?" - ехидно спрашивают прагматики новой американской выучки. "Если бедность является единственным шансом остаться честным, то я выбираю бедность", - должен последовать ответ.
Иными словами, бедность, которая постигла жителей второго мира жертв глобальных огораживаний, должна быть воспринята ими в ином модусе: как то, что не только досталось в удел, но было бы и свободно избрано перед лицом таких порядков и таких правил игры, которые обеспечивают непременное торжество негодяев.
Но чтобы иметь мужество думать и утверждать это, необходимо иметь особый институт - видимую или невидимую церковь, освящающую именно такой статус и такую позицию. Почему церковь и почему, скорее всего, невидимая?
Дело в том, что в заинтересованных кругах, заполучивших всю народную собственность, уже появилось абсолютное убеждение в том, что российское государство в случае своего возрождения непременно станет пересматривать результаты приватизации и восстанавливать, с опорой на недовольные низы, свой традиционный статус в общественной жизни. Вот почему эти круги преисполнены решимости ни в коем случае не допустить возрождение российской государственности.
Одновременно с этим у всех компрадорских правительств ближнего зарубежья и их могущественных покровителей из зарубежья дальнего есть абсолютное убеждение в том, что Россия, в случае своего государственного возрождения, непременно пересмотрит свой статус в постсоветском пространстве и с опорой на недовольные низы новоиспеченных "суверенных государств" станет поощрять процессы реинтеграции и восстановление единого экономического и культурного пространства в Евразии. По этой причине уже сложился консенсус между США, Западной Европой и другими центрами силы, с одной стороны, компрадорскими элитами, приватизировавшими власть и собственность, с другой, по поводу того чтобы абсолютно любыми способами воспрепятствовать восстановлению статуса России как мощного интегрирующего центра Евразии.
Наконец, эволюция современного светского сознания в самой России политического, экономического, бытового - ведет в сторону банальной идеи государства-нации, не имеющей никаких миссианских заданий и обязательств перед бывшими братьями.
Словом, в светской логике, принимающей во внимание "реальное соотношение сил" и "реальные тенденции и процессы", ни о какой настоящей интеграции Евразии говорить не приходится. Все законы и принципы "реальной политики" - против этого.
