Вместе с тем вполне понятно и по-своему "оправдано" присущее в 1930-х годах людям связывание всего происходившего с именем Сталина, ибо порожденные объективно-историческим ходом вещей "повороты" (тот же поворот к патриотизму), так или иначе "санкционировались" генсеком и воспринимались под знаком его имени. Необходимо только сознавать, что связывание всего с личной волей Сталина гораздо более уместно (а также простительно) в устах современников, чем в написанных ныне, спустя 50-70 лет, сочинениях.
Да, с конца 1920-х годов многие люди воспринимали движение истории "под знаком Сталина", и есть существенный смысл в анализе изменении в "оценке" генсека, совершившихся за этот период в сознании, например, писателей и поэтов.
Сейчас, скажем, широко известно, что Осип Мандельштам в ноябре 1933 года написал предельно резкие стихи о Сталине, а всего через три с небольшим года, 18 января 1937-го, начал работу над стихотворением, являющим собой восторженную "оду" Сталину...
Об этом - поразительном в глазах многих нынешних авторов - изменении в сознании поэта есть уже целая литература, но почти вся она крайне поверхностна. Так, почти не учитывается, что это изменение было типичным для наиболее значительных писателей 1930-х годов, - писателей, в чьем творчестве воплощалось служение России, а не прислуживание - подчас прямо-таки лакейское - господствующей в данный момент политической тенденции. Слово "лакейское" здесь вполне уместно; М. М. Бахтин еще в 1920-х годах говорил о "лакействе" как об определяющем качестве сочинений уже знаменитого тогда Ильи Эренбурга423.
"Лакей", помимо прочего, всегда готов превзойти своего "хозяина" в агрессивности по отношению к врагам. И. Эренбург писал 24 июля 1942 года: "Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать..." и т.д. И даже находящиеся вдали от фронта немки, утверждает Илья Григорьевич - не женщины: "Можно ли назвать женщинами этих мерзких самок?"424 Между тем ранее, 23 февраля 1942 года, Сталин в своем общеизвестном приказе отверг мнение, "что советские люди ненавидят немцев именно как немцев, что Красная Армия уничтожает немецких солдат именно как немцев, из-за ненависти ко всему немецкому... Это, конечно... неумная клевета..."425 и т.д.
Кто-либо, возможно, скажет, что Сталин лицемерил, ибо цитированные статьи Эренбурга все же публиковались. Однако после того, как наши войска заняли значительную часть Германии и убеждение, что "немцы - не люди", могло привести, а подчас и приводило к самым прискорбным последствиям, поток регулярных статей Эренбурга прекратился. Между 11 апреля и 10 мая 1945 года они не публиковались, а 18 апреля в "Правде" появилась директива начальника Агитпропа ЦК Г. Ф. Александрова под деликатным названием "Товарищ Эренбург упрощает". Позднее Илья Григорьевич с негодованием писал в своих мемуарах о пережитых им тогда "многих трудных часах"426, но, право же, все происшедшее было совершенно разумным...
Целесообразно сказать и об "экстремизме" другой знаменитости - Корнея Чуковского. Читая его изданный в 1994 году "Дневник. 1930-1969", многие его поклонники были шокированы запечатленным на его страницах безудержным воспеванием Сталина, которое прекратилось только после "партийных" обличении генсека. Но и удивление, и недовольство подобными записями в дневнике Чуковского по сути дела нелепо. Оно обусловлено внедренным за последние десятилетия в головы многих и многих людей ложным представлением, согласно которому все их "любимые" писатели 1920-х-1930-х годов якобы были настроены антисталински и даже антисоветски и если и заявляли публично нечто иное, то только из опасения репрессий и т.п.
Из того же дневника Чуковского ясно, что такие будто бы оппозиционные вождю (и основам СССР вообще) люди, как Борис Пастернак и Юрий Тынянов, полностью разделяли его преклонение перед Сталиным. Нетрудно показать, что то же самое было присуще Бабелю, Зощенко, Вс. Иванову, Маршаку, Олеше, Паустовскому, Шкловскому и другим знаменитым делегатам писательского съезда 1934 года.
Словом, восхищение Корнея Чуковского Сталиным никак не выделяет его из рядов его коллег. И действительно удивиться можно другому - тому, что этот прославленный "друг детей" сумел далеко "превзойти" вождя в своей "революционной" агрессивности.
В мае 1943 года он отправил следующее (недавно впервые опубликованное) послание: "Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович! После долгих колебаний я наконец-то решил написать Вам это письмо. Его тема - советские дети".
Стоило бы привести сие письмо целиком, но оно довольно пространное, и потому ограничусь отдельными цитатами из него. Отметив, что большинство советских детей его удовлетворяет ("уже одно движение тимуровцев... является великим триумфом всей нашей воспитательной системы"). Корней Иванович сообщает вождю, что, вместе с тем, есть и "обширная группа детей, моральное разложение которых внушает мне большую тревогу... Около месяца назад в Машковом переулке у меня на глазах был задержан карманный вор", который "до сих пор как ни в чем не бывало учится в 613-й школе... во втором классе... Фамилия этого школьника Шагай... Районо возражает против его исключения... мне известно большое количество школ, где имеются социально опасные дети, которых необходимо оттуда изъять... Вот, например, 135-я школа Советского района... в классе 3 "В" есть четверка - Валя Царицын, Юра Хромов, Миша Шаховцев, Апрелов, - представляющая резкий контраст со всем остальным коллективом... Сережа Королев, ученик 1-го класса "В", занимался карманными кражами в кинотеатре "Новости дня"... я видел 10-летних мальчишек, которые бросали пригоршни пыли в глаза обезьянкам (в зоопарке. - В.К.)... Мне рассказывали достоверные люди о школьниках, которые во время детского спектакля, воспользовавшись темнотою зрительного зала, стали стрелять из рогаток в актеров...
Для их перевоспитания, - выдвигает свою "программу" Чуковский, необходимо раньше всего основать возможно больше (выделено мною. - В.К.) трудколоний с суровым военным режимом... Основное занятие колоний земледельческий труд. Во главе каждой колонии нужно поставить военного. Для управления трудколониями должно быть создано особое ведомство... При наличии этих колонии можно произвести тщательную чистку (выделено мною. В.К.) каждой школы: изъять оттуда всех социально опасных детей...
Прежде чем я позволил себе обратиться к Вам с этим письмом, заключает "друг детей", - я обращался в разные инстанции, но решительно ничего не добился... Я не сомневаюсь, что Вы, при всех Ваших титанически-огромных трудах, незамедлительно примете мудрые меры...
С глубоким почитанием писатель К. Чуковский"427.
Во многих нынешних сочинениях о сталинских временах с предельным негодованием говорится о том, что имел место указ, допускавший изоляцию "социально опасных" детей, начиная с 12-летнего возраста. Но "друг детей" Чуковский не мог примириться с тем, что на свободе остаются "социально опасные" первоклассники - то есть 7-8-летние!..
Цитируемое послание лишний раз свидетельствует, что разграничение людей 1930-1940-х годов на "сталинских опричников" и "гуманных интеллигентов" не столь легко провести. Ведь Сталин не оправдал выраженных в письме надежд Чуковского, не предпринял предложенных "мер" по созданию детского ГУЛАГа...
Ясно, что для сочинения подобного письма необходимо было вытравить в себе духовные основы русской литературы. И Чуковского, и других авторов этого круга нельзя считать русскими писателями; речь может идти о "революционных", "интернациональных", в конце концов, "нигилистических", но только не о писателях, порожденных тысячелетней Россией.
А теперь обратимся к тем писателям, которые продолжали в 1930-х годах идти по пути русской литературы, - несмотря на все препятствия. Первостепенное значение для исследования этой стороны дела имеют дневники М. М. Пришвина, в которых богатейшая "фактография", зарисовки конкретных людей и событий органически сочетаются с глубокими - подчас поистине провидческими - размышлениями (к сожалению, пришвинские дневники изданы пока далеко не полностью, да и уже опубликованное только начинает "осваиваться").
Выше цитировалась запись, сделанная 5 июня 1930 года в дневнике К. Чуковского: "Вечером был у Тынянова. Говорил ему свои мысли о колхозах. Он говорит: я думаю то же... Сталин, как автор колхозов, величайший из гениев, перестраивавших мир..."
Приведу ряд записей М. М. Пришвина, сделанных в период с 18 января по 4 июля 1930 года; вчитываясь в них, не следует забывать, что тетради с этими записями чаще всего открыто лежали на столе писателя - то ли в силу его презрения к опасности, то ли по странному простодушию... Вот фрагменты дневника этих месяцев, расположенные мною по "тематическому" принципу:
1) "Вернулась во всей красе пора военного коммунизма... бессмысленное, жестокое, злодейское разрушение пришло снова... Неужели опять доведут до людоедства? (В 1933-м "довели". - В.К.)... начинается... борьба живых Иванов за себя с этой государственной властью. В наше время это доведено до последнего цинизма. Пока еще говорят "фабрика зерна", скоро будут говорить "фабрика человека" (Фабчел)... Коровы очень дешевы... Вообще это мясо, которое теперь едят, - это мясо, так сказать, деградационное, это поедание основного капитала страны... К вечеру у Карасевых (соседей) произошел страшный разгром. Человек только что выстроил дом, и вдруг все имущество описывается, дом отбирается, а сам всей семьей пожалуйте в какую-то другую губернию. Это его как бывшего торговца..."
